Андрей Константинов - Тульский–Токарев. Том 1. Семидесятые–восьмидесятые
…Артем успел подъехать к Суворову еще до того, как его повезли в «травму».
Токарев выслушал сбивчивый рассказ приятеля, задал дополнительные вопросы, осмотрел оставшееся на лестнице ведро с кирпичами…
…Лешке Артем не стал ничего говорить, но сам постоянно вспоминал странного анонима на соревнованиях, утверждавшего, что и в одиночку он сможет урыть Леху… Совпадение?.. Но отчего такая тоска на душе, будто с чем-то потусторонним соприкоснулся, будто из кошмарного сна выныриваешь, в котором царят какие-то жуткие личности — упыри, вурдалаки и прочие мистические монстры?..
…Когда тренер и врач повезли Лешку в «травму» зашиваться, Токарев пошел на работу к отцу. Опыт соприкосновения с жизнью и работой уголовного розыска был у Артема уже достаточным для четкого понимания того, что зацепиться в этой странной истории с ведром не за что. И тем не менее Токарев хотел посоветоваться с отцом, потому что внутреннее напряжение не проходило, потому что интуиция подсказывала: беда, случившаяся с Лешкой, — это не обычное хулиганство, это что-то другое — совсем не понятное, а потому — страшное…
Отца он застал в кабинете, когда тот беседовал со своим заместителем Петровым (по прозвищу, разумеется, Петров-Водкин) о том, что необходимо срочно переписать книгу «КП». Дело в том, что несколько заявлений от потерпевших граждан (а точнее, не несколько, а более двадцати) вообще не были зарегистрированы. Система липы и очковтирательства, навязанная министерством, принуждала работающих на земле делать вид, что абсолютно все заявления фиксируются. В действительности же огромный процент этих заявлений шел «генералу Корзинкину». Естественно, иногда случались сбои — чья-то жалоба, плановые заявления от подставных заявителей, проверки инспекции по личному составу. А книга «КП» представляла из себя пронумерованную полистно и прошнурованную главтетрадь. Из нее ни листа нельзя было вырвать или, наоборот, вклеить в нее что-то. Ее можно было только переписать сызнова — меняя почерки, цвет чернил, подделывая подписи — то есть совершить еще одно привычное должностное преступление в устойчивой группе территориальных оперов, дежурной части, да и всего руководящего звена. Где-то раз в три года почти каждое отделение милиции с переменным успехом эту операцию проделывало и — выходило из кризиса. Недреманое око государево — прокуратура, которой полагалось надзирать за милицией, — была частенько если и не в доле, то уж по меньшей мере в курсе… Вот в этот ответственный момент составления плана на фальсификацию официального документа Артем и заглянул к отцу.
— О! — обрадовался Василий Павлович. — Заходи, прям вовремя ты — у тебя ж почерк набитый, взрослый. Нам позарез нужно набрать человек восемь своих…
— Много задержанных? — спросил, думая о своем, Токарев-младший. Отец укоризненно хмыкнул:
— Пока ни одного — и не до них. К утру не сдюжим — разжалованных будет с лихвой. А вы, сударь, невнимательны — я про почерк заикнулся, а не про кулаки…
— Опять липуете, — понимающе кивнул Артем. Петров-Водкин возмущенно вскинул брови:
— А ты знаешь другой путь к счастью?
Токарев-младший, не желая вступать в бессмысленную дискуссию, неопределенно повел плечами и обратился к отцу:
— Пап, минутка есть?
— He бзди, сын, какая минутка — мы будем жить вечно… Чего стряслось?
— Леху Суворова избили…
Василий Павлович усмехнулся:
— Водкин, ты слышишь, что творится-то?.. Боксеру по морде надавали.
— Не может быть! — сделал строгое лицо Петров-Водкин. — Да как же им не стыдно!
Артем вздохнул:
— Я серьезно… Его отоварили в парадной, били ведром с кирпичами. Пол-брови — как слизало. На соревнованиях Леха больше никогда не сможет выступать… Он только сегодня второе место по городу взял…
Василий Павлович помотал головой:
— И в чем проблема?
Артем упрямо наклонил голову:
— В этом… Непонятно все… Его как будто ждали специально…
Токарев-старший прищурился:
— И в чем странность? Боксеру, твоему корешу, в парадной наваляли. Почему-то ведром. И что? Странно, что бьют обычно в голову, или странно, что ведром? Цапнулся твой Леха где-то со шпаной, вот они его и встретили… Мы-то чем помочь можем?
Токарев-младший понимал, что отец говорит так не от черствости, а потому, что знает реальную практику работы УРа, и все равно не согласился — душа протестовала:
— Леха никогда ни с какой шпаной не бился, предпочитал по морде получить, был случай — он же понимает, что у него удар страшный. Леха — он вообще почти «толстовец». Здесь что-то другое… Позвони…
Василий Павлович нахмурился, давя в себе раздражение:
— Кому и зачем? Я бы сказал: на хера? Злодей пойман?
— Нет…
— Тем более… Слушай, давай делом займемся. Леша твой жив, очухается, до свадьбы — заживет. Давай набирай разных авторучек — присоединяйся к нарушителям социалистической законности. И не забивай мне голову…
— Подожди, папа…
И Артем все-таки рассказал подробно, сухо и детально все, что узнал о нападении со слов Алексея и по результатам своего осмотра лестничной клетки. Много времени рассказ не занял.
— М-да, — сказал отец, когда сын замолчал. — Водкин, слыхал?
— Угу, — кивнул Петров.
— Тогда — мнение подбрось!
Петров-Водкин пожал плечами и почесал в затылке.
— А что тут… Несовершеннолетний мудак тырил газеты и журналы из ящиков, рядом почему-то стояло ржавое ведро (не факт, что он с ним пришел, его кто угодно мог приволочь по миллиону причин). Он складывал газеты в ведро, чтобы проходящие не увидели беспорядка. Получил поджопник — испугался — отмахнулся. Попал удачно — ваши не пляшут. Все — лейся песня!
— Во, — одобрительно кивнул Токарев-старший. — Моя школа! С ходу, правда, не раскрытие, а — сокрытие, но — на то воля товарища СТАТИСТИКА.
Артем сжал зубы и, понимая, что, наверное, ничего убедительного добавить не сможет, все же попытался еще раз:
— Пап, я не спорю, но… Понимаешь, мы сегодня с Анькой на соревнованиях были, как раз Лехин бой смотрели… И я назвал его манеру доброй… А там был какой-то чувак странный, он выше сидел, я его лица не видел, он комментировать начал… Что, мол, доброта — это всегда слабость и проигрыш, и что, мол, Леху и на улице урыть — не фиг делать… Анька ему еще сказала что-то типа, мол, попробуй…
— И что?
— Ничего… Но он очень как-то странно говорил. Знаешь, как будто рассуждал, что сильная личность — может все… Нездорово так рассуждал, тревожно… И сразу после этого — Леху чисто и грамотно делают, и ничего не берут при этом… Не случайное это совпадение…
* * *
В кабинете повисла тишина. Потом Петров-Водкин хрюкнул, но тут же, сделав серьезное лицо, направился к выходу:
— Я сейчас. Вы тут поговорите пока, а я за ручками.
Отец и сын остались в кабинете вдвоем. Наконец Василий Павлович сказал негромко:
— Ну и как прикажешь реагировать? Водкин — человек деликатный, потому здесь ржать не стал, к себе пошел… Все — харэ трепаться! В то время как все здоровые силы пытаются уйти от уголовной ответственности, совершая новое должностное преступление, то есть борются за переходящий вымпел лучших по раскрываемости имени Сутулова, некоторые переживают из-за разбитой хари… Позор!
…Чуть позже, чувствуя все-таки обиду и несогласие сына, прилежно писавшего новую КП, Василий Павлович вернулся к, казалось, уже закрытой теме:
— Ты пойми… Дело ведь не в том, что лень морочиться… Просто… Понимаешь, я без малого двадцать лет в розыске — и не видел ни одного фильма и не читал ни одной книги, где бы хоть как-то похоже рассказывалось о том, как на самом деле совершаются и раскрываются преступления. Потому что в книгах и фильмах должно быть красиво и интересно. А в жизни — в жизни все намного проще и приземленнее. В абсолютно подавляющем большинстве случаев самая простая и банальная версия и оказывается самой реальной — наиболее близкой к тому, что на самом деле случилось. Но есть любители романтизировать — и у нас в розыске, кстати говоря — тоже. Знаешь, такие пиздоболы, которые вместо того, чтобы работать, начинают версии перебирать — и заходят, бывает, далеко. Мне и про Достоевского доводилось слышать, и про мистику, и даже, извини, про внеземные цивилизации. Это — дело такое только начни, так заговориться можно — до сумасшествия один шаг останется… Люди так себя сами утешают и развлекаются — чтобы жизнь не казалась слишком серой, обыденной и прозаичной… «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»… или «все возвышающий»? Не важно. Это я к чему — по поводу Лехи твоего… Там, с ведром, — действительно что-то… Какой-то перебор…
— Так скажи своим, в отделении, — вскинул голову Артем.