Виктория Платова - Эшафот забвения
Определенно, мне что-то напоминала эта кличка, это короткое американизированное имя, но вот что – этого я вспомнить не могла…
Нашу милую беседу прервал невесть откуда появившийся второй оператор, белобрысый Антоша Кузьмин.
– Что я вижу! Мужчина и женщина, почти Клод Лелюш, – и такая проза! Убирают бутылки! Дайте заработать несчастным уборщицам! Я домой собираюсь, могу подбросить.
У Кузьмина был раздолбанный старый “москвичек” по кличке “козлоид”. Не проходило и дня, чтобы от “козлоида” не отваливалась какая-либо существенная деталь – от генератора до выхлопной трубы. За рулем “козлоида” Антоша был похож на камикадзе, он постоянно влипал в ДТП, и его допотопную колымагу ненавидели все гаишники Москвы. Из последней серьезной передряги его вытащил все тот же местный оперуполномоченный божок Братны.
– Я – пас, – так же тихо сказал Келли. – Мне за город, так что компании я вам не составлю. Останусь здесь. Кому-то же надо приглядеть за людьми, пока они проспятся.
– А ты, Ева?
– Подожди меня, я сейчас…
* * *…Всю дорогу Антоша ныл о дороговизне запчастей, о скотстве гаишников, о наглости братвы на “бээмвушках” и навороченных джипах. Кроме того, мы прихватили целый выводок опоздавших на метро растяп – “подкалымить – святое дело для несчастного автолюбителя, ты же не будешь возражать, мать?”.
Я не возражала и потому добралась домой только после трех часов ночи: так поздно я еще никогда не возвращалась. Некоторое время я постояла на лестничной клетке в предчувствии скандала: мнительный Серьга может обвинить меня в чем угодно (проституции, нимфомании, грязной случке с водителем потасканного “Запорожца”, наплевательском отношении к слепому инвалиду и прочих смертных грехах). И никакими оправданиями насчет первого съемочного дня я не отделаюсь. Набрав побольше воздуху в легкие (он еще понадобится для беспрерывных оправданий в стиле одесского Привоза), я толкнула дверь.
Самым удивительным было то, что никто не встречал меня.
Это было нарушением нами же придуманных правил, и мне это не понравилось. Снимая ботинки, я прислушалась к звукам в квартире.
Серьга с кем-то разговаривал.
Если это очередные варяги с воровскими замашками, потенциальные кандидаты на оставшееся у нас ценное барахло, – я просто не выдержу…
Но то, что я увидела в нашей маленькой комнатушке, поразило меня. С тех пор, как сегодня утром я покинула ее, она волшебным образом преобразилась. Теперь это было не затрапезное прибежище отверженных, а филиал маленькой независимой радиостанции: несколько тяжелых катушечных магнитофонов и записывающая аппаратура более мелкого калибра, катушки с пленкой, какие-то пудовые справочники, сваленные в одну большую кучу прямо на вытертый ковер; большие, небрежно разлинованные амбарные книги.
Серьга с кем-то доверительно ворковал по телефону. Телефон тоже был новехонький – черный “Панасоник”, – о таком Серьга даже мечтать не мог.
– Серьга!..
Не отрываясь от трубки, Серьга приложил палец к губам: тише, не мешай, ты же видишь, я занят… Я уже успела принять ванну, а Серьга все еще разговаривал по телефону. Наконец он положил трубку.
– Прикури мне сигарету, – переводя дух, сказал он.
– Ты же бросил курить…
– Ты же знаешь, что никто и никогда не бросает курить по-настоящему.
Я выбила из пачки две сигареты, и мы с Серьгой закурили.
– Что здесь происходит? Откуда эта аппаратура?
– Как раз сегодня днем смонтировали… Я же говорил, Гошка пристроил меня на работу.
– Секс по телефону?
– Что-то вроде того. Эти несостоявшиеся самоубийцы так тебе мозги оттрахают, что не обрадуешься…
– Самоубийцы?
– Ты совсем заработалась. Я же говорил тебе о кризисном центре, о телефоне доверия для смертничков… Пока ты со своим режиссером развлекалась, они меня поднатаскали, протестировали, провели показательные стрельбы, сказали, что я – парадоксальная акцентуированная личность со склонностью к нестандартным психологическим ходам. С аппаратуркой обращаться научили. А сегодня благословили на подвиги во имя жизни.
– Прости, прости меня… Из головы вон.
– Я знал, что тебе на меня наплевать, – затянул свою извечную волынку Серьга.
– И как? Уже появились клиенты?
– А то! Такие истории рассказывают – кровь в жилах стынет.
– Что ты говоришь!
– Вот только что беседовал с одной полоумной мамзелькой. У нее трагедия в жизни – не моему сломанному хребту чета. Представь себе, всю жизнь любила одного-единственного мужчину, а он оказался гомосеком. Она с ним развелась, а потом три месяца лежала в клинике неврозов… Вся жизнь псу под хвост.
– Серьезная проблема.
– Это только начало новогодней сказочки. Она нашла себе еще одного, в атлетическом клубе. Мастер спорта по вольной борьбе, гроздья гнева в штанах, подбородок, трицепсы и прочие атрибуты.
– И что?
– А как ты думаешь?
– Неужели и второй оказался с тем же грешком?
– Именно! Правда, на этот раз в клинике она пролежала только полтора месяца. Попривыкла.
– А что теперь? Неужели потеряла веру в человечество? Не очень осмотрительный шаг с ее стороны.
– Потерять-то не потеряла, но зареклась общаться с мужиками, завела себе собаку, пуделечка… А он, паскуда, тоже оказался с гнильцой. Она его на случку, а он от сучек шарахается, нос воротит. А вот кобелькам под хвост заглядывает… Сечешь поляну?
Я рассмеялась:
– Надеюсь, ты ее утешил.
– Ровно полтора часа с ней нянчился, взопрел весь. Не знал, какие аргументы привести в пользу этой гнусной жизни.
– Но нашел все-таки?
– Конечно. Сказал, что я тоже гомосексуалист. Ты бы слышала, как она смеялась! Пропела мне насчет того, что от судьбы не уйдешь. И что с этим нужно кое-как попытаться выжить. Видишь, как все решается? Просто и со вкусом.
– Слепой гомосексуалист, прикованный к инвалидному креслу, – это очень трогательно, как раз в слезоточиво-абсурдном стиле позднего Жана Жене [2].
– Позднего Виктюка, глупая ты женщина!
– Ты действительно парадоксальная личность. Я тобой горжусь. Вот только все эти твои радикальные… Революционные психотерапевтические приемчики. Не слишком ли они циничны?
– Не слишком. Какой уж тут цинизм может быть в моем положении. Наоборот – человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. А потенциальные самоубийцы – это передовой отряд человечества, разведрота в экстремальной ситуации. Главное – огорошить их, тюкнуть по башке, я их до смерти заговорю, ты ж меня знаешь. Я их, подлецов, заставлю жизнь любить.
– Интересно, как отнесется к подобным выкладкам твое начальство? Они вообще тебя как-то отслеживают?
– Отслеживают, щерт их дери, как молодого волка, обложили. Видишь этот аппаратец? – Серьга нащупал рукой угрожающего вида электронное устройство. – Когда я принимаю звонки, разговоры записываются, а этот аппарат сразу перегоняет их в головную контору. Что-то типа параллельного прослушивания, еще Гиммлер такими вещами грешил в “третьем рейхе”. Так что все под контролем.
– А эти справочники?
– С этим лажа приключилась. Они все время забывают, что я не вижу ни щерта. Вы, говорят, такой жизнелюб, даже и подумать невозможно, что вы в таком положении.
– А ты?
– А я сказал, что мое положение – это еще не повод… И вообще, я собираюсь долго жить.
– Я тебя люблю, Серьга. – Сердце мое сжалось от нежности.
– Ладно, – засмущался Серьга. – А со съемками у тебя что?..
* * *…Со съемками все обстояло не так гладко, как в первый съемочный день. Что-то нарушилось в стройных представлениях Братны о собственной кинематографической вселенной: он изводил бесконечными дублями актеров и съемочную группу, напрочь вылетел из графика и перестал бриться.
Это была обыкновенная боязнь сделать фильм хуже, чем предыдущий, уж слишком много авансов ему насовали, после такого триумфа первой картины трудно двигаться дальше. Но вскоре он и сам понял это, наглое бесстрашие снова вернулось к нему. В просмотровом зале, где все мы отсматривали первый рабочий материал. Одного беглого взгляда на экран хватило бы, чтобы понять, что это действительно Большой Стиль. Мизансцены были безупречны, крупные планы старухи и мальчика – восхитительны. Даже подружка главного героя была на высоте: из милейшей Даши Костромеевой Братны сумел вылепить отчаянную стерву, абсолютное воплощение зла. Я знала, чем закончится эта история: сопляки Чернышев и Костромеева спустя полгода войдут в пятерку лучших молодых актеров страны, а престарелая Татьяна Петровна отхватит “Оскар” на старости лет…
В конце просмотра произошел маленький инцидент: один из дублей был безнадежно загублен появлением в кадре какой-то женщины. Она мелькнула на заднем плане и продержалась там всего лишь несколько секунд – камера быстро спохватилась и ушла на крупный – к лицу главной героини. Дубль был проходным, но Братны впал в ярость: он ненавидел, когда что-либо выходило из-под его контроля.
