Владимир Колычев - Мент без ценника
– Ты, наверное, голодный, а я тебя тут баснями кормлю…
– Ты меня лучше клятвами накорми, – буркнул супруг.
– Не поняла.
– Поклянись, что у тебя ничего с Городовым не было!
Лена уверенно и открыто посмотрела на мужа:
– Клянусь.
– И что ничего не будет?
– Клянусь.
И это прозвучало без пафоса, но вполне убедительно.
– Ты не зацикливайся, не надо, – испытывая к мужу жалость, вздохнула девушка. – Все будет хорошо, ты скоро выйдешь. Городовой сказал, что обязательно найдет настоящего преступника. А я ему верю… Я редко верю людям, а ему верю… Тут вот котлеты… Еще теплые…
Она достала из сумки миску, протянула Егору. Приятная тяжесть, согревающее тепло, запах дома. И вкусно. И голос Лены рядом звучит. Егор закрыл глаза, чтобы представить себя на кухне своей квартиры.
– У тебя здесь холодно, брр… Котлеты до завтра не пропадут. Ты их здесь съешь. Потому что в тюрьму тебе их не разрешат пронести, они скоропортящийся продукт. Тут я тебе в сумку сало положила, печенье, конфеты, рафинад, чай, сигареты без фильтра в пакете…
– Я не курю.
– Не важно. Городовой сказал, что сигареты в тюрьме – это самая ценная валюта. И еще чай. Я его тут в маленьких пачках положила. Строго по норме. Городовой сказал…
– Городовой? Опять Городовой?! – психанул Егор. – Задолбала ты меня своим Городовым!
– Во-первых, он не мой. А во-вторых, он больше твой. Потому что все от него сейчас зависит… Он мне помог к тебе сюда попасть. А почему? Потому что вину свою перед нами чувствует. За то, что вытащить тебя не получается. Знает, что не ты Костылина убивал, но ничего поделать не может…
– Знаешь, где у нас бумага в доме лежит?
– Знаю.
– Там же фломастер желтый и ножницы. Вырежи круг, раскрась фломастером и Городовому на голову положи. Должен же у него нимб быть, если ты его к лику святых причислила!
– Смешно. На самом деле смешно, – ничуть не расстроилась язвительности мужа Лена. – Ты всегда так шути, когда в камеру попадешь. Только без злости. И чтобы никого не обидеть. Там, в тюрьме, людей не только за силу ценят, но и за остроумие. И находчивость…
– Откуда ты знаешь, кого там за что ценят?
– Знаю… Слышала…
– От кого?
– Ты же знаешь, откуда я родом. У нас в Богатове каждый второй сидел. Брат у меня двоюродный там был, он как напьется, так зона у него с языка не сходит… Тут в сумке белье чистое: две пары с собой возьмешь, а одну здесь поменяй, я грязное заберу. Ну и носки тоже… Давай, давай…
– Ты торопишься?
– Нет. Городовой сегодня дежурит. Он сказал, что до утра можно. До подъема. А потом он меня заберет.
– Куда?
– К себе в кабинет. Пытать будет. Вплоть до изнасилования…
– Ты шутишь? – напрягся Егор.
– Конечно, шучу. Если бы он запытать меня хотел, он бы меня уже к себе увел. Так нет же, до утра у тебя оставил… И не надо бочку на него катить. И на меня тоже. А то я шлюхой себя чувствую… Ты же не хочешь, чтобы я была шлюхой?
– Нет, конечно! – встрепенулся Егор.
– Тогда больше не говори глупостей. И ничем меня не попрекай. Ты понял?
Егор все понял. И больше не позволял себе выпадов. До самого утра. До самого расставания с женой.
Он заплакал, когда она ушла. Страх перед тюрьмой внушил ему жуткую мысль, что Лену он видит в последний раз.
Глава 10
Дверь в камеру закрылась, вокруг только люди, а в ушах стоит собачий лай. Это было что-то ужасное – две шеренги солдат, овчарки, которые рвали цепи; и через весь этот строй Егору нужно было пробежать. Кто-то ударил его сапогом по заднице, и он едва удержал равновесие. До сих пор жуть берет при мысли, что он мог упасть. Тогда бы собаки загрызли его.
Всех заключенных с этапа запихнули в крохотную камеру без окон и дверей, затем повели на досмотр, после которого Егор лишился почти всех продуктов. В том же холодном со сквозняками помещении всем арестантам приказали раздеться догола. Егору приходилось раздвигать ягодицы руками. Это был какой-то кошмар. Потом его босиком отправили к врачу, который на него даже не глянул. «Жалоб нет?» – «Нет». – «Одевайся». Вот и весь разговор. Затем его сфотографировали в профиль и анфас, после чего один из заключенных подстриг его наголо с помощью ручной машинки с тупыми лезвиями. После всей этой процедуры всю партию отправили в сборную камеру. Сколько времени прошло с тех пор, как их выпустили из автозака, а лай овчарок до сих пор сотрясает барабанные перепонки. Хотя люди вокруг… А может, и не все здесь люди?
– Эй, пряник, ты чего такой чумной?
В этой камере не было нар. Ни скамеек, ни табуреток. Хромцов стоял, спиной прижимаясь к грязной холодной стене. И долговязый парень в очках тоже так делал. Ему тоже страшно, его так же ноги не держат. Два крепких на вид, основательных мужика к стене не прижимались, они просто стояли, о чем-то тихо, без суеты разговаривая друг с другом. А еще четверо арестантов с хищными, страшными лицами сидели на корточках, образуя кружок. Эти ничего не боялись и к своей судьбе относились с агрессивным презрением. Они тоже о чем-то говорили, но между ними уже горело полотенце, над которым кто-то держал алюминиевую кружку с водой.
Кто-то из этого квартета назвал кого-то сладким. Егор старался не смотреть в сторону этих парней, но сейчас глянул на них. Вдруг обращаются к нему.
– Да, да, это я тебе говорю, придурок! – нахально ухмыльнулся бритоголовый парень с узким лбом и маленькими, глубоко посаженными глазами.
– Мне?
– А ты чо, не придурок? – презрительно хмыкнул другой арестант с длинной, приплюснутой с боков головой.
Нос длинный, а рот будто вдавлен под него. Глаза узкие, злые.
– Нет.
– Слышь, ты бы присел, чепушной, а то смотришь на нас сверху вниз, – небрежно махнул рукой атлет с маленькой головой на могучих плечах.
Он был такой огромный, что у Егора ноги от страха подкосились. Если этот парень вдруг ударит его кулаком, то все… Он послушно сел на корточки.
Узколобый нехорошо посмотрел на Егора.
– Слышь, чепушной, тебе дубак чего сказал? – спросил он.
– К-какой дубак?
В камере было холодно, но у Егора от страха по лбу бежал пот.
– А который к тебе под хвост заглядывал…
Уголовники говорили на каком-то малопонятном языке, но Егор все-таки понял их:
– Проходи, сказал.
– Оп-ля! А тебе, Марат, что дубак сказал? – обращаясь к атлету, поинтересовался узколобый.
– Нормально, сказал.
– И у меня нормально, – кивнул длинноголовый.
– Ты понял, чепушной? У нас у всех нормально. А у тебя проходит. Дубак тебе так и сказал, что проходит?
– Не проходит, а проходи… Проходи, говорит…
– Да нет, ты не так понял. Он сказал, что проходит. Это значит, что у тебя дупло раздолбано. Понимаешь?
– Н-нет.
– Пидор ты! В дупло долбишься! Теперь понял?
– Я?! Нет! Да вы что! Никогда!!!
– Да, но дубак все видел!
– Да нет, не было там ничего!
– Ты уверен?
– Ну, конечно!
В этот момент Егор почти поверил в то, что весь ужас уже позади. Арестанты ошиблись в нем, но ведь он смог им все объяснить… А если не совсем убедил их в своей невинности, то у него еще есть возможность оправдаться.
– Точно?
– Да!!!
– Марат, может, пусть он булки раздвинет? – спросил узколобый.
Атлет молча кивнул. И его дружок посмотрел на Егора с усталостью вельможного человека:
– Ну, чего ты расселся, крендель? Давай портки скидавай. Анналы, блин, свои засвети!
Уголовники дружно засмеялись. Но сделали это, как показалось Егору, по-доброму, без зла. Сейчас он докажет им свою невинность, и они прекратят глумиться.
Он снял штаны, нагнулся, раздвинул ягодицы.
– Понятно, – благодушно сказал узколобый. – Давай в угол… А ты чего смотришь, очкарик? А ну, давай сюда дергай!
Надевая штаны, Егор облегченно вздохнул. Арестанты позволили вернуться на место и взялись за долговязого очкарика. Все, кошмар закончился.
– Давай садись, терпила! Я видел, как ты за гуся держался! – сказал ему Марат.
– За какого гуся? – От удивления у долговязого не только брови поднялись, но и очки.
– За шершавого! Чепушной штаны снял, а ты гуся дернул! Ты чо, в натуре, кочегар?
– Нет, бухгалтер я, – жалко пролепетал парень.
– Бухгалтер?! – ухмыльнулся атлет. – Активы в пассивы загоняешь?
– Э-э… Ну…
– Что ну?
– И активы есть, и пассивы…
– Вот я и говорю, что ты глину месишь… Пидорас, короче… Слышь, братва, среди нас два пидораса. Один очко свое подставляет, а другой в это очко метит. Как бы нам братва не предъявила, что мы в петушиную хату заехали! – глумливо хохотнул Марат.
– Да нет, не предъявит. Если мы сами этих пидоров опустим, то не предъявит, – презрительно глянул на Егора узколобый.
– Это ты верно сказал, Сева, – кивнул атлет. – Мы с тобой этого пряника распишем, а Жук с Юрцом пусть этому, со стеклами, отгрузят… Эй, мужики, вас на хоровод записывать? – спросил он двух арестантов, что с важным видом стояли в стороне.
