Владимир Колычев - Леди-мафия
– Он жив?
Сема не знал, то ли ему радоваться, то ли, напротив, биться головой о стену.
– Жив. Но стукнулся, конечно, сильно. Еле откачали... А вообще, он молодец. Кроме тебя, ни о ком и никому...
– А я что, фуфло? Я уже не в счет?.. Ну, спасибо тебе, Ириха, вот так порадовала...
Узнай о смерти Лазаря, он бы, возможно, мучился угрызениями совести. Ведь это по его вине они врезались в дерево. Но скорее всего никаких угрызений и не было бы. Лазарь хорошо знал, на что шел. Но он жив. И никакой от этого радости. Ведь он сдал его с потрохами...
– Слушай, Сема, ты волну не гони, не надо, – урезонила его Ириха. Уж кто-кто, а она умела приводить его в чувство. Хватало одного лишь ее взгляда. – Менты знают, что Лазарь был в тачке не один, не идиоты же они. Так или иначе, они бы вышли на тебя. Но при этом вышли бы на Ржавого. И на нашу команду. Так что Лазарь сделал верный шаг. Теперь менты уже никого, кроме тебя, не ищут...
– И волки сыты, и овцы целы... Ладно, проехали... Что же мне теперь делать?
– Для начала я спрячу тебя. На время спрячу, пока не сбацаем тебе липовую ксиву. С этим проблем не будет. Знаю я одного человека, он сделает все как надо. А дальше... Дальше я дам тебе денег, «кусков» пять. Своих к ним добавишь и уйдешь в бега. Где-нибудь в Сибири затеряешься, новой жизнью там заживешь. – Иринка говорила это, глядя ему прямо в глаза.
– Пожалуй, вариант этот прокатит, – соглашаясь, кивнул Сема. И тут же спохватился: – Слушай, а чего это ты все решаешь? Где Ящер, черт его побери? Куда он замылился?
– Вадим в армии, – голос ее дрогнул. – А за себя он меня оставил...
– В армии? В какой еще на крен армии? – вытаращился он на нее.
Насколько он помнил, Ящер не собирался идти служить. Уже и врача нашел, и часть бабок ему авансом отстегнул, чтобы «белый билет» оформили.
– В Советской, Сема. В какой же еще?..
– Он чо, гребнулся?
– Он правильно все сделал. Еще точно неизвестно, остановятся ли менты. Может, следствие по твоему делу двинет дальше. Короче, он решил, что будет лучше, если он переждет смутное время в армии. Месяца два или три, не больше...
– Да ты че? Какие месяцы? В армии два года служат!
– Не волнуйся, Вадим знает, как свалить оттуда. Ты за него не бойся. Ты за себя бойся... Вот это номер!
Взгляд Ирихи был устремлен Семе за спину, и в нем отразилась растерянность.
Он обернулся и увидел двух мужчин в штатском. Один из них нагнулся, чтобы протиснуться в низкую арку входа в комнату-отсек.
– Гражданин Усик? – начальственным тоном спросил у него первый.
– Ну...
– Вы арестованы!
«Сливай воду, приехали! Станция „Писец“...
Выследили его таки, шакалы! Мусора долбаные!
– Сема, ты не думай, я тебя не подставляла, – смущенно посмотрела на него Ириха.
– Ты чо гонишь?
Он ее ни в чем не подозревал. Не она навела на него ментов. Не могла, да и не успела бы...
– Ты не думай, мы о тебе не забудем, – не своим голосом сказала она, когда на его запястьях щелкнули стальные наручники. – И я тебя никогда не забуду...
– Не забывай, – на прощание он окинул ее влюбленным взглядом.
Ведь он любит ее. Но, видать, не судьба им быть вместе...
* * *Его забросили в «луноход», и начались скитания по длинным и мрачным коридорам субстанций с емким названием «неволя». РОВД, КПЗ, допросы, допросы... А дальше СИЗО – следственный изолятор. Страшное, зловещего вида здание с зарешеченными оконцами. Хмурые взгляды надзирателей, шумное «Стоять, лицом к стене!», лязганье замков, скрип дверей-решеток. И вот она, его камера, «хата».
Духота, нестерпимая вонь. Злые лица ее обитателей. Еще бы, им и без этого юнца тесно!
Семе стало не по себе. Он много слышал о жутких нравах, царящих среди обитателей тюрем. Оскорбления, избиения. Опустить, заточку загнать под ребро – здесь в порядке вещей.
Никто не сказал ему ни слова, ни доброго, ни худого; никто не ударил, когда он остановился посреди камеры. Но никто и не шелохнулся, чтобы подвинуться, освободить ему место на нарах.
В камере сидело человек двадцать. Все раздеты до пояса, у большинства на груди и на плечах наколки – видно, не впервой за решетку угодили. Все уже в годах, мало кому меньше тридцати. Смотрят на него, восемнадцатилетнего юнца, кто с интересом, кто со злобой, а кто и с полнейшим безразличием. И по-прежнему никто не торопится освободить ему место.
А нахрапом, борзостью добиваться своего Сема боялся. Не тот расклад. Не с улицы пацаны перед ним, с ними его номера не пройдут. Быстро на место поставят, еще и опустят, чего доброго...
– Эй, люди, ну чего фраерка-то маринуете? – послышался вдруг чей-то насмешливый баритон.
Голос подал здоровый как бык мужчина с потной волосатой грудью. На плечах и на руках татуировки. Скуластое, с хищным прищуром глаз лицо. От него исходила опасность.
Он поднялся со своего места и подступил к Семе.
– Тебе, фраерок, видать, невмоготу уже стоять? – Он нахально взял Сему за подбородок и потянул лицом к себе. – Сесть побыстрее хочешь?.. А ведь ты уже сидишь, по сути. Хотя и стоишь. Ха-ха!
Ему, видно, нравилось чувствовать себя остряком.
Сема затравленно молчал. В его положении только это и оставалось.
– Годков-то тебе сколько?
– Восемнадцать, – выдавил он из себя.
– Паренек ты, я вижу, не из дохлых... На чем погорел?
– Машины угонял...
– По сто семнадцатой залетел... Воровал, значит. Добро, добро. Вор – это звучит солидно. Но ты, все одно, – мужик. Законов наших не знаешь, порядков... Короче, нужен тебе знающий человек, кто тебя уму-разуму научит. Вот я опекуном твоим, хм, и стану... Меня, кстати, Прохором погоняют.
Прохор определил ему место на нарах рядом с собой. Посоветовал снять рубаху, душно, мол. Говорил с ним, что называется, по душам. Рассказывал о себе, о гоп-стопнике со стажем. Здесь оказался, говорил, по подозрению в убийстве. Разумеется, пострадал невинно. Уже две ходки на зону за ним, об этом он сообщил с гордостью. Порядки тамошние хорошо знает, может поделиться опытом. Красным брезговать, в «доме» на пол не харкать, «спасибо» никому и никогда не говорить, и все такое прочее... Только не сказал он, что порядки такие на «воровских» зонах. А сам он на «сучьих» парился... Говорил ему, Семе, рассказывал, а сам то рукой его по спине огладит, то плечо голое мягко так примнет.
А ночью, когда Прохор спал или делал вид, что спит, Сему скинули с нар и, не давая опомниться, начали бить ногами. Били, пока он не потерял сознание. Кто это делал, сколько их было, Сема не видел. Темно было, да и головы поднять не дали.
– Беспредел, в натуре, – покачал головой Прохор, когда узнал о случившемся. – Не принимает тебя, Меченый, толпа.
Меченый – такую кликуху приклеили к Семе из-за его рваной щеки. Хотя какая уж она, если честно, рваная. От прошлогодней раны остался лишь малозаметный рубец. Но все же...
– А чо я кому сделал? – стиснув зубы, процедил Сема.
Били его не абы как. По почкам, в печень, в живот, ногой в висок заехали. Сознание вышибли, но ни ребер, ни носа, ни челюсти не сломали. Лежи себе, козел побитый, отлеживайся. А ночью добавку получишь. Ожидание новой беды, казалось, витает в воздухе...
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Прохор. – Молодой ты еще. Хоть и крепкий на вид, но безобидный. Всякому охота покуражиться над тобой... А знаешь что?.. Я, так уж и быть, подпишусь за тебя. Мое слово люди слушают. Только скажу, даже пальцем тебя больше никто не тронет...
– Так скажи, – обронил Сема.
– Да? Не все так просто. Что я людям скажу? Не бейте его, он мой друг? Так это туфта. С каких это кренов у нас с тобой дружба?
– Ну, не знаю...
– А я знаю. Ты мне одну услугу окажешь, а я тебя за то прикрывать стану. И все поймут. – Прохор почему-то тяжело задышал.
– Какую услугу?
– А такую... У нас тут, понимаешь, не как в миру. Баб среди нас нету. Ни собак беззубых, на худой конец, ни кошек в валенках. А шишку-то попарить надо, без этого никуда. Природа требует!
– Ну а я-то здесь при чем? – в недоумении посмотрел на него Сема.
– А ты парень молоденький, в самом соку, скажем так. И не вонючий, как некоторые. Даже свеженький... Короче, ты вот тихонечко «тигриный глаз» мне свой подставь, а я тебе так же потихонечку и вдую. И знать никто не будет...
– Что? – окаменел Сема. – Ты что, педерастом сделать меня хочешь?
От возмущения у него задрожала нижняя челюсть. Нет, это ж надо! Какая-то уголовная мразь в «петуха» обратить его хочет. И не силой, а по согласию. Не на того напал, козляра!
– Ну так тебе от этого только добро будет, – продолжал Прохор. – Ты будешь моим личным «петушком». И никто тебя, кроме меня, трогать больше не будет. Соглашайся, а?
– Да пошел ты, ублюдок!
– Ну, ладно... Смотри, не пожалей...
«Урод долбаный!»
* * *А ночью Сему опустили.
На него навалились сразу пятеро. Двое ухватили его за руки, двое других держали за ноги, а пятый стянул с него штаны. Он дернулся, пытаясь скинуть с себя насильников, но удар чем-то тяжелым сзади напрочь вырубил его – сознание погрузилось во тьму. Очнулся он от боли. Что-то мерзкое и скользкое входило в него сзади...
