Андрей Мансуров - Мертвячка из озера
Только пока помалкивал.
Но он, конечно, умный был – догадался, наверное, сразу, что я-то тоже себе на уме…
Вот, плывём мы, значит, день, гребём себе вдоль берега на юг, а там всё джунгли, да джунгли… Вот плывём второй, а им – конца краю не видно. Делать-то нечего, стали разговаривать. Я ему так, невзначай, однажды и говорю: мол, теперь-то можешь сказать правду – чего это ты к нам примкнул, и своих-то заложил? Только не надо, говорю, врать, что хотел, типа, чтобы простые рядовые тоже живы остались, и прочее такое в плане «человеколюбия» – я-то не лох полный, понимаю, что жизни-то наши ни шиша не стоят… И никому мы, типа, не нужны – рядовые-то. И я сразу, говорю, понял, почему он только два пистолета нам достал – хотел, чтобы и тех и других побольше поубивали! Тогда выжившие-то уж точно в обе шлюпки поместились бы… Ну, а кто бы уж победил – ему, мол, и так и так получалось неплохо. Как говорится – и нашим, и вашим за трёшку спляшем…
Он долго молчал. Думал, наверное, что бы такое ещё соврать. Или всё-таки расколоться… Потом говорит так спокойно – мол, слышал ли я, как работают зондеркоманды?
Нет, говорю, подробностей не знаю, а так, слышал, работёнка-то у них… грязная.
Ну, он тогда честь по-чести всё стал рассказывать – мол, точно: грязная работёнка-то… Мол, если есть где на оккупированных землях проблема для того, кому по должности положено всякое дерьмо разгребать – ну, там, евреев, или пленных расстрелять, деревню сжечь, или, там, ценный объект стратегический – ну, мост, или железнодорожный узел заминировать так, чтобы никто не знал, и потом, стало быть, об этом не трепал, языком-то, поступают так… (молчит, смотрит в стену).
Отряд спецов, или простых солдат, или сапёров делает дело – ну, там, расстреливает, закапывает, минирует… Могилу маскируют, следы работы на объекте уничтожают, всё, что может навести на подозрения в минировании, тщательно маскируют… Потом переезжает всё это подразделение, или группа в… Якобы новое место, для новой работы…
А там подготовленные заранее, сидящие в засаде или ещё как-то спрятанные зондеркоманды, всех этих спецов, или, там, солдат, или сапёров – своих же! – расстреливают. Добивают контрольным в затылок. Раздевают, чтобы одежды, значит, не было, и следов каких… Закапывают и их.
Вот, и улики спрятаны, и никто не проболтается. О деле-то…
Зондеркоманда-то не в курсе, за что они людей-то порешили. И чего там эти люди наработали. Их дело – выполнять приказ. Ну а дальше…
Если дело совсем уж секретное, на следующем этапе высшие офицеры убивают и всю зондеркоманду. И случается это ближе к концу войны довольно часто, так как отовсюду, говорит, нас попёрли, а дерьма после нас осталось, ох, много – только и успевай прятать, да вывозить…
Так вот: он, старпом-то, не сомневался, что из-за этих самых документов, которые этот тип-то вёз в Аргентину, они не побрезгуют нас всех порешить, да затопить вместе с подлодкой нашей навороченной и сверхсекретной.
А потом, когда представится удобный случай, и офицеров всех… Тоже. Прикончат.
Остаться в живых должен был только капитан. Ну и этот, конечно… Герр Фуммель, мать его этак… Наверняка они не простые бумажечки спрятали в сейфе-то капитанском!..
Вот этому я уже поверил. Запросто.
Думал я всю ночь, думал… Утром говорю ему: никак ты, старина Шмидт, с самого начала планировал – продать эти документики-то союзникам. За жизнь свою, да за безбедное существование там, на Западе, под новой фамилией-то… Для этого и помог, поспособствовал, значит, смерти капитана, герра Фуммеля, да и всех остальных.
Он как-то и растерялся даже. Попытался сначала отбрехаться. Потом говорит – мол, не ждал от меня, почти новобранца, да ещё девятнадцати лет, такого ума и наблюдательности… А я – что: жить, да и тем более – безбедно жить, всем хочется!
После разговора по душам, когда я ему доказал, что я-то ему нужен, чтобы догрести до берега-то, преодолеть течение… Согласился взять меня в долю.
Но я-то своё всё думал, да ночью спиной-то к нему не поворачивался.
Понимал, что не так уж я ему и нужен – лишний свидетель, да и конкурент…
Впрочем, так только первые три дня было, пока берег было видно. А потом смотрим – относит нас… Круговым течением относит. И не выгрести уж никак! Вся надежда – на какой-нибудь корабль!..
Старпом каждый день доставал свой секстан, да компас, да хронометр с картой – всё курс наш прокладывал… Ну и точно: получилось, что в Африку нам уже никак не попасть.
От тоски мы с ним в эти дни… Как бы это объяснить-то… Стали ближе, что ли. Ну вот, к примеру я – ненавижу его, знаю, что и он меня люто ненавидит… А подойти и убить – не могу, и точка!.. Потому что, если убить его – такая тоска, такая… Хоть волком вой. А вокруг только голубое безмолвие, да солнце палит нещадно… Ему плевать на нас, людишек… Солнцу-то этому… Не люблю я, если честно, всё это море – мне бы домой, на ферму нашу семейную, к коровам, курам… Или – в леса… Так уж я натосковался по земле в те дни!..
А так – хоть поругаться было с кем. Я уж через недельку перестал бояться, и по ночам мог спать – чуял, что не убьёт… Нет, не убьёт… Да и то правда – не убил… Но не потому, что я посчитал его… ну, там, порядочным, или что ему трудно убить, или я ему нужен – нет, не нужен… На его счёт я не сомневался – он бы и родную мать продал, если б кто предложил за неё хоть пфеннинг… Да и одиночество его не тяготило бы так, как, скажем, меня… Нет, всё было по-другому… Даже хуже, чем можно подумать про… Офицера.
Когда он подцепил малярию, или ещё какую-то там лихорадку (Не знаю уж, что это было на самом-то деле!), на третий день в бреду-то… выболтал-таки, засранец расчётливый, для чего меня не трогал: я его ходячий склад живых консервов!
Ну, то есть – мясо… И кровь. Вода-то у нас быстро кончалась. Только на три недели и хватило. Ну, мы, конечно, пробовали и рыбу ловить, и дождь собирать – он однажды пошёл – да только без толку всё это, от жажды страдали жутко. Роберта-то мы выкинули, да вот одежду его снять не догадались – а сейчас любой тряпкой прикрывались, да всё равно оба были – все в ожогах.
Счёт дням вначале вели, потом уж потеряли – это когда подрались-то, когда я не выдержал, да сказал ему, что отлично знаю, что он хочет со мной сделать, когда воды не останется – съесть и выпить! Ваша правда, сэр, можете с таким видом не кивать – тогда-то он на меня и кинулся с веслом, да промахнулся совсем немного…
Ну а я-то – помоложе всё-таки, и не так обессилел от болезни…
Можете считать меня зверем, если хотите, но посмотрел бы я на вас после полутора месяцев в дырявой вонючей шлюпке, да без воды, да с затаившемся мерзавцем за спиной… (молчит, сердито сопит). Ну, всё же есть я его не стал… Не то, чтобы не смог, а боялся через мясо заразиться… Хотя, глупо, конечно – кровь-то выпил…
Но ничем не заразился. Парень я здоровый. У нас, в Гарце, в нашей деревне, все здоровые… До девяноста лет ходят сами, без палочек! Так что спасибо здоровью моему, из-за него, наверное, и выжил… И дальше надеюсь выжить! (допрашиваемый подмигивает, хрипло смеётся, кашляет)
К.: – Хорошо, я понял вас. И где же карта вашего старпома? В шлюпке и в его одежде её не нашли.
Л.: – Понятное дело – не нашли. Я знал, что рано или поздно вы об этом спросите… (допрашиваемый хитро улыбается, молчит, затем снова подмигивает). Но я хочу – гарантий. Тогда, конечно, расскажу – где… Понимаете?
К.: – Нет, я вас не понимаю. Каких ещё гарантий вы хотите? И что имеете в виду?
Л.: – Что имею в виду? Жизнь свою, конечно. Новую жизнь – в Штатах, под новой фамилией, и с солидным счётом в банке – вот что я имею в виду! Не держите меня за идиота – старпом-то сдох! Туда ему, конечно, и дорога – а документики-то, документики эти сверхсекретные!..
До сих пор в сейфе у капитана, там, на подлодке! И координаты, где мы её, родную, затопили-то, знаю теперь только я! И так просто не скажу их. А только представителям вашей, а вернее – американской – разведки: жить-то мне у них хочется! А карту я…
Просто съел, как зазубрил наизусть-то всё, что надо было зазубрить. (допрашиваемый стучит пальцем себе по лбу)
К.: – То есть, вы хотите сказать, что… запомнили координаты, а карту… Съели?
Л.: – Ну да, я так и сказал. Жрать-то что-то надо было… Хе-хе… Пошутил, извините. Но координаты эти я сообщу только в обмен на твёрдые, в письменном виде, гарантии моей жизни на свободе, новый паспорт с американским гражданством, и кругленькую сумму у меня на счету. В американском банке!
К.: – Сожалею, но я не уполномочен дать вам такие гарантии, и не представляю, кто может в такой ситуации дать их вам – убийце и людоеду. Ваше будущее вообще представляется достаточно мрачным и бесперспективным – ведь вы ещё и военнопленный!
Л.: – Ну и ладно раз так! Я не гордый – подожду того, кто сможет мне такие гарантии дать, да ещё со всеми печатями и подписями! А пока больше ни слова не скажу! (поворачивается лицом к переборке, и молчит)
