Комната с загадкой - Валерий Георгиевич Шарапов
– Э-э-эх. Дура пузыри пускает, а ты и рад посмеяться.
Анчутка ехидно пояснил:
– Дура – это Тоська Латышева. Пельмень за нее как-то впрягся перед сменным инженером и его подпевалами, теперь она по нему сохнет, уж до последнего, ну как… вот эта тарань, ути-ути-ути, – и он повертел рыбьей головой.
Пельмень стукнул по столу и посулил приятелю лютую гибель.
– Вылетишь сейчас вон туда, никто по тебе некролога не составит, – кивнул на открытое по теплому времени окно.
– Ответишь!
– Да кто поймет.
– А вот померит эту… как ее, – Анчутка возвел глаза горе, вспоминая слышанное, – траекторию – и готово дело. А я на облачке буду сидеть и на тебя сверху поплевывать.
– Чем? – немедленно привязался Пельмень.
Анчутка не знал, поэтому просто сказал «Отвянь».
– Что за история с инженером? – поинтересовался Колька, но Пельмень отмахнулся:
– Не хочу беса к ночи поминать. Лучше вы расскажите, что стряслось. Я ж вижу…
Андрей, хотя и не имел особого желания выслушивать на ночь истории про мертвяков, понимал, что они все равно начнут рассказывать, так уж пусть лучше сразу вывалят. С этой похвальной целью он разлил по стаканам пиво. После того как пенный напиток провалился в надлежащее ему место, язык у Анчутки развязался, и он принялся рассказывать захватывающую историю про то, что случилось темным-темным вечером на длинных-длинных путях. Было видно, что он старается рассказывать так, чтобы было интересно, но нагнал тумана и запутался. Колька не выдержал, прервал:
– Хорош гнать-то, – и изложил, как дело было, кратко.
– Да-а-а, лажа, – протянул Пельмень, обсасывая плавник, – и, главное, говорите, знакомый? Яшке деньги просаживал, ты с ним с утра делами занимался, а вечером – он покойник. Плохо, когда вот так вот, в бесчувствии, на смерть наткнуться, а?
– Да что там, – Колька махом опрокинул то, что оставалось в стакане.
– Тоже верно, – согласился Андрей, – чего ж, все под богом ходим. И нам всем урок, закусывать надо.
Из заветного погребца появилась банка консервов и соленые огурцы.
– Вот и шамайте, шамайте, – напомнил Пельмень, – не сомневайтесь, вкусные, хрустящие. Дура дурой, а готовить умеет.
– Кто? – спросил Колька.
Пельмень тотчас закрыл рот так, что стало понятно: открывать он его будет по важным поводам – испить, закусить или произнести что-то по-настоящему необходимое.
После того как его возлюбленная сначала оказалась мерзавкой, а потом и вообще исчезла, Андрюха стал настоящим философом-одиночкой. Вел простую, безгрешную, подвижническую жизнь, ни с кем из женского пола не водился. А между тем был полноценный наладчик на стопроцентной ставке, что добавляет романтической притягательности любому товарищу и разжигает интерес к загадочной и неприступной персоне. Жертвами падали даже самые положительные девчата, стахановки, наподобие Антонины Латышевой. К тому же говорил Пельмень всегда мало, а думал много, что тоже встречается редко и вызывает симпатию.
Вот и теперь – Колька с Анчуткой уже обсуждали картину с Кадочниковым, которую не видел ни тот, ни другой, – а Андрюха все это время обдумывал услышанное и наконец вынес решение:
– История паскудная. С одной стороны, если часы и перстень на месте – то грабежом не пахнет. С другой – почему без документов? Я понимаю, без лопатника, но почему без паспорта, молодой мужик, одет хорошо, шляется по Москве. Вот зайдет в ресторацию, а тут проверка документов – и будет хлебать до выяснения.
– И главное, я сразу подумал – это ж сколько выжрать надо, – бубнил Анчутка, Пельмень немедленно напомнил:
– Сколько ни жри – главное, жуй, – и заткнул ему рот куском хлеба, на котором тушенки было в два раза больше, чем в обычном бутерброде.
– А то и другое, – работая челюстями, авторитетно предположил Яшка, – помешал кому, и решили его того, под откос. А?
– Жуй, жуй, разберутся без тебя. Пес с ним, – отмахнулся Пельмень, – Никол, а ты как насчет рыбалки? Сто лет не были.
– Куда? – Колька обрадовался, славно, что нашлась компания.
– Можно махнуть на остров, тот, что на озере, напротив церкви, – напомнил Пельмень, – тот, где плавун?
Яшка немедленно разворчался:
– Несет вас невесть куда, а на меня гонят.
И поежился. Он те места не любил. Да еще на упомянутом острове раков было хоть руками разгребай, а он их не жаловал.
– Цыц, – приказал Андрюха, – тебя никто и не тащит.
– А что, идея! – воодушевился Колька, но увял. Голова болела, прежнее приподнятое настроение улетучилось, клонило в сон.
Да и общий разговор затихал, говорили ни о чем. И вскоре Пожарский, который порядком сегодня набегался, надышался и надергался, не успел и глазом моргнуть, как оказался на Анчуткиной кушетке, прикрытый Андрюхиной шинелью, и закемарил. Он вдруг очнулся.
Мужики же, закинув ноги на подоконник, выставив подметки в открытое окно и заложив руки за головы, дымили, попивая пивцо, – и раскачивались, ловко и опасно кренясь, на табуретах.
– Циркачи, – проворчал Колька, встал, подошел к окну, отодвинул пару Андрюхиных граблей и, улегшись животом на подоконник, высунулся наружу.
Наигрывали на гармошке, собирался освежающий ливень, прогудел скорый поезд. Сволочные гады, у которых нормальные девчата, не педагоги, не истерички, роились у клуба. Фильм, наверное, обсуждали, который с Кадочниковым. Некоторые намыливались в старый парк, озираясь по старой памяти, точно опасаясь, как бы бригадмильцы не увидели. Нет теперь в этом никакой нужды. Заводила кадровик Лебедев перевелся куда-то на Дальний Восток, трудится, пишет, участковым уполномоченным, разъезжает на служебном олене. Маринка Колбаса вышла замуж и уехала к мужу в колхоз. Теперь, видно, там проявляет свой энтузиазм. Желающих продолжать дело охраны порядка пока не наблюдалось. Расформирована летучая бригада, можно куролесить спокойно, не опасаясь задержаний, нотаций в месткоме и на активах.
Колька встряхнулся, засобирался. Андрюха, прощаясь и заворачивая ему с собой огурцы и тараньку, подчеркнул:
– Насчет рыбалки я тебе не намекаю, а серьезно говорю.
– Айда.
– Вы с ночевкой? – немедленно проснулся Анчутка.
– Пусть и так, тебя это не касается, – оборвал приятеля Пельмень, – я коменданта предупрежу, что ты тут один остаешься. А то, если плохо клевать будет, и сам вернусь. Внезапно, имей в виду.
– Ой, да ладно, – отмахнулся Яшка с деланой беззаботностью, но по заблестевшим, замаслившимся глазкам было ясно, что у него уже выстраивается некая радужная перспективка.
Тут в дверь поскреблись, Колька, стоявший у порога, открыл.
В коридоре стояла девчонка, чью фотографию он только-только видел в этой самой многотиражке, которая под очистками воблы, – Латышева, стахановка.
Сейчас она, правда, не такая, как на фото в газете: глаза заплаканные, узкие, нос покрасневший, курносый, платком повязана, в руках – кастрюля. Увидев,
