Иван Шевцов - Крах
Он слушал этот монолог Тани молча, понурив взгляд и держа в руке полную рюмку, это было неодобрительное молчание. Он не хотел ее перебивать и не имел желания спорить с ней. Да и о чем тут спорить? А она, бросив на Ярового быстрый, неприветливый взгляд, продолжала:
— Меня вот преследуют недавно прочитанные стихи Валентина Сорокина:
Стонет русская земля:Банда стала у руля.Неужели их не сброситПролетарий с корабля?!
И я спрашиваю себя вместе с поэтом: почему не сбросит? Нет ответа. Может, вы, Анатолий Натанович, знаете ответ?
Он слушал Таню подозрительно и с любопытством, жесткие глаза его пытались проникнуть ей в самую душу. С легкой усмешкой он резко выплеснул себе в пасть вино и тут же снова наполнил свою рюмку. Потом поднял на Таню холодный, недружелюбный взгляд, глухо произнес:
— За ваше здоровье и счастье. Надеюсь, вы найдете свой идеал.
Опорожнив и эту рюмку, он устало поднялся и направился к выходу, буркнув на ходу с холодной усмешкой:
— Телефон вы мой знаете.
— Минуточку, — спохватилась Таня. Она взяла со стола коробку духов «Все ароматы Франции» и протянула ему: — Заберите, пожалуйста. — Но он даже не обернулся, негромко вымолвил:
— Будет желание — звоните.
И ушел.
Глава четвертая
1После ухода Ярового Таня вдруг почувствовала себя смертельно усталой, измученной и расстроенной. Яровой вызывал в ней физическую гадливость. Она попробовала найти слово, точное и меткое, чтоб определить им Ярового, дать ему характеристику одним или двумя словами. «Циник?» «Подонок?» Да, конечно. И все же не совсем всеобъемлюще. И наконец решила: «Пошлая душонка», не просто пошляк, а именно — с пошлой душонкой, вообразившим себя Демоном. Честь, порядочность, приличие — для него пустые звуки. Ее больно поразило его откровенное доносительство о сожительстве Евгения с Любочкой — факт, о котором она даже не догадывалась. Сначала ей не хотелось верить: сочинил с подлой целью, чтоб добиться своего. И тут же соглашалась: похоже на правду. Но почему раньше ей эта мысль не приходила в голову — поводов для подозрений было больше, чем достаточно, но она их сходу отметала, она верила ему, своему Евгению, и считала, что и он верит ей. Впрочем, у него не было повода подозревать ее в измене, о которой она не помышляла, он даже не ревновал, когда мужчины глазели на нее бесцеремонно и делали дух захватывающие комплименты, он даже гордился, и ее это обижало.
Усталая, издерганная, она впала в состояние безнадежной растерянности. Мысли об измене Евгения ее терзали сильнее всего: человек, которого она искренне любила, которого боготворила, оказался способен на предательство. Ну разлюбил, полубил другую, в жизни такое случается и довольно нередко. Что ж, скажи честно, откровенно, можно решить все по-хорошему. Все эти последние страшные годы русской трагедии, когда душа ее изнывала от переживаний за судьбу России и людские беды, он от души наслаждался жизнью и врал. Честная и гордая, она была ужасно оскорблена и не находила оправдания поведению Евгения. У нее даже возникло подозрение, что он преднамеренно, по обоюдному сговору подослал к ней сегодня Ярового.
Вообще-то во второй половине дня она собиралась поехать на дачу, но появление Ярового спутало все карты. И теперь, не находя себе места под тяжестью размышлений, она подумала: «А может, сейчас, пока еще не поздно, уехать на дачу и провести там воскресный день?» Но одного такого желания оказалось недостаточно: у нее не было сил заставить себя выйти из дома. Не лучше ли завтра встать пораньше и уехать, а сейчас заняться домашними делами, которых у женщин всегда невпроворот. Так и порешила. В девять вечера, посмотрев по телевидению новости, она легла в постель, приняв таблетку успокоительного. Разбудил ее телефонный звонок. Часы показывали четверть одиннадцатого. Спросонья ей показалось, что звонок междугородний, и она решила, что это Евгений: он обещал позвонить. В трубке послышался уже знакомый ей гнусавый голос анонима. Он спрашивал Евгения. Она машинально, прежде чем поинтересоваться, кто говорит, ответила, что он в загранкомандировке.
— Смылся, — прогнусавила трубка. — Найдем, из-под земли достанем и рассчитаемся.
И к Тане вернулся страх, тот самый, охвативший ее после стрельбы по машине и, казалось, приглушенный, отодвинутый на задний план другими переживаниями. Сон как рукой сняло, душа сжалась в комок. Значит, охота за Евгением не прекращена, они требуют расчета, значит, он им что-то должен и они не упустят своего, заставят расплатиться, возможно, кровью и жизнью. С кем он связался? Почему она об этом ничего не знает? Ведь их угрозы падут на нее, на Егора. Нет-нет, только не на Егора — мальчик тут не при чем, как, впрочем, и она. А эти твари — она имеет в виду преступников — непредсказуемы. В печати, по телевидению она читала и слышала: убийство стало повседневным явлением, убивают средь бела дня. Убивают по заказу. Но что-то ей не приходилось слышать, что задержаны и осуждены убийцы. Она чувствовала себя совершенно беззащитной. В стране хозяйничают уголовники сплошные, сверху до низу уголовники. Никакие законы не действуют. Их никто не выполняет, начиная с самого президента. Он подает пример беззаконию. Это известно всем и каждому.
Так она лежала в постели с открытыми глазами и зажженным у изголовья ночником. До двенадцати часов предавалась тяжким, тревожащим душу размышлениям. Сон не приходил, и она приняла таблетку снотворного. Засыпала медленно, погружаясь в хаос неприятных сновидений. Ей снилось, что за ней охотятся, ее преследуют какие-то субъекты, натравляемые Яровым, ей виделись его холодные глаза, язвительная усмешка на плотоядных губах. Она убегала, хотела спрятаться на даче, подбежала к калитке, нажала на кнопку звонка. И звонок разлаялся, только не мелодичный, а резкий, трескучий, от которого она с дрожью проснулась. Она с опаской посмотрела на телефон, потом на часы. Было начало третьего. Она не сразу взяла трубку: сердце ее трепетало. А звонки были настойчивыми, резкими. После пятого звонка она сняла трубку и тихо сказала:
— Я слушаю.
Ответа не было, но она знала, определенно чувствовала, что ее слышат, она даже ощущала дыхание в трубке.
— Ну говорите же, я вас слушаю, — повторила Таня. Ей почему-то подумалось, что это звонит пьяный Яровой. Но трубка упорно молчала.
Восточная сторона неба уже алела, и прячущийся далеко за горизонтом первый луч солнца заиграл на зловещей игле останкинского шприца. Начинался ранний рассвет. «Может, вставать не торопясь да ехать на дачу?» — подумала Таня и, вспомнив, что еще так рано, решила вздремнуть часок-другой. Очевидно, под воздействием снотворного ей удалось уснуть тревожным сном. И совсем не надолго: в пятом часу она явственно услышала странные звуки у входной двери, точно кто-то пытался совладать с замками. Таня встала с постели и без халата на цыпочках, крадучись, вышла в прихожую и с предельной осторожностью посмотрела в дверной глазок, напрягая слух. Так она стояла, затаясь и не дыша минуты три. Но никаких звуков, все было тихо. «Может, мне показалось», — подумала она и возвратилась в спальню, преследуемая страхом, который теперь безраздельно владел ею.
Она подошла к окну: молодое солнце низко висело над подковообразной гостиницей «Космос», но с южной стороны небо хмурилось. Она вспомнила прогноз погоды на сегодня: облачно, с прояснениями, возможен местами небольшой дождь. Похоже, что прогноз оправдается, так стоит ли ей ехать на дачу? А в голове стучало: пытался ли кто-то открыть дверь квартиры или ей это показалось? Шорохи, похожие на возню с замком, она слышала явственно. Дверь у них железная, укрепленная, замки и внутренняя задвижка надежны. Ее можно открыть только взрывом. Неплохо бы иметь сторожевую собаку, у них с Евгением была такая мысль, но потом прикинули: с ней много мороки — выводить на прогулку два раза в день. И сразу вспомнила судью с Амуром: вот же как-то управляется мужик, и без жены. Интересно, есть ли у него дети или живет один? И что за причина развода?
Да, решено — на дачу сегодня она не поедет: погуляет в парке. Возможно, встретит там этого симпатичного судью — как его имя? Ах, вспомнила: Константин Фомич. Нет, не Фомич, Харитонович. Кстати, можно рассказать ему о ночных звонках, посоветоваться. Он же сам просил обращаться за консультацией.
Завтракала без аппетита — бутерброд с маслом и сыром и чашка крепкого кофе без молока. Вспомнила про вчерашние газеты, которые извлекла из ящика, возвращаясь из парка, и не успела прочитать: помешал Яровой. Развернула «Советскую Россию» и сразу на первой полосе вместо передовой небольшая заметка в виде письма в редакцию из Тулы. Автор — 56-летняя учительница Князева Эмма Ивановна, получающая нищенскую пенсию, писала: «Я вообще ничего не могу купить — ни лампочки, ни халата, ни тапочек. Пенсии едва хватает на квартиру, свет и кой-какое питание. Люди, я не могу так жить!.. Петлю на шею — единственный выход. Я сердечница, но не имею возможности купить самые необходимые лекарства. Даже валидол мне недоступен… Всю жизнь я учила своих учеников жить по чести и справедливости. А что получила за все свои труды? Медленную смерть. Погибаю».
