Лучший приключенческий детектив - Татьяна Дегтярёва
— Итак, чем могу служить? — совершенно бесстрастно, едва обменялись энергичным рукопожатием, спросил Лаврухин.
— Простите, Геннадий Семенович, но я не тот, за кого себя выдал. Можете позвать охрану, вытолкать меня в три шеи, но моя фамилия и вправду Хомайко, только я никакой не представитель российской фирмы, а родной племянник Модеста Павловича Радецкого. Надеюсь, вы понимаете, о ком идет речь?
Надо отдать должное выдержке Лаврухина — он выслушал меня молча, с каменным лицом, не перебивая, никак не обнаруживая своих чувств. Правда, мне показалось, что, когда я сознался в намеренном обмане, ему захотелось потянуться к кнопке связи с охраной, но он задавил этот свой секундный и очень естественный порыв.
— Понимаю, — сквозь зубы процедил Лаврухин. — Только, вообразите, никаких приятных ассоциаций по этому поводу у меня не возникает.
Я кивнул — а что мне еще оставалось?
— Как бы там ни было, Геннадий Семенович, но Радецкий уже никогда и ничем вам не помешает.
— Я слышал, что он плохо кончил.
— Да, упал с балкона и…
— Насколько мне известно, он покончил жизнь самоубийством? По крайней мере, так мне сказала Ксения.
— Буду честен: у меня есть основания полагать, что это было…убийство…
— Вот как? — брови у Лаврухина поползли вверх, между тем как глаза пристально изучали меня — правду говорю или нет. — Ну, а причем здесь я? Вы явились только затем, чтобы сообщить, какой смертью умер ваш дядя?
— Геннадий Семенович, я просто пытаюсь понять, представить себе, чем и как жил в последние месяцы единственный родной мне человек. Появилось, чисто по-человечески, а хотите — из любопытства, желание взглянуть на вас, перед которым Модест Павлович, в общем-то, вольно или невольно, но виноват. И я прекрасно понимаю, что сейчас творится у вас в душе.
— Извините, ваше имя?…
— Эдуард. Но для всех, кто меня знает, просто Эд.
— Эд, никаких симпатий ваш дядя у меня, безусловно, не вызывал. Что может испытывать мужчина по отношению к тому, кто уводит у него жену? Ничего, кроме ненависти. В этих случаях соблазнителю обычно бьют морду. Радецкого я и пальцем не тронул. Бог ему судья. Вам это неприятно будет услышать, но, что бы там с вашим дядей не случилось, он наказан по заслугам. Не знаю, правда, кто воздал ему — Господь, судьба, он сам…
— Геннадий Семенович, вы когда-нибудь встречались с Радецким?
Он помолчал, потом испытующе посмотрел на меня:
— Нет.
— Обманываете. Дело в том, что о вашей встрече мне известно.
— Из каких, интересно, источников? И если знаете, то почему спрашиваете?
— Может быть, потом как-нибудь расскажу. Но только не сейчас. А откуда знаю…
— Ксения рассказала?
— Нет, она насчет этого, по-моему, в полном неведении. Что б вы там, Геннадий Семенович, не думали о Радецком, но он был настоящим мужиком, не из тех, кто треплет языком направо и налево. Уверен, о вашем разговоре он Ксении Витальевне и словечком не обмолвился.
Лаврухин, который не спускал с меня глаз, теперь перевел взгляд на портрет жены — так, точно хотел спросить у нее, правда это или нет. На мгновение мне почудилось, что он смотрит на фотографию с болью — похоже, не смирился с горечью утраты и вряд ли когда с ней смирится. Что ж, Ксения Витальевна не из тех женщин, разрыв с которыми переживается легко и безболезненно. Странное чувство шевельнулось в моей душе — будто я принял на себя часть вины Модеста Павловича перед этим человеком.
— Все же, чего вы хотите от меня, Эд? Если считаете, что Радецкий расстался с жизнью не по своей воле, то не думаете ли, что к этому приложил руку я, собственной, так сказать, персоной?
— Я ничего не утверждаю, Геннадий Семенович. Но мне, однако, известно, что вы прямо заявили Радецкому: если не отступишься от жены, то я оставляю за собой полную свободу действий. То есть в его адрес прозвучала скрытая, нешуточная угроза!
— Бросьте! Мало ли что вырвется у человека, поставленного в мое положение! Эмоции, знаете ли, не всегда поддаются контролю. Обычно моей выдержке завидуют, но, если честно, общение в Радецким стало для меня испытанием на крепость нервов. У меня, между прочим, руки ой как чесались…
— Я вас понимаю, — искренне произнес я, вспомнив утреннюю явку с повинной Алины, когда, попадись мне под руку ее похотливый шеф, я разорвал бы его, как леопард джейрана.
— Извините, но для вас у меня, — Лаврухин выразительно покосился на свой «Роллекс», — осталась ровно минута. Вот что скажу вам на прощание: часто, весьма часто между словом и действием — дистанция огромного размера. Сказать легче, чем сделать. Да, я ничего к Радецкому, кроме злобы и ненависти, не питал, я видел его тогда в первый и последний раз в жизни, а о том, что его нет в живых, узнал, между прочим, от жены…от бывшей, — поправился он, — жены с большим опозданием. Через день после того, как она вернулась от матери с Урала…
— Хочется вам верить. Пожалуй, я вам даже верю, — уже тверже сказал я. — Извините, что отнял у вас время. До свидания, Геннадий Семенович!
На этот раз мы обошлись без рукопожатия. Выходя из кабинета, я спиной почувствовал, что Лаврухин провожает меня долгим задумчивым взглядом.
Умопомрачительная блондинка Женя при моем появлении оторвалась от компьютера, крутнулась на вращающемся кресле в мою сторону, и я опять наповал был сражен ее длинными, как украинские версты с гаком, и красивыми, как у античной богини, ногами. Синие, в апрельское небо, глаза словно призывали меня разделить переполняющий ее восторг:
— Правда, Геннадий Семенович у нас душка?
— Да, Женечка, ваш босс мне очень понравился. Сильная личность! И на удивление обаятельная.
Если отбросить этот специально для Жени сделанный экивок по поводу обаяния, якобы присущего обожаемому ею шефу, то я сказал правду.
* * *
«Параскева Пятница» произвела на Блынского мощное впечатление, которое он, к его чести, скрыть и не попытался, как это часто делают блюдущие свою выгоду и желающие сбить цену торговцы.
— Нет слов — это вещь, — честно, даже слегка восторженно признал он. — Я аплодирую, Эд, вашему вкусу и чутью. Первый — тонок, второе — безошибочно. Впрочем, в данном случае они вам совсем ни к чему. Наобум, с закрытыми глазами бери любую икону — и попадешь в точку. Это ведь уникальное собрание Радецкого.
— Значит, с залогом вопрос решен?
— Конечно.
— Но сегодня «Параскеву» я вам не отдам.
— Эд, — укоризненно протянул Блынский. — На кого-кого, но на лоха вы
