Сергей Донской - Конь в пальто
С этими словами Зимин удалился, оставив Мишу прислушиваться к поскрипыванию половиц под грузным Ляшенко, остановившимся за его спиной. Не решаясь оглянуться, Миша осторожно придвинул к себе стопку черно-белых глянцевых снимков, которые ему было рекомендовано посмотреть. Придвинул и тут же отпихнул подальше. Женщина, посмотревшая на него с верхней фотографии широко раскрытыми глазами, была мертвой. Маска смерти угадывалась сразу и безошибочно.
– Скромничаешь, сучок?
Железные пальцы обхватили Мишин затылок, встряхнули. Другая рука Ляшенко вернула снимки на место, разложила их веером. Раздутое лицо. Голые груди, свисающие на складчатый живот. Раздвинутые ляжки. Миша ткнулся в них носом раз, второй, третий.
– Любуйся, сучок! – рокотал над ним издевательский голос. – Смотри внимательно! Можешь даж вздрочить!
Бум!.. Бум!.. Бум!..
– Нравится тебе?.. Нравится?.. Нравится?..
Это был лишний вопрос. Конечно же, Мише не нравилось. Правая рука Ляшенко все сильнее сдавливала шею. Левая змеей скользнула ему между ног и безжалостно смяла там все, что удалось сгрести в кулак.
– Ай! – крикнул Миша шепотом, потому что голос куда-то пропал. И снова был провезен носом по жутким фотографиям. Покойница равнодушно следила за его мучениями. Ей довелось испытать кое-что похуже. Вертикальный разрез между ее растопыренными ляжками напоминал злорадную ухмылку.
Когда Ляшенко наконец убрал свои лапищи, Миша хотел было оглянуться на него и слезно попросить пощады, но короткая затрещина вернула его голову в исходное положение, одновременно с не менее веским предупреждением:
– Не вертись, не рыпайся! Сиди и пиши, что тебе велено. Если опять замечтаешься, сучок, я тебя еще не так расшевелю!
За спиной Миши обреченно всхлипнул стул, оседланный Ляшенко. Он сидел совсем рядом – достаточно руку протянуть. Ни на секунду не забывая об этом, Миша шмыгнул носом, схватил со стола ручку и занес ее над чистым листом бумаги. Что писать, он решительно не знал. При чем здесь эти кошмарные снимки? Ах, да, нужно всего-навсего объяснить, что он к мертвой женщине никакого отношения не имеет! Для этого, как подсказал следователь, потребуется восстановить в памяти три последних дня, хотя бы по часам, если не по минутам.
«По существу заданных мне вопросов я могу сообщить следующее. Женщина (зачеркнуто). Мертвая женщина, предъявленная мне (зачеркнуто). Труп неизвестной мне женщины…»
Оказалось, что Миша ничего не может сообщить по поводу заданных ему вопросов. На то имелись две простые причины. Во-первых, никаких конкретных вопросов не прозвучало – было велено писать сочинение на вольную тему, вот и все. Во-вторых, Миша с отчаянием понял, что мозаичные фрагменты воспоминаний никак не желают укладываться в единую связную картину. Какие-то обрывки, видения. Граненый стакан, наполненный водкой. Сковорода с остывшими остатками яичницы. Серая простыня с влажным пятном посередине. Ухмыляющиеся рожи совершенно незнакомых парней. Полураздетая девка, которая почему-то скачет по комнате на одной ноге… Какая уж тут картина! Сплошной сюрреализм…
«Находясь в квартире своей случайной знакомой Людмилы (зачеркнуто). Марины (зачеркнуто). Ларисы, провел там несколько дней…»
А сколько именно дней? И, главное, как их провел? Что за Лариса? Какая нелегкая занесла его к ней? Неужели эта толстуха с фотографий тоже была в их компании?
Мишу затрясло, отчего ручка выписала на бумаге пару нечитаемых кренделей. Его явно подозревали в причастности к зверскому убийству, а он не знал, что говорить в свое оправдание. В памяти зиял сплошной провал, просветов в котором не намечалось.
– Я же предупреждал, не мечтай, а пиши, сучок поганый!
В поле зрения возникла волосатая лапа Ляшенко, но больно не сделала, а с прихлопом разложила на столе какой-то листок, исписанный неразборчивым почерком и снабженный внизу закорючкой подписи.
– Вот, читай! «Я… такая-то такая-то… проходила мимо подъезда… молодой человек с сумкой… бросился бежать… успела опознать бывшего соученика по средней школе номер… вид имел нетрезвый, испуганный… Число, подпись…»
Миша успел отчетливо услышать вступительное «я», а потом до него долетали только обрывки фраз, потому что одновременно с декламацией Ляшенко опять возил Мишиным лицом по столу, пристукивая его лбом при каждом знаке препинания.
Миша не сопротивлялся, уже ощущая если не вину, то полную обреченность.
2
– Вста-ать! Встать, говорю!
Громыхая обломками стула, Миша с трудом поднялся, ойкнул и схватился за правый бок.
– Ты зачем падаешь, сучок? Зачем мебель ломаешь?
– Не бейте, – попросил Миша.
– Что-о? Что ты сказал? Кто тебя бил, гнида ты отвратная? Я? Или ты сам упал?
Тут Миша и в самом деле повалился на пол. Вторично. Опять пришлось подниматься, собирая непослушное тело сустав за суставом.
– Я сам, – прошептал Миша. – Сам упал. Нечаянно.
– А зачем врешь, что я тебя ударил? Врешь зачем, сучок поганый? Да я тебя!..
Ляшенко замахнулся, но ударить не успел – попятившийся Миша зацепился за искалеченный стул и сел на пол сам, со всего маху. С ненавистью глядя на него сверху-вниз, Ляшенко пообещал:
– Вечером я за тебя возьмусь по-настоящему. Ты у меня все подпишешь, как миленький. Будешь новым Чикатилой.
– Не надо, – быстро сказал Миша. – Я все вспомню, честное слово. Отпустите, товарищ милиционер. У меня здесь не получается. Я напишу и приду…
– Отпустить? – Ляшенко даже задохнулся от возмущения. – Тебя? Сдурел, что ли? Тебе отсюда дорога одна – прямиком за решетку! Юра! Юра!!! – заголосил он, бухнув кулаком в стену. – Иди, на клоуна полюбуешься!
Полюбоваться бесплатным цирком явился симпатичный курносый парень в дорогой курточке, черных джинсах и сияющих ботинках с квадратными носами и пряжками. Миша опознал в нем одного из утренних визитеров, коварно заманивших его в эту комнату ужасов, за стенами которой притаилось неизвестно сколько безжалостных мучителей.
Миша на всякий случай попятился, волоча за собой перекосившийся каркас стула, в который угодила нога. Он чувствовал себя зайцем, попавшим в волчий капкан. Или каторжником в колодках.
Но Юра, как ни странно, агрессии не проявил, даже смеяться над жалким пленником не стал. Наоборот, смотрел он на Мишу с плохо скрываемым сочувствием.
Это совсем не походило на грубые манеры Ляшенко, который вытряхнул Мишу из деревянного капкана, цепко ухватил его за ухо и провел по кабинету, демонстрируя коллеге со всех сторон.
– Ты глянь на этого сучка, Юрец! Домой просится. В обмороки падает, как барышня. Писать показания отказывается. Что с ним сотворить, а?
– Отпусти его, Ляшенко, – попросил Юра. – Нормальный парень. С ним по-хорошему можно договориться… Да, Миша?
Кто же не хочет по-хорошему, после того, как все время по-плохому? И по почкам…
Вот Миша и кивнул с благодарной готовностью. Ляшенко разочарованно разжал пальцы и вздохнул:
– Ну попробуй сам, Юрец, раз такой добренький. Я – в столовку. Если он к моему возвращению пластинку не сменит, то песец ему! Знаешь такого зверька, Миша? Есть такой песец – он к тебе подкрался. Гы-ы!..
Миша едва сдержал слезы облегчения, когда этот хам исчез за дверью.
– Кури, – предложил вежливый Юра, как только они остались одни. – Досталось? Я в милиции полгода, а привыкнуть так и не смог. Рапорт написал, увольняюсь через неделю… Тут не умные нужны, а сильные и безмозглые, как Ляшенко…
– За что он меня? – жалобно спросил Миша, пытаясь как-то совместить пляшущую в губах сигарету и дрожащий язычок пламени. – Почки, гад, отбил…
– Нет, – авторитетно сказал Юра. – Он пока аккуратненько. Вот когда ногами месить начнет, будет худо. Ты, главное, яйца прикрывай и зубы стискивай, чтоб не повылетали.
Прикуренная с таким трудом сигарета вывалилась из открытого Мишиного рта:
– Яйца?
– Зубы, – успокоил Юра.
Миша поднял сигарету и сунул ее обратно, заранее стиснув челюсти так сильно, что прогрыз фильтр.
– Значит, бить будет? – обреченно спросил он.
– А как же? Ты же в несознанку пошел?
– Это как?
– Ничего не помню, ничего не знаю, ничего никому не скажу, – довольно музыкально пропел Юра.
– Почему в несознанку? – забеспокоился Миша. – Я действительно не помню!
– Тогда так и пиши: «не помню… пьян был».
– Ну да! Получится, что я и впрямь мог эту женщину… того!..
Юра философски пожал плечами:
– Мог. Ну и что?
– Как это, что? Я же не виноват!
– У нас невиновных не бывает. Да ты скоро сам убедишься. Все равно подпишешь все, что скажут. Поупрямишься немного и подпишешь. Зря только здоровье потеряешь. Оно тебе в камере ой как пригодится…
– В к-камере?
– Ты же сам туда напрашиваешься, Миша. Кто на свободе хочет остаться, тот по-быстрому строчит показания. Предварительные, понимаешь? Подписывает подписку о невыезде и баста – иди на все четыре стороны…
