Павел Вежинов - Оговор
И тогда он пошел кружным путем — стал искать бывших горничных, гувернанток, кухарок. Потом прибавил к ним официантов, поставщиков, престарелого садовника — всех тех, кто раньше прислуживал этим людям. И картина постепенно дополнялась новыми и все более интересными деталями. Пока не стала совсем полной.
На первый взгляд она получалась пестрой. Богатый род торговцев, постепенно обративший свой взор к политике. Один министр, несколько высокопоставленных должностных лиц. Потом несколько поколений дипломатов.
— Отец Антуанетты, когда-то ее звали только так, — подробно и добросовестно рассказывал Ралчев, — Крум Пандилов, был членом Верховного кассационного суда. Человек с твердым характером, отличавшийся безукоризненной честностью… Он был не слишком удобен для сторонников Третьего рейха. И при первом удобном случае его отправили на пенсию. Ясно, что на одну пенсию трудно содержать такой большой дом. Да и старые девы висели у него на шее. Я уж не говорю о том, что его младшая дочь, одна из красивейших девушек города, фактически стала бесприданницей.
— А ее мать? — прервал Ралчева Димов.
— Она умерла очень рано. Я видел ее портрет — Антуанетта поразительно похожа на нее. Она выросла в более скромной семье, ее отец был всего лишь инспектором в Министерстве финансов. После 9 Сентября дом Пандиловых был национализирован и передан в распоряжение дипломатического корпуса.
— Им заплатили за дом?
— Сначала его просто национализировали. Но позднее на основании жалобы наследников им сполна выплатили его стоимость. Но произошло это всего лет десять назад.
— И сколько они получили?
Ралчев назвал сумму.
— Деньги немалые! — заметил Димов.
— Немалые, но большую часть забрали сестры. Так или наче, но их семья обеднела еще до 9 Сентября. Антония, как известно, училась в университете, изучала французскую филологию, но получала государственную стипендию. И даже больше того: чтобы как-то сводить концы с концами, она давала уроки французского детям богатых родителей. Университет закончила в 1947 году. Ей предложили место преподавателя в провинции, но она отказалась. Многие годы жила частными уроками, между прочим, давала их и нескольким нашим очень влиятельным товарищам. Только в 1957 году она устроилась на работу в спецшколу французского языка.
— А в каких семьях она давала уроки до 9 Сентября? — спросил Димов.
— Извини, но этого я у нее не смогу спросить.
— Есть и другие способы. Иди к ее сестрам, они тебя просветят.
Ралчев закончил свой доклад. Димов молчал. Все эти данные ни к чему не вели. По всему было видно, что Пандиловы и в самом деле обеднели. Гипотеза об убийстве с целью грабежа рушилась. Больше всех мог бы рассказать о материальном положении семьи Стефан Радев. И было бы гораздо естественнее и проще всего именно его об этом и расспросить. Но еще не пришло время для подобных разговоров. Пока они ни к чему не могли привести.
И он решил снова поговорить с Розой. Еще при первом свидании она сразу произвела на него хорошее впечатление своей чистотой и откровенностью. Но, к сожалению, ей была свойственна и крайняя наивность. Правда, порой и наивность полезна: наивный человек откровеннее.
Димов взял у Ралчева адрес Розы, сел в свой «Москвич» и вскоре был возле дома Желязковых. На его счастье в доме, наконец, заработал лифт, и он легко попал на девятый этаж. Инспектор позвонил, Роза почти сразу открыла. Несколько мгновений она недоуменно смотрела на незваного гостя, пытаясь вспомнить, кто это. Потом сдержанно произнесла:
— А, это вы, товарищ инспектор!.. Проходите.
— Спасибо.
Роза провела его в комнату. Димов сел в одно из кресел, не спуская глаз с молодой женщины. Она показалась ему не такой, как прежде, словно заново родилась для какой-то иной, более сложной жизни.
— Товарищ Желязкова, у меня есть к вам несколько вопросов, — мягко начал Димов.
— Задавайте, — так же сдержанно ответила Роза.
— Суд закончился, но следствие продолжается. Мы все еще не знаем, кто убил вашу мать и почему. А это очень важно. Если мы поймем, почему ее убили, путь к истине станет намного короче.
— Но я уже говорила вам, что понятия об этом не имею. Не знаю, кто и зачем мог убить маму. У нее совершенно не было врагов.
— Я и не сомневаюсь в этом. Но ведь убить могут и самого невинного. С целью ограбления, скажем.
— Ограбления?
— К примеру. Чаще всего убивают именно с этой целью. Ответьте мне, хранила ли ваша мать дома какие-нибудь драгоценности? Или деньги?
— Нет! — уверенно ответила Роза. — Мы никогда не располагали большими средствами. Почти все, что у нас было, мы отдали за квартиру.
— Даже деньги, полученные за дом?
— Все, все… Сами знаете, как дорого сейчас частное строительство.
— И все же подумайте. Ваша семья когда-то была зажиточной. В таких семьях всегда хранятся драгоценности — браслеты, колье, дорогие кольца.
— Нет! Ни о чем подобном я не слышала. Сколько бы ни стоили такие вещи, их все-таки носят. А я никогда не видела на маме драгоценностей.
— Их далеко не все носят, — мягко возразил Димов. — Вы же знаете, что в таком обществе, как наше, это не принято. А некоторые просто боятся, одни — разговоров, другие — еще чего-то… Даже в самых бедных семьях что-нибудь да есть. Какая-нибудь золотая монета в узелке, кольцо, золотые часы… А что уж говорить о вашей семье, в которой был даже министр? Не может быть, чтобы у вас не было никаких драгоценностей!
— Возможно, они и были, — грустно согласилась Роза, — но министр — это не ожерелье… Дедушка все продал.
— Понимаю… И все же… Неужели у вашей матери на было ящика, который она тщательно запирала?
— Ну как же, был! — внезапно ответила Роза.
Инспектор насторожился.
— Вот видите! Вы помните этот ящик?
— Верхний ящик комода. А комод стоит в спальне. Наверное, вы заметили красивый старинный комод, привезенный из-за границы… Мама говорила, что ей давали за него две тысячи левов.
— И все же она его не продала. Человек никогда не продает самых красивых и самых дорогих вещей. Они — что-то вроде последнего запаса. На случай. У наших людей это стало своеобразным инстинктом — постоянно иметь какой-нибудь небольшой запас… На случай тяжелой болезни или смерти… Когда вы выходили замуж, мать не подарила вам какую-нибудь брошку или браслет?
— Нет.
— А такие вещи обычно хранят в старинных шкатулках с хорошим запором. Чаще всего в металлических…
Роза внезапно вздрогнула и удивленно посмотрела на него.
— В металлических шкатулках? — спросила она. — Кажется, у нас была такая шкатулка… Хотя я и видела ее всего один раз.
Димов почувствовал, как у него перехватывает дыхание. И все же он совершенно спокойно произнес:
— Продолжайте, продолжайте, пожалуйста. Когда вы ее видели?
— Два года назад. Когда мы переезжали на новую квартиру. Мы с мамой сидели впереди, рядом с шофером грузовика. И она держала шкатулку в руках.
— Вы не спросили ее, что это?
— Спросила, конечно. Но она ответила, что это не ее шкатулка. И старательно укутала ее шарфом.
— После этого вы ее уже не видели?
— Нет.
— Помните, как она выглядела?
— Она вот такая, — Роза показала руками величину шкатулки, — зеленого цвета.
— И только? Ведь вы, молодые люди, очень впечатлительны.
Роза задумалась.
— Да, зеленого цвета… С ручкой… Квадратная и с бронзовым орнаментом по углам. Возле замка что-то вроде черного герба. Но я не очень в этом уверена, может, это просто игра воображения…
— Нет, не игра! Герб представлял собой золотого льва с названием фирмы.
— Откуда вы знаете?
— Ниоткуда! — засмеялся Димов. — Должен вам сообщить, что приблизительно Так выглядят шкатулки такого типа. У нас их раньше выпускали только две фирмы.
— Я впервые видела такую шкатулку…
— Естественно, вы ведь росли в другое время. Сейчас нам не нужны шкатулки. Спасибо вам, Роза! — Димов впервые назвал ее по имени.
И встал с несколько благодушным и беззаботным видом.
— Вы кому-нибудь говорили об этой шкатулке?
— Нет! Совершенно никому. Да и зачем? Я сейчас же забыла о ней. И не вспомнила бы, если бы вы не навели меня на мысль о ней.
— Да, конечно… Извините за беспокойство. Вы не рассердитесь, если мне придется снова обратиться к вам за помощью?
— Ну, конечно, приходите.
— Отца не беспокойте. Даже я не решаюсь обращаться к нему. Ему надо прийти в себя.
— Это я понимаю лучше вас!
Через четверть часа Димов был в управлении. И сразу же спросил у секретарши о Ралчеве.
— Он вернется часам к двенадцати, — ответила она.
— Пусть сразу же зайдет ко мне!
Инспектор вошел в свой кабинет. Но не сел, как обычно, за стол, даже не просмотрел последний бюллетень. Когда через час Ралчев вошел в кабинет, его начальник задумчиво ходил из угла в угол. Но по блеску его глаз Ралчев понял, что случилось нечто важное. И он сразу спросил:
