Владимир Константинов - Страх

— Не так. чтобы… Встречались иногда, здоровались. Мне он всегда казался солидным, порядочным и приятным во всех отношениях мужчиной. А правду говорят, что он был чуть ли не главарем преступной группировки?

— Правду, Любовь Сергеевна. Истинную правду, — подтвердил я. — А ещё он был вором рецидивистом и отсидел в местах лишения свободы без малого двадцать лет.

— Что вы говорите! Ужас какой-то! — Глаза хозяйки стали не только наивными, но и испуганными, лицо выразило целую гамму чувств, главным из которых было все же кокетство хорошенькой женщины, и уж потом — все осталные. — А с виду такой… Ни за что не подумаешь.

— Вы со Степаненко в последние дни перед его смертью разговаривали?

— Да, конечно. Мы часто втречались по вечерам. Его Джек с моим Ромой были большими друзьями.

— С кем? — Я посчитал, что ослышался.

— С Ромой. Это моего добермана так зовут, — пояснила она. — Он такой у меня умница, такой душка.

Это называется — нарошно не придумаешь. Точно. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

— А у Степаненко тоже была собака?

— Да. Шнауцер.

— И где же он?

— Дня за два до того, как… Умер. Чем-то отравился. Они, собаки, как дети, чуть не досмотрел и… А Джек, к тому же, был молодым и очень импульсивным. Потому и…

У Виноградовой была странная манера не договаривать фразы.

— И как реагировал Степаненко на смерть своего друга?

— Был очень опечален. Переживал.

— А не высказывал он предположения, что Джека мог кто-то отравить?

— Нет, а при чем тут… — Но вот смысл моих слов кажется наконец дошел до её головки и произвел в ней сущий переполох. Ее глазки округлились от изумления и забыв про роль этакой очаровашки, светской обольстительницы, она совсем по-бабьи всплеснула руками и воскликнула так, будто хотела поведать мне мировую сенсацию: — А ведь очень может… В свете последних… Какой ужас! А мне даже ни к чему. Это они его, чтобы не мешал. Да?

— Это всего-навсего одна из версий, Любовь Сергеевна.

— Да-да, я понимаю. Теперь я уверена, что так все и было. Какие изверги! Даже бедную собачку не пожалели. А он. Джек, был таким наивным, таким доверчивым. Вообще-то шнауцеры не очень контактны, самолюбивы. Но Джек был не таким. Господи! Что делается! Даже собачки страдают от этого беспредела!

— А в тот вечер вы со Степаненко разговаривали?

— Да не то чтобы… Так, обменялись парой фраз.

— О чем же?

— Федор Степанович поздоровался со мной и сказал, что я слишком поздно гуляю. Я ответила, что Рома никак не хочет идти домой. Он сказал: «Балуете вы его, Любовь Сергеевна». Вот и весь разговор. Затем он со своими спутниками прошел к себе в коттедж.

— Сколько было времени?

— Что-то в районе двенадцати. Я на часы на смотрела.

— А сколько было его гостей?

— Четверо. Трое мужчин и одна женщина… Да, чуть было не забыла. Был ещё телохранитель Степаненко, кажется его Сергеем зовут.

— Вы кого-нибудь из гостей прежде видели?

— Женщину. Она раза три приезжала вместе с Федором Степановичем.

— А из мужчин?

— Никого. Хотя лицо одного из них… Но никак не могла вспомнить, где видела.

— Вы хорошо их разглядели?

— Да, достаточно хорошо. У ворот Степаненко два ярких светильника. Так что…

— Сможете их описать?

— Пожалуй.

— Тогда сделайте одолжение.

— Значит так… — Виноградова подвела глаза к потолку, вспоминая. — Один из ни бы полный, солидный, представительный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти кавказской или еврейской наружности. Волосы черные с проседью, зачесаны назад, в массивных роговых очках. Одет в серую тройку. Он-то и показался мне знакомым.

Я даже не ожидал, что она окажется столь ценным свидетелем. Внешность описывала достаточно профессионально, будто до этого многие годы работала в правоохранительных органах. Весьма и весьма наблюдательная дама. Кто бы мог подумать?!

— У вас не возникло ощущение, что вы с ним прежде где-то встречались?

— Возможно… Впрочем, не уверена. Я же уже говорила, что не могла никак вспомнить.

— А двое других?

— Эти были молодые, лет по тридцать. Оба рослые, спортивные. Один блондин, довольно красивый, другой брюнет, очень неприятный.

— И чем же он показался вам неприятным?

— Мрачный, лицо лошадинное и взгляд исподлобья.

Экая, право, умница! Даже взгляд запомнила.

— Лошадинное — это какое?

— Длинное, естественно, с массивным выпирающим подбородком. А глазки маленькие, колючие.

— А блондин?

— Он полная противоположность брюнету. Лицо хорошее, славянское.

— Славянское?

— Ну да, славянское — широкоскулое, открытое, добродушное. Волосы короткие… Ну, знаете, как сейчас молодежь… Он мне понравился.

«Считай, что фотороботы всех троих у нас уже в кармане», — с удовлетворением подумал я.

— Они между собой общались?

— Нет. Молча прошли за Федором Степановичем.

— В своем объяснении вы указали, что они приехали на двух иномарках. Так?

— Да, — кивнула Виноградова.

— Случайно, не можете назвать марки машин?

— Случайно, могу, — кокетливо улыбнулась она. — Они приехали на темно-бордовом «рено» и черном «БМВ».

Она оказалась сущим кладом для следователя. Но я даже не мог предположить, какая удача ждет впереди. Спросил скорее для очистки совести, чем в надежде на результат:

— А их номера вы видели?

— «Рено» стояла сбоку и потому, номера не было видно. А вот у «БМВ» я прекрасно разглядела номер и даже запомнила.

— Что?! Не может этого быть! — воскликнул я пораженный. Подобная удача не часто балует нашего брата, следователя.

— Ну отчего же, — рассмеялась Виноградова, весьма довольная произведенным эффектом. — Очень даже может быть. Ее номер — А 378 БК.

От этих слов я тут же, не сходя с места, готов был расцеловать эту прелестную Армиду в её соблазнительные уста. От возбуждения во рту у меня пересохло, а в голове как-то само-собой, совершенно спонтанно возник вопрос: «А не выпить ли нам за удачу? Она того стоит!» И я тут же озвучил это желание голосом:

— А не выпить ли нам шампанского, Любовь Сергеевна?

— Ой, правда! — сразу же среагировала она. И засветилась, и засияла аки роза под благодатными лучами утреннего солнца. А в слишком откровенном декольте что-то там заволновалось, заволновалось…

Господи, прости мя грешного! Ибо слаб я пред соблазнами земными и мысли мои греховны. Отвергни козни диавола, смущающего разум мой и плоть мою. Помоги, Господи! Ибо сам себе помочь я уже не в состоянии.

Виноградова подбежала к столу и голосом победительницы в войне полов, сказала:

— Открывайте, Андрей Петрович!

Я не заставил себя ждать. Шампанское лишь глубоко выдохнуло и полилось, полилось живительною струею в бокалы. По всему, от томительного ожиданию у него уже не осталось сил на более громкое проявление чувств.

— За удачу! — громкогласно провозгласил я, поднимая бокал.

— Да, — сказала Армида, а глаза её стали влажными и загадачными. Она пила за свою удачу и за свои намерения. Я был отчего-то почти уверен, что эти её намерения связаны с моей скромной персоной. Суждено ли будет им сбыться — покажет время. Лишь оно, как беспристрастный судья, расставляет всё и вся на свои места. Так доверимся же ему и будем уповать на лучшее.

Шампанское было холодным, терпким и пощипывало язык, тоесть именно таким, каким и должно было быть, чтобы охладить перевозбуждение и остудить разыгравшееся воображение. Пора было возвращаться к нашим баранам, то бишь, к допросу.

— Продолжим, Любовь Сергеевна, — сказал я дежурным голосом.

— Как скажите, — пожала она плечами и стала тускнеть прямо на глазах.

— Скажите, а в этих иномарках кто-то остался?

— Да, там ещё были люди. Но я их не разглядела.

— Сколько их было?

— Затрудняюсь сказать, но не менее трех человек.

— Все они сидели в одной из машин?

— Нет. По моему, один человек был в «БМВ» и двое — в «рено». Да, так.

— Из них никто не выходил из машин?

— Нет. При мне никто не выходил. Но когда я уже отошла на приличное расстояние, слышала, как хлопнули две дверцы. Оглянулась, но из-за деревьев ничего не было видно.

— Никакого шума, стрельбы не слышали?

— Нет. Я вернулась домой, выпила снотворное и тут же уснула. Возможно поэтому, ничего… Вы их арестовали?

— Кого?

— Убийц?

— Скоро, Любовь Сергеевна, только сказка сказывается, а вот дело, увы. Но обещаю — мы их обязательно поймаем. Я лично извещу вас об этом. Договорились?

— Договорились, — улыбнулась она.

Я записал её показания. Она прочла, расписалась. Ну вот и все. Сделал дело, гуляй смело. Вот именно. Одно меня смущало во всей этой истории, только-что поведанной мне легкомысленной Армидой. Как убийцы не избавились от столь важного свидетеля их визита к Степаненко? Это их просчет или что-то другое? Ничего, даст Бог, разберемся.