Евгений Филимонов - Муравьиный лев
— Вот так верь человеку. А говорил же — кровью харкать буду, а сына в эти дела не допущу… Ладно, тля, выкладывай, где коробка!
Лишь теперь в голосе прорвалась злоба. Клим и ухом не повел.
— Я в законе, дядя, свое беру, то что за батей, не больше. А раз банк держу, значит и цену назначаю, справедливо? Мог бы на все рот открыть, но порядок знаю.
— Сопля, на что заришься? Ты к нему руку приложил? Пачкался, ходил возле вышки? Да ты ж до аэропорта не дотянешь… с коробкой. Потухнешь в канализации.
Ярчук хмуро молчал.
— Потому и делюсь, — выговорил он с натугой. — И еще, кроме откупной доли, вот у меня какой вопрос…
За портьерой все замерло. Климу все время казалось, что там не один человек.
— …вопрос такой — выставь мне человека, что отца убрал. За это половину доли своей снимаю — на твоих ребят.
Утенок Дональд шмыгнул носом одобрительно и спрятал прыгун: шел уже вполне деловой разговор. В соседней комнатке молчали.
— Я ж все равно дознаюсь. Лучше сразу засвети его мне, дядя. Он человек решенный, на него расчет не делай.
— Ладно, пацан, считай, — договорились. — Это было сказано с внезапной решительностью. — Доля твоя — четверть…
Ярчук протестующе нахмурился.
— Не понти, с тебя хватит. Радуйся, что целый ушел, только по старой дружбе с Данилычем. Теперь, вот еще что — все бумаги, что там будут — мои. И не пробуй зажать хоть одну!
— Если не денежные, дядя. Для меня все другие бумаги — макулатура.
— Годится. Завтра привезешь коробку.
— Сюда? Дядя, мне же не хочется рисковать. Давай вечером ко мне в усадьбу, все получишь на месте.
— Так она там? — не удержался от вопроса голос.
— Вроде того. — Клим многозначительно ухмыльнулся и встал. — Завтра, надеюсь, увижу тебя без паранджи… А это тебе, приятель, за хамство со мной!
Ярчук вдруг отвесил ничего не подозревающему Дональду оглушительную пощечину. Ничего не понимая, тот бросился на Клима; они возились у мебельных стеллажей, грохоча падающими полками. Ярчук придушил Дональда возле зеркального серванта, и, яростно тиская жертву, не спускал глаз с тусклого отраженья портьеры. Она резко отодвинулась, и Клим увидел лицо.
— Будешь помнить, дерьмо… — Клим отпустил задыхающегося утенка, штора тут же закрылась. — Заимел пыру и королем стал, а? Да ты на меня хоть с водородной бомбой…
— Ладно, хлопец, кончай цирк! — в голосе из-за шторы было явное раздражение. — Не нарывайся. Езжай домой, Козырь тебя отвезет. Проводи его, Петро, только не заводись, видишь же — хлопец со сдвигом…
Но Дональд и не думал заводиться. Потирая щеку, он вышел из склада, закрыл пса в будке и подошел к Козырю, возившемуся около фургона. Они о чем-то переговорили; до Ярчука, стоявшего посреди двора, доносились лишь обрывки фраз.
— …Можешь в кабине, он место знает, — напоследок сказал Дак. Ярчук распахнул правую дверцу и сел без приглашения; следом за ним влез за руль Козырь, уважительно глянув на него при свете тусклой потолочной лампочки. Тут Ярчук заметил, что у него мокрая под мышками рубаха. Москвич выкатил за ворота и покатил по мощеной дороге, обсаженной тополями; месяц уже почти спрятался за лесом.
— Крепкий орех Данилыч, — начал Козырь беседу, считая, по-видимому, что теперь можно быть откровеннее. — Обшарили избушку с ног до головы, а так ничего и не нашли. Садик весь прочесали.
— Могли еще сто лет ковырять. — Клим откинулся на спинку и закрыл глаза. Сквозь ресницы наблюдал за водителем.
— Намекаешь, она не там? С Брыхом он вывезти ничего не мог, там шмон был… наш. А на нем самом глаз держал один хлопец, последние три месяца. Видно было бы, если б понес куда такую тяжесть. Он же все время налегке, с портфельчиком. Раза два со двора мусор вывозил на тачке. Смотрели потом — мусор и есть.
— Куда? На свалку? — лениво спросил Ярчук.
— Не, в лесок рядом…
— Эх ты, сам ты мусор, — пренебрежительно бросил Клим. Козырь вдруг щелкнул челюстью, глаза его остекленели — нелегко бывает рубахе-парню, когда мозг его озаряет внезапная догадка. Он покосился на Ярчука — не заметил ли тот его реакции. Но сосед тянул все так же лениво:
— Ты, паря, вот что… Я старому не особенно верю: сунет он мне завтра какую-нибудь шпану — казни, мол, этот самый батьку порешил. А что мне проку с этого куренка… Земляк, — Клим поборол сонливость и привалился к плечу Козыря, — скажи, а? За мной не засохнет!
— Отстань! — рубаха-парень отпихнул его, судорожно вцепившись в рулевое колесо. — Не я — все, что знаю! А может, на самом деле током стукнуло…
Клим отодвинулся разочарованно.
— Эту лапшу на уши розыску вешай, там проглотят. А может, сам?
Ярчук выразительно кивнул в сторону оставшихся позади Выселок. Это оторвало Козыря от назойливой мысли.
— Ты что! Не может этого быть… Он же инвалид.
— Отпадает…
Машина вбежала на бетонку и понеслась, только швы щелкали.
— Чего так гонишь? Тоже мне, раллист нашелся.
— А? — Козырь немного отпустил педаль. — Раллист, это не я… Кореш мой настоящий гонщик.
«Знаем одного такого», — подумал Ярчук. Осторожно спросил:
— Назад далеко ехать?
— С чего это — назад? Сказано у тебя заночевать.
Это не входило в расчеты Клима. Он буркнул со злостью:
— Боится — в ментовку побегу? Вы ж за мной смотрели все время — имел я с ними дело?
— Кто знает… — странно ответил Козырь. — Побуду до утра. А днем найдется, кому присмотреть…
Редкие встречные машины слепили огнями. Козырь крутнул баранку — свернули в Загородный.
21. Вечеринка
Козырь уехал затемно, но Клим не спешил действовать. Он ожидал прихода квадратного Степаненко — это был повод для визита в поселковый, к нотариусу, а там можно было изловчиться и передать Станевичу записку. Но любитель древесности опаздывал к назначенному сроку.
Высматривая его, Клим подошел к калитке. В почтовом ящике углом торчала газета. Ярчук удивился — отец выписывал только журнал «Радио», должно быть, газету вложили по ошибке. Это была вчерашняя вечерка.
Но ошибки не было. На четвертой странице, в обведенной красным «Хронике ГАИ» темнело размытое фото — Ярчук без труда узнал черную диагональную полосу на капоте дико искореженной машины. Не читая, он отшвырнул газету, словно паука. Значит, Брых не успел найти другой выход… Пан демонстрировал Климу свою длинную руку.
Покупатель все не являлся, и к четырем часам Ярчук окончательно утвердился в своем мнении о нем. В шесть он предпринял вылазку: будто прогуливаясь, дошел до перекрестка — там зеленел москвич, знакомый по «Колобку». Насвистывая, Клим повернул обратно — возле осинника маячил цыганистый и с ним кто-то еще… Вообще, на улице было непривычно людно, особенно у соседских ворот. Ах, да, юбилей — хлопнул он себя по лбу. Тут Клим вспомнил, что у соседа есть телефон.
Из хором Губского волнами низвергалась музыкальная стихия, а когда Ярчук подошел к самому дому юбиляра, он почувствовал себя как в аэропорту, в момент близкого взлета. Под тенистыми липами на улице вкривь и вкось стояли машины, а на широком, словно паперть, крыльце приплясывали длиннополые дамы с бокалами в руках. Пьяный ритм колебал воздух. Клим с трудом отыскал хозяина возле стола, сервированного на пленере.
— Приношу поздравления, Иван Терентьевич! Простите, что в такой день по делу. Два вопроса…
— Да брось ты! Сядь сперва, выпей!
Компания за столом галдела, приглашая — все тертый, пожилой, бывалый люд. Ярчук отвел в сторонку раскрасневшегося именинника.
— Первый вопрос: Тоня не приехала?
— Разберись в этом кавардаке! — Губский пьяно захохотал. — Вроде мелькнула в толпе, а может то была Лина… Мне, во вс… во всяком случае, еще не представилась.
Он, покачиваясь, смотрел на Клима, ожидая второго вопроса, напоминая слегка своей монгольской статью подвыпившего хана.
— Вот что еще — от вас можно позвонить?
— Ради бога. Наверху телефон, жена покажет.
Клим прошел через большую комнату внизу. Там был накрыт, что называется, молодежный стол, почти опустошенный, будто по нему прошла взрывная волна. Здесь никого не было, лишь в единоборстве двух музыкальных устройств верх одерживал то стереопроигрыватель, то магнитофон с огромными колонками, с которых для вящего звука сняли решетки. В столовой кто-то раскатисто играл на пианино, в стиле «салун», а на веранде еще под что-то танцевали пары — молодайки в разлетающихся одеждах и элегантные пристарки. В эркере за зеленой шторой шла игра по-крупному; не будь юбилея, Губский сидел бы здесь, как ежевечерне. Несмотря на разгар торжества, никто не выглядел особенно пьяным. Антонины нигде не было.
Возле кухни Ярчук перехватил захлопотанную, совершенно одуревшую от гама хозяйку дома с подносом жареных карасей. На фоне роскошных гостей она выглядела еще серее обычного; Климу показалось, что у нее заплаканные глаза. Она молча показала наверх — сам, мол, найдешь.
