Дмитрий Алейников - Граница. Таежный роман. Карты
Он повторил трюк, папироса исчезла. Потом еще одна, еще одна, еще одна. Пачка почти опустела, а Галина так ничего и не поняла. Как он это делает? Несколько раз ей даже удавалось не моргнуть, но это ничего не меняло: «беломорины» бесследно исчезали в руках Валентина.
— Еще два фокуса, — предупредил хозяин, доставая две последние папиросы.
Оставаться в дураках не хотелось, и Галя решила схитрить. Тем более что это ведь игра, а в игре не возбраняется немного сжульничать.
Валентин, не подозревая о коварном плане своей зрительницы, поднес папиросу к ее лицу, нарочно стараясь делать это даже медленнее, чем в предыдущие разы, и Галина без труда поймала его запястье как раз в тот момент, когда вторая рука фокусника уже накрывала «беломорину».
Всего на мгновение Гале удалось удержать сильную загорелую руку. Всего на четверть секунды лицо хозяина перекосилось от злости, и Галине показалось, что он ее ударит. Но потом гримаса исчезла без следа, и трудно сказать определенно: была ли то злость, или гримаса мимолетного испуга, или просто напряжение мышц.
А папироса все-таки исчезла. Исчезла столь же бесследно, как и все остальные. Вот досада! Только крупинка какого-то сора упала на Галину щеку. Девушка машинально сняла ее со щеки. Это оказалась крупица табака.
Галина машинально подняла глаза. Табак упал сверху, значит, Валентин просто подбрасывал свои папиросы. В момент хлопка левая рука кидала «беломорину» под потолок, а отвлеченная нисходящим движением правой руки Галя даже не могла уловить момент броска. Но куда же папиросы девались потом? Гладкий фанерный потолок не оставлял им шанса зацепиться, а по законам физики папироса должна когда-нибудь упасть…
Галина резко обернулась. Хозяин, внимательно наблюдавший за ней, успел ухватить хитрую зрительницу за уши, но не сильно, в шутку. Секрет фокуса был уже разгадан, и не имело смысла оттягивать финал.
Тряхнув головой, девушка высвободилась и посмотрела себе за спину. Прямо за табуретом валялись на полу «беломорины». Фокусник действительно подбрасывал их прямо перед носом у гостьи, не оставляя ей шанса заметить хитрость. Папиросы падали за спиной девушки, и громкий хлопок с успехом перекрывал легкий, невесомый звук падения.
— Ты — нечестный зритель! — Театрально обидевшись, Валентин скрестил руки на груди.
Галя радостно рассмеялась. Первый раз с того момента, как переступила порог своего дома в день смерти папы.
— А покажите что-нибудь еще, — попросила она сквозь смех.
— Дудки!
— Ну, пожалуйста! Я буду хорошо себя вести! — Галя демонстративно уселась на свои руки. — Вот!
— В другой раз, — устало ответил хозяин.
— Вы обиделись?
— Нет, не обиделся. Нечестных зрителей — большинство. Просто много сладкого, холодного и интересного сразу и натощак — вредно. — Он примирительно улыбнулся. — Мама когда-нибудь покупала тебе больше одного мороженого за раз?
— Нет. Второе мороженое растает, пока ешь первое, и накапает на платье.
— Правильно. Так что новый фокус будет в следующий раз. Будешь случайно поблизости — заходи.
Следующий раз был уже на другой день. Галина просто не утерпела бы дольше. До полудня они с мамой промаялись на пляже, а после обеда, когда ходить на пляж не рекомендовалось из-за слишком яркого солнца, она направилась к знакомому домику.
— Вот тебе и здравствуйте! — сказал Валентин, заметив ее. — А мармелад у меня кончился. Вчерашний шоколад будешь?
— Буду! — бодро ответила Галина.
— Тогда приходи завтра.
Это была шутка. Шоколада у Валентина не нашлось, но ванильные сухарики — тоже веселая штука, если хрумкать их под интересный разговор.
Валентин рассказывал о себе. Окончил цирковое училище, потом — война, потом, когда наши войска вступили в Европу, — концерты для бойцов, в госпиталях и для местного населения. Потом — контузия и частичная потеря зрения. Оказывается, зеркало с маяка особенно было удобно фокуснику: левый глаз его почти не видел. Рассказывал Валентин интересно, с юмором. Оставалась непонятной только полоса в его жизни с сорок седьмого до пятьдесят четвертого, в которую он сам так ни разу и не заступил и собеседнице своей не позволил.
Галя приходила в маленький домик каждый день. Каждый раз они с хозяином пили чай с чем-нибудь вкусным, а потом он показывал ей фокусы. Разные фокусы: с бумажками, со спичками, с веревочками. Он повторял их сколь угодно долго, давая возможность зрительнице угадать, в чем секрет, и пару раз ей это почти удалось. Она понимала суть фокуса, и Валентин объяснял ей остальное. Но он никогда не возвращался к фокусам, которые уже показывал.
На курортах, несмотря на распорядок дня, время течет не так размеренно и точно, как в городе, и определить, сколько действительно прошло, крайне сложно, особенно если не смотришь каждый день в календарь и не делаешь зарубки, как Робинзон Крузо.
Где-то через неделю Валентин показывал Гале очередной фокус. Продемонстрировав, как обычно, пустые руки, он вдруг протянул одну к виску гостьи и, чуть коснувшись ее волос, извлек игральную карту. Валета пик.
Галина вскрикнула и вскочила с табуретки. Она непременно убежала бы прочь, если бы не оказалась запертой в углу.
Валентин растерялся.
— Что стряслось? Что такое? — Он недоуменно вертел в руках потертую карту, решительно не понимая, что могло вызвать такой ужас.
Галина, не сводя взгляда с валета, лихорадочно ощупывала голову.
— Что… что это? Откуда у меня это? Почему?
Валентин, как мог, пытался успокоить ее, напоминая, что появление валета — всего лишь фокус. В конце концов ему удалось успокоить свою гостью. Но, придя в себя, девушка быстро попрощалась и ушла, так ничего и не объяснив.
Она снова появилась в домике Валентина на следующий день и, отказавшись от чая, рассказала свою историю. Рассказала о папе, который долгие годы притворялся важной персоной, а потом приехал из очередной командировки в закрытом гробу. Девушка выложила все о своей семье, включая революционных предков и недобитого графа. Ей нужно было рассказать это кому-то, и вышедший в тираж фокусник оказался самой подходящей, а главное, единственной кандидатурой для этого.
Валентин выслушал ее молча, не перебивая, не задавая вопросов. Ни один мускул не шевельнулся на его сухом загорелом лице, и Гале сперва показалось, что рассказ ее не только не заинтересовал слушателя, но и навел на него тоску.
Какое-то время они молчали. Галя рассматривала свои сандалии, нарочно заставляя себя удивляться, какими прочными оказались эти хлипкие с виду изделия местных кустарей. Хозяин каморки просто сидел, уставясь в одну точку.
А потом он рассказал ей свою историю. Рассказал о том, как выступал в Восточной Европе, считающейся теперь лагерем социализма, и как один заезжий начальник порекомендовал ему включить в свой номер что-нибудь идейное, наглядно агитационное.
У Валентина был один номер, который показался ему подходящим. Фокусник выходил на сцену и показывал залу небольшую картинку. Потом старательно рвал картинку на мелкие части или даже, если позволяли условия, сжигал. Обрывки или пепел он собирал в кулак, сжимал, а потом — трам-тарарам! — доставал из кулака комок бумаги, разворачивал его и демонстрировал публике совершенно целую картинку. Номер имел успех, хотя приходилось постоянно восстанавливать резерв картинок.
Именно этот номер Валентин сделал агитационным. Он выходил на сцену с листком бумаги, на котором была намалевана карикатура на Гитлера, рвал его на мелкие части. Потом аккуратно разворачивал бумагу и показывал всем плакат с изображением вождя народов товарища Сталина.
Особисту номер понравился. Однажды он даже погрузил фокусника в свою машину и повез показывать какому-то начальству.
Но до начальства они так и не доехали. По пути особисту приспичило встать на обочине, и он умудрился остановить свой «виллис» как раз на неразорвавшемся снаряде. Снаряд, похоже, дожидался именно такой оказии, чтобы взорваться, потому что рвануло от души. Особист, не успевший выскочить из машины, буквально брызнул в стороны. Валентина тяжело контузило, на какое-то время он даже ослеп.
Но по выходе из госпиталя фокусника поджидали другие уполномоченные лица. Его судили, поставив в вину убийство майора ГПУ. Даже идейно выдержанный номер с превращением остатков фюрера в портрет отца народов был теперь использован как доказательство вины.
— Почему вы рвете карикатуру на Гитлера? — спрашивал следователь с такими жидкими усиками, скопившимися под самым носом, что впору его самого было обвинить в гитлеризме. — Какой смысл вы вкладываете в превращение фашистского фюрера в нашего любимого вождя товарища Сталина? Что вам известно о пропаганде наших американских врагов?
