Кирилл Казанцев - Роман строгого режима
Судья Гаврилов спешил. Скороговоркой зачитал вступление, представил стороны, участвующие в «прениях». Бегали глаза под стеклами очков, он даже не пытался создать монументальный и внушительный вид. Выступал прокурор Осипчук. Он смотрелся, в отличие от коллеги, импозантнее и значительнее — клеймил убийцу, много лет рядившегося под порядочного человека, поминал добрым словом погибших, давил на жалость собравшихся, демонстрируя фото здоровой и улыбающейся Лиды, а потом показал то, что лежало в больничной палате — жалкое и всё в бинтах. Что-то мямлил адвокат Курганов Лев Михайлович — суть его выступления сводилась к тому, что он надеется на снисхождение суда, поскольку его подзащитный впервые оступился, у него приличные характеристики… «Что ты несешь, двурушник?» — не выдержал Шура Коптелый, и над душой у него мгновенно воцарился рослый мент, схватил за локоть, вывел из зала. Допросы свидетелей со стороны обвинения — откуда их столько взялось? Выученный текст эти люди барабанили на совесть, но артисты из них были никудышные — часто сбивались, прятали глаза. Свидетелей со стороны защиты не нашлось абсолютно. Татьяне Струве слова не дали, друзей проигнорировали. От последнего слова подсудимый отказался. Судья Гаврилов ну просто очень торопился… Суровый, но «справедливый» вердикт: «Районный суд города Аргабаш в составе судьи Гаврилова Павла Максимовича, прокурора Осипчука Георгия Даниловича… Сегодня, 16 мая 2004 года… принял к рассмотрению и постановил: подсудимый Корчагин Алексей Дмитриевич, 1980 года рождения, признан виновным в совершении преступлений по статьям… и по совокупности ему назначено наказание в виде восемнадцати лет лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Он ничего не почувствовал, когда услышал вердикт. Душа была готова к любым испытаниям. Рыдала мать, ее обнимал отец и пронзительно смотрел в глаза сыну. Орали Вовка и Антон Вертковский: «Вы охренели?! Что за цирк?!» — но и их уже тащили к выходу. Суд — не место, где можно оскорблять власть. Гудел народ, плакала Татьяна, кто-то кричал «Позор!», кто-то кричал «Браво! Так ему и надо!», кто-то сокрушался, почему так мало дали. В клетку вторглись рослые охранники, подхватили, повели. Коридоры, зарешеченная будка с мотором, снова коридоры, захлопнулась острожная дверь…
Прошло девять лет…
О побеге заключенного из исправительно-трудовой колонии № 9, расположенной под Читой, особо не сообщалось. Не любят чиновники из службы исполнения наказаний выносить сор из избы. Для них и так настали трудные времена — в разгаре очередная показательная кампания по борьбе с коррупцией, на этот раз во ФСИН. Других забот по горло. Да вроде и обошлось, не мог он выжить…
Группа заключенных под конвоем возвращалась из мастерских, расположенных за пределами зоны. Конвой был усилен, контингент ведь тот еще — все осуждены по статьям за особо тяжкие преступления. И как этот черт сподобился на рывок? А ведь заранее заготовил эту жердину, циркач чертов! Вероятно, кто-то помог, но как его найти? С одной стороны скошенная поляна, с другой — бетонный забор, извилистые крыши автомеханических мастерских. Отвлекло внимание зэков и конвоя то, что какая-то шилохвостка проехала мимо на велосипеде. Волосы каскадом, юбочка короткая, вся попа наружу, еще и подмигивала лукаво, вертелась в седле. Вся компания обернулась и давай таращиться ей вслед — улюлюкали, сыпали скабрезными шуточками, пока она не скрылась за поворотом. А когда опомнились, этот ловкач уже выхватил из высокой травы заранее припасенную жердину — вроде той, с которой прыгуны летают через перекладину — разбежался, воткнул конец в землю под забором… Те, кто это видел, ошалели от изумления — жердина распрямилась, упругое тело в развевающейся форменной «шаронке» выбросило ноги вперед, перенеслось через бетон. В принципе, пустяк, рекорд по прыжкам с шестом — свыше пяти метров, а тут какие-то два с половиной… Он, видимо, знал, что с обратной стороны забора набросана пустая картонная тара. А может, намеренно набросали.
«Ни хрена себе… — восхищенно пробормотал кто-то из зэков. — Макака-резус, в натуре…»
Охрана опомнилась, когда этот тип уже перемахнул на ту сторону. Надрывались собаки, орал офицер. Зэков положили носом в пыль, троих оставили охранять, остальные помчались в обход, кто-то стал карабкаться на забор. Летели матюги по эфиру: побег заключенного! Но беглец имел четкий план, это не было что-то спонтанное. Выбравшись из коробок, вместо того чтобы припустить вдоль забора (а у ворот бы его уже поджидали), он подпрыгнул, ухватившись за пожарную лестницу, и стал карабкаться на крышу автомастерских. Две очереди прошли мимо цели, он уже забрасывал ноги на раздолбанный шифер. Лестница проржавела, держалась на соплях. Он, лежа, ломом, который «по случайности» оказался под рукой, отбил остатки сварки, и резвый боец, карабкающийся за ним, полетел вместе с лестницей на коробки. Беглец припустил по крыше и вскоре скрылся из поля зрения. Конвоиры метались, крыли пространство густым матом, а беглец перепрыгнул с крыши на соседнюю, промчался до торца заброшенного механического цеха и переметнулся с козырька на гребень аналогичного бетонного забора. Он был в прекрасной физической форме! Спрыгнул на землю, помчался к лесу, до которого было рукой подать, а преследователи в это время только обогнули забор — успели выдать ему в спину пару очередей, прежде чем он провалился в тайгу…
«Эмигрировал, блин… — с завистью перешептывались глотающие пыль зэки. — Удачно лапти сплел, ловчила».
И никто не мог припомнить, чтобы этот немногословный сиделец «щупал ноги» — то есть готовился к побегу.
По тревоге подняли роту ВВ. Посадили на грузовики, бросили по проселочным дорогам. Квадрат заблокировали — мышь не проскочит. Беглеца нашли! Он крался берегом бурной таежной речки с порогами и обрывистыми берегами. Какое-то время он убегал вдоль реки, но пространства для маневра у него практически не было. Пытался прорваться через оцепление, но его огнем отбросили прочь, а два бойца, увязавшиеся за ним, завязли в буреломе и разбили себе носы. Полукруг замыкался, он метался по крутому обрыву.
«Не стрелять! — орал офицер. — Теперь не убежит! Хватай его, соколики!»
Шансов у беглого зэка не оставалось, кроме как с обрыва в воду. Он так и сделал! Окружившие его солдаты видели, как перекосилось лицо загнанного человека, он соорудил тоскливую ухмылку — и спрыгнул вниз!
Подбежавшим воякам открылось потрясающее зрелище. Головокружительный обрыв — метров пятнадцать. Потоки воды неслись с ужасающим грохотом — по упавшим деревьям, по камням высотой с человеческий рост. Выжить в этом аду невозможно! Солдаты бросились вдоль обрыва по течению и через двести метров увидели потрясающе красивый порог. Перепад высот здесь был порядка восьми метров. Вся масса воды, несущаяся с гор, с шумом падала вниз, обтекала, шипя и пузырясь, вереницу острозубых булыжников, перегородивших русло, и уносилась дальше, в излучину…
Сомнений не было – беглец не выжил. Если он, конечно, не из стали, – а не из мяса и костей. Солдаты всматривались вниз, но нигде не засекли разбившееся о скалы тело. В этом, впрочем, не было ничего удивительного – его унесло бы за секунды, здесь такое бурное течение… Начальник колонии, получивший информацию о побеге, приказал поднять вертолет. Но осмотр с высоты не принес пользы – и в этом, кстати, не было ничего удивительного. Скорость реки была сопоставима со скоростью вертолета. Но осадок остался. Местный «кум» – начальник оперативно-следственной части колонии – прибыл к месту происшествия, угрюмо смотрел на взбесившуюся речку. Прогулялся по течению, оценил высоту и непроходимость порога. Выслушал доклад помощника о том, что за излучиной имеется порог и повыше, удовлетворенно кивнул. Переговорил по телефону с «хозяином» – начальник колонии убедительно просил не поднимать шум. Зэк разбился – без вариаций. Вернувшись на рабочее место, начальник оперчасти внимательно изучил дело беглого заключенного, поговорил с парой «шавок» из местного контингента – эти крысы знали всё. Заключенный несколько отличался от прочих. Выделялся из серого болота. Прибыл из алтайской глубинки. Свою вину в двойном убийстве и прочих безобразиях не признал. На воле был веселый, добродушный, а как попал на зону, превратился в камень. Девять лет практически ни с кем не общался. Были попытки «опустить» – особенно по первости, но обидчикам это дорого встало. Одному разбил голову, другому руку чуть не с корнем вырвал. Местные беспредельщики учинили ему в прачечной «темную» – стерпел побои, а как только выздоровел, достал по очереди всех, превращал людей в калек, не задумываясь. Месяц карцера – и хоть бы что, только высох еще больше, кремнем стал. С той поры его не доставали, сторонились. Он не общался ни с активистами, ни с ворами, ни с козлами. С блатными понятиями был знаком, но жил по собственным законам. Общался кое-с кем из «мужиков», но друзей не заводил. Правила поведения хоть со скрипом, но соблюдал, имел опрятный внешний вид. Работу выполнял, стал толковым мастером столярно-плотницких и паркетных работ. Любил читать – освоил всю библиотеку на зоне, качался, делал пробежки. Выиграл забег на пятьсот метров – когда начальству взбрело в голову приурочить к проверке из областного УФСИН что-то вроде зональной «спартакиады». Письма заключенный получал, но не чаще, чем все. А вот в последний год поток корреспонденции для него значительно возрос. Он читал адресованные ему письма, рвал их или сжигал и становился каким-то задумчивым. Он явно контачил с кем-то из расконвоированных или даже вольных! Иначе откуда этот шест в траве, лом на крыше, четкое знание, куда бежать, дабы оказаться в тайге? Откуда эта чертова девчонка в легкомысленной юбочке на велике? По-хорошему стоило провести расследование, но нужно ли напрягаться, если беглец по-любому разбил свою лихую голову? Начальник оперчасти задумчиво смотрел на фото в лежащем перед ним личном деле и терзался сомнениями. Он не был глупцом. Но еще он не верил в чудеса и в то, что можно обмануть законы физики…