Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун
Баранов еще хотел дать ему шанс, переспросил:
– Может, не этот?
– Лицо знакомое, – повторил Михаил Михайлович.
Он ведь, собственно говоря, и не сказал, что именно этот человек грабил. Просто обозначил объект своей ненависти. И все бы ничего, но далее, по условиям игры, для этого человека, указанного Михаилом Михайловичем, должна была начинаться другая жизнь. В этой жизни были солдаты на вышках, лай сторожевых собак, тюремная баланда – и все это на долгие и долгие годы.
– Вот гад, – опять сказал наш оператор.
В чем-то он был прав, конечно. Потому что указанный Федько «бандит» был очень даже неплохим парнем. Он преподавал в вузе, и одновременно писал диссертацию по проблемам изучения полициклических ароматических гидрокарбонатов. У него было двое прелестных детей и любящая жена. Школу он закончил с отличным аттестатом. В общем, на громилу со стремящимся к нулю «ай-кью» он не тянул совершенно.
Я выглянул в коридор. Там уже все было готово.
– Запускайте женщину! – прошипел я.
Через несколько секунд дверь кабинета открылась.
– Товарищ следователь! Женщина доставлена! – доложил вооруженный автоматом милицейский сержант.
При этом известии следователь заметно воодушевился. Подошел к детине, на которого указал Михаил Михайлович, и с явно выраженной угрозой в голосе произнес:
– Если и она сейчас на тебя укажет – пиши пропало!
Обернулся к Федько, пояснил:
– Мы разыскали женщину, которая видела лицо того грабителя.
Я увидел, что Михаила Михайловича охватывает схожий с охотничьим азарт. Угадал или не угадал? Вот спектакль так спектакль!
– Введите! – провозгласил следователь.
Вошла женщина среднего возраста. Скользнула взглядом по присутствующим, но следователь уже взял инициативу на себя.
– Перед вами подозреваемые, – сказал он. – Среди них есть грабитель. Вы наверняка его узнаете.
Женщина с готовностью кивнула.
– Посмотрите внимательно, – попросил следователь. – Вот они, перед вами. – И повел рукой вдоль шестерки «рецидивистов».
Федько даже дыхание затаил. У него было такое лицо, словно лично для него все решалось в эту самую минуту. Если женщина не признает бандита – как тогда верить в справедливость?
Женщина прошла вдоль ряда. Федько замер и забыл, как дышать.
– Что-то нет тут таких, – с сомнением сказала главная свидетельница.
Одна из наших камер сейчас снимала лицо Михаила Михайловича. Бездна чувств! Море переживаний! Жизнь или смерть!
– Посмотрите еще, – попросил следователь.
Он по должности не мог смириться с поражением. Уж из шестерых-то подозреваемых можно выбрать одного виноватого! Это же так просто!
– Нет! – покачала головой женщина. – Не вижу я его тут.
И даже виновато вздохнула.
– А этот? – подсказал ей Федько.
Не выдержал все-таки!
Женщина взглянула на него, потом на указанного им парня.
– Нет, – сказала и опять вздохнула.
И снова повернулась к Федько. И все вдруг увидели, как она начинает стремительно меняться в лице. Менялась в лице и пятилась.
– Что такое? – обеспокоился Михаил Михайлович.
– Он! – потрясенно выдохнула женщина.
Судорожно вздохнула и взвизгнула:
– Он! Ой, мамочки! Он! Он грабил!
– Что такое? – повторил Федько, багровея лицом.
– Он! – визжала женщина. – Ой, спасите меня! Вот он – бандит!
Она ломилась в дверь, но никак не могла выйти, потому что надо было повернуть ручку, а женщина пребывала в такой истерике, что ничего не понимала.
– Вы о чем? – изобразил непонимание следователь.
– Вот он стену ломал!
– Михал Михалыч? – изумился следователь.
– Не знаю, как его зовут! – рыдала женщина. – Но рожу эту бандитскую я запомнила на всю жизнь!
– Вы полегче! – оскорбился Федько.
– Он! Он! – упорствовала женщина.
– Вы уверены? – заинтересовался следователь.
– Ну конечно! Только сейчас он в рубашке, а тогда в куртке был!
– В какой куртке? – быстро спросил следователь, и его взгляд стал холодным и цепким.
– В синей. А вот здесь у него карманы.
– Какие?
– Черные такие.
Михаил Михайлович потерял дар речи. Хотел что-то сказать – и не мог. Его куртка – синяя, с черными накладными карманами – висела сейчас в кабинете следователя. И следователь, похоже, тоже об этом вспомнил. Ушел и через минуту вернулся с курткой.
– Эта?
– Она самая, – плача, подтвердила женщина.
– Врет! – взъярился Федько.
Он был возбужден и готовился защищать собственную честь до последнего. Но следователь, кажется, уже выстраивал собственную схему.
– Вы уверены? – уточнил он.
– Я же его видела, вот как сейчас.
– Как все было?
– Я вам уже рассказывала. Слышу – грохот. Зашла за угол, а этот вот…
– Врешь! – вскинулся Федько.
– Молчать! – осадил его следователь.
И уже спокойнее – женщине:
– Продолжайте, пожалуйста.
– Он, значит, стену крушит…
– Да я не мог!
– А чем крушит? – уточнил у женщины следователь, будто вовсе не замечая возмущения Михаила Михайловича.
– Кувалдой.
– Да не мог я! – почти простонал Федько. – Я же кувалду не подниму! Здоровье не то!
Все происходящее еще не казалось ему ужасным и непоправимым. Просто какое-то идиотское недоразумение. Фарс, бред, морок.
– А и правда! – вспомнилось женщине. – Для него кувалда, видать, тяжеловата оказалась. Он ее выронил, да прямо себе на ногу.
– Ну врет же!
– А на какую ногу? – с быстротой охотничьего пса среагировал следователь.
– Сейчас. – Женщина покрутилась на месте, примеряя, как оно там было, возле магазина-то. – На правую, мне помнится.
– Разувайтесь! – быстро сказал следователь.
– Да вы что! – попытался было протестовать Михаил Михайлович, но следователь на него так глянул, что бедняга тотчас же сбросил с ноги ботинок, стянул носок, и всем присутствующим открылась поврежденная федьковская нога: часть большого пальца отсутствовала, на остальных не было ногтей.
– Вот! – торжествующе выдохнула женщина.
– Ага! – так же торжествующе подтвердил следователь.
– Да это же еще в шестьдесят третьем! – возопил раздавленный такой несправедливостью Михаил Михайлович. – На заводе! Балка! На ногу! Упала!
– Я и не такие истории слышал, – засмеялся следователь, и его глаза кровожадно сверкнули.
– Это не я! Не я!
– И еще вот я вспомнила…
– Так, так! – подбодрил женщину следователь.
– Еще у него одна примета есть.
– Так говорите же!
– Я ему крикнула: что, мол, делаете? А он так нехорошо зыркнул и вдруг – хрясь! – на груди как рванет рубаху…
– Ну врет же она…
– Молчать! А вы продолжайте.
– Рванул, значится, рубаху и как завопит: «Я тюрьму видал, щас всех поубиваю…»
– Врет!
– А на груди у него…
Я видел, как захлебнулся воздухом Федько.
– …такой, знаете, рисунок…
– Татуировка? – уточнил следователь.
– Вот-вот, татуировка, значится. Нарисован товарищ Ленин, а под ним написано: «Наш учитель и вождь».
Сказав это, женщина замолчала, и в кабинете установилась абсолютная тишина. Все смотрели на несчастного Федько. А он уже был совсем никакой.
– Ну! – сказал следователь. – Рубашечку-то расстегни!
Федько хотел что-то сказать и не мог. Тогда следователь подошел к нему и собственноручно расстегнул пуговицы. А под рубашкой действительно обнаружился товарищ Ленин и надпись – та самая, о которой и говорила женщина.
Вообще-то про татуировку и про пораненную правую ступню своего соседа нам рассказал Демин – и поэтому улики сейчас ложились ровнехонько одна к одной.
– Это не я, – побелевшими губами прошептал-просипел Федько.
А следователь уже кликнул конвой и требовал принести ему бланк протокола допроса. Все изменилось в одночасье для Михаила Михайловича. Только что он был всего лишь свидетелем и горел желанием помочь в благородной борьбе с обнаглевшими бандитами, и вот уже он не свидетель, а подозреваемый, да что там подозреваемый – он уже обречен заранее, это же видно, достаточно только взглянуть на этого бессердечного следователя. От сумы да от тюрьмы, как говорится…
– Хватит! – сказал я. – Отснято!
Мне было очень плохо сейчас. Как всегда, когда приходилось сталкиваться с непарадной стороной жизни. И презирал я Федько. И жалко его было. А оператор будто прочитал мои мысли.
– Так ему и надо, – пробормотал.
Сделал паузу, будто размышляя, а потом остервенело сплюнул.
13
Издали завидев меня в коридоре телецентра, Гена Огольцов припал на колено – на глазах у изумленных людей, случайно оказавшихся поблизости в эту минуту, – и провозгласил:
– О солнце глаз моих! О гений наш!
Поскольку в этот момент его руки были простерты в мою сторону, не могло быть никаких сомнений – это при виде меня Гена испытал столь бурный восторг. Шедший вместе со мной по коридору Гончаров был не в счет – его Огольцов не знал, да и вообще, наверное, видел впервые.
