Петра Хаммесфар - Могильщик кукол
В половине третьего Труда надела на него чистые брюки и рубашку, взяла за руку. По дороге к рыночной площади она рассказала Бену, что ему предстоит увидеть, желая освежить его воспоминания и, вероятно, в некоторой степени вызвать чувство предвкушения радости. Однако представление было отменено.
Уже приближаясь к площади, Труда обратила внимание на необычное волнение в собравшейся толпе. Вместо пони у палатки стояла патрульная машина. Люди разделились на несколько небольших групп, оживленно обсуждавших что-то и с любопытством смотревших на один из автоприцепов, где директор цирка в чем-то страстно убеждал двух полицейских.
В одной из групп стояли со своими детьми Тея Крессманн и Рената Клой. Когда Труда и Бен приблизились к ним, Альберт продемонстрировал им дырку у себя во рту на месте выпавшего зуба. Рената одной рукой покачивала коляску с младшим сыном, Хайко, другой — железной хваткой держала старшего сына за запястье. Дитер, пытаясь освободиться от рук матери, грубо выдергивал свою руку. Он непременно хотел к цирковому шатру и, когда на него перестали обращать внимание, ударил ухмыляющегося Альберта по ноге. Альберт сразу же начал реветь. Дитер получил пощечину, начал неистовствовать и ударил ногой по коляске. Маленький Хайко в коляске тоже заревел от страха, и Рената теперь не знала, что ей делать и кого успокаивать в первую очередь. Другим тоже пришлось нелегко.
Когда Рената с багровым от стыда лицом спешно распрощалась с собеседницами и ретировалась, Тея рассказала, что ночью у циркачей сбежала наездница. Далее Тея сообщила, что случайно услышала, как директор цирка объяснял ситуацию полицейским, не соглашаясь с ними. Он уверял, что о побеге не могло быть и речи, потому что его дочь весьма ответственный человек. Поздно вечером девушка хотела только глазком взглянуть на одного пони, оставленного на общинном лугу, так как после последнего представления животное стало хромать. И если человек задумал сбежать, добавил директор, то наверняка прихватил бы с собой чемодан.
Ренаты Клой уже не было видно, но Тея все еще продолжала смотреть в том направлении, в котором та скрылась.
— Кое-кого действительно нужно пожалеть, — сказала Тея. — Представь себе, Бруно только в три часа ночи пришел домой, как она мне только что рассказала. Вчера вечером Мария Йенсен видела его здесь, на площади. Мария говорила, что он беседовал с девушкой из цирка. Рената никак не заслужила подобного отношения со стороны мужа.
Тея огорченно покачала головой и добавила, что Хайнц Люкка, выгуливавший свою овчарку в полодиннадцатого вечера, видел машину недалеко от общинного луга. Была ли это машина Бруно, Хайнц Люкка затруднялся ответить. Автомобиль марки «мерседес», но в деревне их было несколько, он и сам ездил на такой. В темноте Люкка не смог разглядеть номерных знаков. Когда Хайнц Люкка с собакой приблизился, водитель нажал на газ, но фары так и не включил.
— Как ты считаешь, — спросила Тея, — должна я рассказать полиции о том, что видели Мария и Хайнц? Я думаю, полицейским нужно все рассказать.
— Почему ты не предоставишь это сделать Хайнцу и Марии? — спросила Труда. — Сама-то ты ничего не видела.
21 августа 1995 года
После воскресенья, проведенного за закрытой дверью, и прогулки с отцом Бен еще несколько часов оставался в своей комнате. Якоб запер дверь в надежде, что сын понял, почему ему необходимо оставаться дома. До двух часов ночи Якоб слушал рядом сдавленное дыхание Труды и рычание в комнате напротив.
Бен не просто рычал, он жалобно стонал, визжал, выл, как собака, рвал и тряс ручку двери, бил по ней ногами и кулаками с такой силой, что Якоб подумал: еще немного, и древесина не выдержит.
Пару раз Якоб крикнул в ответ: «Если ты сейчас же не успокоишься, я приду к тебе. Тогда держись!»
На какое-то время шум в комнате напротив затихал, потом снова начиналось рычание и грохот.
В два часа ночи Труда сказала: «Я больше не выдержу. Если ты его не выпустишь, это сделаю я. Выпусти его, в такое время кто его увидит? Так поздно уже никто не гуляет».
Она ошибалась. Ударив жену, Бруно Клой перешел из кафе Рюттгерс в трактир Рупольда и оставался там до тех пор, пока в час ночи тот не закрылся. Тогда перед ним встала дилемма: пойти домой, лечь в постель к Ренате и, возможно, еще раз услышать вопрос об известном вечере в субботу или взять машину и поехать в Лоберг. Но городские трактиры работали не дольше местных, а он слишком много выпил. Напился до такого состояния, что за руль лучше не садиться.
Бруно Клой не Рихард Крессманн, который водил машину даже при 2,8 промилле и угрожал подать в суд за клевету каждому, кто только намекал, что в таком состоянии он и мог задавить маленькую дочь Тони и Иллы фон Бург. Бруно же только бесился, негодовал и — в чем никогда бы не признался — трусил.
Даже у мужчины, который обычно приводит в качестве аргумента кулак, возникают ситуации, когда он боится. Собственную жену легко заставить замолчать с помощью кулака, но всех людей, задающих вопросы, не заткнешь. А теперь взгляды односельчан были направлены не только на него, но и в некоторой степени на его сына.
Пятнадцать лет тому назад Бруно на собственной шкуре испытал, каково это, когда после исчезновения девушки возникают слухи. И хорошо помнил, что тогда от тюрьмы его спасло только то, что полиция не нашла труп. Восемь лет тому назад он еще раз испытал подобное счастье. Только в тех случаях речь шла о девушках, участью которых в деревне никто особенно не был озабочен. Теперь другое дело. «Бог любит троицу» — так раньше часто говорила его мать. Только ничего общего с Богом эти дела не имели.
Якоб вряд ли уступил бы Труде, если бы знал, что Бруно уже час слоняется по проселочным дорогам и как раз теперь идет мимо пролеска к воронке, с головой, затуманенной огромным количеством спирта и ожившими смутными воспоминаниями. Но в тот момент Якоб в глубине души согласился с женой, решив, что немного сна, в конце концов, им просто необходимо.
Якоб встал, сначала принес себе стакан воды, затем повернул ключ в замочной скважине двери комнаты Бена. Несколько секунд было тихо. Якоб не двигаясь стоял в коридоре, устремив взгляд на ручку двери, медленно опускавшуюся вниз. В двери появилась щель. С головой, втянутой в плечи, и недоверчивым, боязливым взглядом перед отцом в проеме возник Бен. На груди сына уже висел бинокль.
— Как это понимать? — строго спросил Якоб. — Почему ты не даешь нам ни минуты покоя? Мы ведь вместе решили, что тебе необходимо оставаться в доме. Что тебе нужно там, снаружи? Сейчас там ничего невозможно увидеть.
Из-за резкого тона отца Бен склонил голову и пробормотал:
— Друг.
Якоб махнул рукой, сердитый на Бена и недовольный самим собой. Еще какое-то время Бен оставался на месте, казалось сомневаясь, можно ли ему протиснуться мимо отца к лестнице. И только Якоб повернулся к спальне, Бен моментально очутился на лестничной площадке.
Он бросился в подвал, быстро закрепил на ремне брюк складную лопатку, натянул резиновые сапоги и, прежде чем Якоб в кровати успел перевернуться с одного бока на другой, выскочил из дома. Бен не пошел к первой развилке, а ринулся наискосок через поля к широкой дороге, дальше бегом — между полями и садами, мимо колючей проволоки, ограждавшей бывший сад Герты Франкен, и там нырнул в заросли кукурузы. Бунгало Люкки лежало в темноте. Оттуда мимо двора Лесслеров он побежал по направлению к воронке.
На краю впадины, скрытый высокими сорняками, сидел Бруно Клой. Он видел, как Бен подошел и исчез — массивная тень, которую ни с чем невозможно спутать.
В этом месте земля резко уходила вниз. Старый кратер, образованный попаданием бомб, имел диаметр приблизительно двести метров. В центре было нагромождение различной величины холмов — все, что осталось от двора Крессманнов. Жилой дом, дом для прислуги, сараи, конюшни, остатки построек, углы и края отшлифованы временем, все кругом покрыто мхом и диким плющом.
А сейчас вся крапива и чертополохи между руинами, все оберегаемые Беном сорняки, о которых он так заботился, вытоптанные лежали на земле. Полицейским и членам добровольной пожарной команды не было дела до сорняков. Бруно Клой наблюдал за Беном, смотрел, как, наклонившись, тот что-то делает, копаясь руками в земле. Бен старался выправить надломленные растения. Но они уже засохли и в вертикальном положении никак не хотели держаться.
Наконец он направился к одному из холмов. Здесь находились остатки жилого дома, под которым располагался обширный подвал с кладовыми. В небольшую сохранившуюся часть подвала еще можно было попасть, если пролезть под обломками. Бен снял с груди бинокль и отложил его в сторону, прежде чем начать исследовать мох, нажимая кончиками пальцев под основанием дома. Затем он потянул первый камень из толщи фундамента. Еще один. И еще. С каждым вынутым камнем отверстие становилось шире.
