Картер Браун - Том 17. Убийца среди нас. Непристойный негатив. Звездой помеченный любовник. Начни все сначала,Сэм

Почти с благодарностью и облегчением я принял от нее пустой бокал — еще минута сосредоточенного внимания к деталям, и у меня бы вырвался возглас: «О дитя мое!»

Я приготовил свежие коктейли и принес их на диван устойчивой походкой ветерана-лунатика. Приняв свой «Стингер», Максин стрельнула в меня еще одним испытующим взглядом.

— А Чарли, наверное, уже на полпути к дому, — многозначительно сказала она. — И полностью уверен, что, пока он прогуливается, успокаивая нервы, мы трудолюбиво работаем над планом, как снять его с крючка Ирва Хойта. Неужели тебе не стыдно бездельничать?

— У меня нет никаких новых идей для «Лиги по спасению Чарли Хатчинса», — признался я без особого сожаления.

Она демонстративно пожала плечами так, что это движение передалось платью, которое покрылось возбуждающими складками вплоть до колен.

— Должна признаться, что и у меня нет новых конструктивных идей для этой лиги. Придется поговорить о чем-то другом. Как насчет яркой, остроумной беседы, милый?

— Да, яркой, остроумной, — уныло сказал я, понимая, что острить по заказу не всегда под силу даже комику. — У меня сегодня была встреча с твоим мужем, и он показался мне очень приличным парнем.

— Который из них? — спросила она автоматически. — А! Ты имеешь в виду Пата?

— Кого же еще? — Я удивленно поднял брови. — Разве ты не знаешь, что женщине положено иметь только одного мужа на каждый отдельный отрезок времени?

— Но Пат для меня уже давно прошедшее время, — равнодушно сообщила она. — Развод состоится где-то в следующем месяце — у меня должна быть записана дата.

— Он разработал целую удивительную теорию о тебе и твоих мужьях, — продолжал я. — Хочешь послушать?

— У меня такое чувство, что я уже слышала ее от самого Пата, — сухо парировала она. — Что-то о мужских травмах и отказах со стороны женских особей, ранящих первобытное мужское тщеславие.

— Точно, — согласился я. — А может, тебя заинтересует теория мистера Найта?

— О травмах девочки-кинозвезды, которая остается ребенком в зрелом возрасте, что объясняет ее неосознанную эгоистическую жестокость и постоянный поиск образа отца?

— Ты, конечно, слышала эту теорию от самого Лестера?

— Лестер умен и хитер, — пробормотала она. — Очень изобретательный прощелыга. Я ничего не имею против тех, у кого правая рука не знает, что делает левая, но меня всегда расстраивает, когда я все внимание сосредоточиваю на правой руке и вдруг внезапно убеждаюсь, что левая уже сделала все то, чего я так опасалась.

— И мы, надо полагать, знаем философию Чарли о Максин Барр, — добавил я, — которую он изложил во время медового месяца. Итак, остался только один.

— Ирландская кровь Уэлса заставляет его рассказывать каждому встречному, что случилось с Джином Хаммондом, — спокойно подхватила она. — Да, это правда — Джин провел в санатории последние пять лет, и нет никакой надежды, что он выйдет оттуда в обозримом будущем. Но он попал туда не из-за меня, дорогой Рик. Его трудности начались задолго до нашей первой встречи. Он чересчур усердно старался быть мужчиной, не будучи уверен, что таковым является. Это главная причина, по которой он выбрал меня в жены. Мне было всего двадцать лет, и киностудия потратила три года и целое состояние на формирование в глазах зрителя образа невинного, но чувственного создания. Видимо, Джин решил, что если у него не получится со мной, то не получится ни с кем. — Она сделала крупный глоток из бокала и вздохнула. — Но Джина постигла неудача. Поскольку я знала его слабость, то дала ему еще шесть месяцев для верности, прежде чем указала на дверь. Я старалась помочь ему, так старалась, когда он рассказал мне о своих сложностях, но, к сожалению, не родилась еще на свет женщина, которая могла бы вытащить его из беды. После нашего разрыва он обращался со своими проблемами ко многим людям, пока не убедился, что единственное место для него — санаторий. Мне жаль его, но я не испытываю чувства вины.

— Понятно, — согласился я. — Так что, если пройтись по всему списку, окажется, что Лестер Найт наиболее интересный из всех бывших мужей?

— Да, пожалуй, это верно. Такие проходимцы, как Лестер, редко встречаются. И в конечном итоге даже самой намного интересней, когда знаешь, что тот же человек, который готов принести тебе свое сердце на тарелочке, если его попросить, в то же время нагло старается одурачить тебя, подсовывая драконовский контракт.

— Да, Лестер очень изобретателен, ничего не скажешь.

— Ну а теперь твоя очередь, Рик. — Она повернулась ко мне, и отраженный свет превратил ее волосы в пламенеющий бронзовый шлем. В следующее мгновение в мои зрачки была ударно введена инъекция фиалкового лучистого взгляда. — Давай поговорим о тебе, милый Рик! — с особым значением произнесла она. — Мы прошлись по всей моей семейной карьере, детально проанализировали теории ряда фанатичных исследователей, рассмотрев их открытия и допущения во всех мыслимых сочетаниях, а теперь примемся за изучение нового вида «Holmanus Rickus»!

— Может, сначала нальем? — вяло попытался я сменить пластинку.

— Нет, нет! — Она хрипловато рассмеялась. — Оставайся на своем месте, под микроскопом. Что произошло ровно двадцать четыре часа назад, когда ты сидел здесь же, на этом самом диване?

— Ты оскорбила меня, — ответил я обиженно.

— Грубо оттолкнув? — Ее рот насмешливо скривился. — Ты удивляешь меня своей чувствительностью, Рик, дорогой!

— А меня удивили предложенные тобой дешевые расценки, милая Максин, — честно ответил я. — Ты решила, что короткие минуты на твоей роскошной груди будут достаточным вознаграждением за мой поход на Нью-Блейден, где я должен был победить или умереть за Максин Барр. Думаешь, меня так легко купить?

— Но я же признала свою ошибку, Рик, мое солнышко, — тихо сказала она. — Я была готова заплатить самую высокую цену, а ты меня бросил. Почему, Рик?

— Я должен был доказать сам себе, что способен не поддаться даже на твою крайнюю провокацию, милая Максин. — Я улыбнулся ей. — Тогда, каким бы ни оказалось наше будущее, тебе никогда не удастся превратить меня в марионетку, как всех остальных.

— Какое тщеславие! — фыркнула она. — Какая мелкая бравада! Самодовольный маленький бычок не станет прыгать через изгородь, если не захочет, да?

— Почему мы все время говорим о тебе так, как будто ты единственная женщина в мире? — Я искусственно зевнул. — Разве ты не замечала, что вокруг есть и другие прелестницы?

— Ага! — В ее глазах мелькнула холодная сталь. — Как же, как же, я помню! Крупная блондинка, молодая и привлекательная, с потрясающей фигурой и великолепным лицом. Кажется, ее имя Соня Скотт? Ты ее описывал, как кобылу благородных кровей из конюшни гордого владельца и тренера Ирвинга Хойта.

— Ты все перепутала, дорогая Максин, — возразил я спокойно. — У этой девушки есть незнакомое тебе качество — достоинство. Его сразу видно — по тому, как она двигается, говорит, как смотрит прямо на вас, по саркастическому блеску глаз, в которых светится ум.

Она что-то совершенно особое, Максин, дорогая, поверь.

Ее фиалковые глаза испустили целый сноп ярких искр, когда она свирепо взглянула на меня:

— Достоинство? Да ведь она из класса ликеров! Типичная содержанка в мехах, которая твердит старому доброму Ирву о своей любви только до тех пор, пока он осыпает ее соболями и бриллиантами! Где здесь достоинство? — Максин откинула голову и хрипло, зло рассмеялась.

— У нее есть чувство внутреннего достоинства, — защищался я. — Это чувство невозможно приобрести, Максин, радость моя. С ним или рождаешься, или нет. Так вот, она родилась с ним, а тебя судьба обошла.

— Хорошо! — Максин внезапно вскочила с дивана и встала передо мной. Все ее тело дрожало от ярости. — Хорошо! — повторила она. — У нее есть чувство собственного достоинства! — Каждая черточка ее лица выражала насмешку. — Подумаешь, достоинство!

— Да! А у тебя его нет, и ты его не купишь! — Мы играли, и я тоже придал своему лицу едко-насмешливое выражение, но в искусстве лицедейства я не годился ей в подметки.

— Смотри на меня! — приказала она.

Когда я взглянул на нее, насмешливость исчезла так же, как и искры в глазах. Ее лицо стало нежным личиком невинного ребенка, рот подчеркивал такую трогательную ранимость, что я устыдился своих грубых природных инстинктов. Глаза взывали к моим рыцарским чувствам, требуя, чтобы я защитил ее невинность от посягательств всех мужчин, включая меня самого.

Пока я оглядывался, разыскивая свои рыцарские доспехи, выражение ее лица снова разительно преобразилось. Чуть заметный подъем подбородка и мягкость сменились гордой уверенностью женщины, закаленной жизненным опытом. Ее рот слегка приоткрылся, и губы округлились с откровенной чувственностью. Искорка, мелькнувшая в глубине глаз, внезапно вспыхнула ярким пламенем, осветив нескончаемую вереницу эротических восторгов, предназначавшихся только мне.