Елена Грушковская - В шаге от края

Это был мой выходной. Славный денёк, не правда ли?

Вчера Лана отпустила меня, сказав, что мне нужно прийти в себя и успокоиться. Она заботилась о моих нервах, и я была ей очень за это благодарна, вот только отдых-то как раз и не мог мне помочь. Ничегонеделание порождало уныние, а уныние, как известно, не могло привести ни к чему хорошему.

Надев юбку и платок, я вышла в дождь. Небесным хлябям, низвергавшим на город потоки воды, я могла противопоставить только старый зонтик с одной торчащей спицей: натянуть и пришить на место ткань всё как-то не доходили руки. Путь мой лежал в церковь.

Поднимаясь на мокрое крыльцо, я чувствовала внутреннее содрогание. На моих ногах тащились две железные гири, и ещё одна висела на шее. Сам Бог со всем своим воинством, все его святые и угодники обрушились на меня: "Убийца! Убийца!" Высокий свод храма вдруг показался низким и тяжело давил мне на макушку. С трудом шевеля губами и перебарывая оцепенение, я обратилась в окошко:

— Можно заказать заупокойную службу?

Добрая пожилая женщина в платочке спросила:

— Сорокоуст?

— Да, наверно, — пробормотала я.

Это всё, что я успела сказать беспрепятственно. После этого словно захлопнулась какая-то дверь, и перед моей ищущей спасения душой начали вырастать непреодолимые преграды. Началось с того, что требовалось полное имя покойного — фамилия, имя и отчество, а я могла сказать только имя. Я попыталась убедить добрую служительницу, что случай чрезвычайный, и упрашивала её принять заказ по одному только имени: Господь и так знает каждого своего раба. Служительница была уже готова согласиться, но само имя Рудольф почему-то вызвало у неё сомнение в том, принадлежал ли покойный к православной вере. Я призналась, что не владею такими сведениями.

— Ну, даже если он и не православный, так что же? Бог для всех один — и у христиан, и у иудеев, и у мусульман. Религии придуманы людьми, а Бог всё равно один.

Служительница колебалась. Она сказала, что в этом вопросе нужно проконсультироваться с батюшкой, а без этого она не имеет права принимать заказ.

— Вы что, даже не знаете, отпевали ли его?

Чувствуя всё большее давление купола на мою душу, я пробормотала, что этот раб Божий не был похоронен по христианскому обряду.

— Ну, тогда и говорить не о чем, — последовал ответ.

— Как же мне быть? — пробормотала я, уже не чувствуя под собой ног.

Добрая служительница возымела сочувствие. Она посоветовала подойти к батюшке и спросить у него, что делать в моём случае.

Я ступила в пространство под куполом. Стоя на расплывчатом освещённом островке, я обвела взглядом по сторонам. Моя обнажённая душа трепетала на перекрестье испытующих взглядов Христа, Богородицы, святых, а сверху на меня взирал Некто, от кого нельзя было ничего утаить. Священник был недалеко — он стоял с одной прихожанкой возле иконы Николая Угодника и о чём-то вполголоса с ней разговаривал. Совсем не старый, с редкой курчавой бородкой, в очках. Неужели и он скажет, что говорить не о чем?

Я не подошла к нему. Он ушёл, а я осталась, трепеща, как на Страшном Суде. Нет, меня здесь не принимали и не прощали, хотя и видели насквозь. Все иконы были закрытыми дверями, и ни у одной я не находила сочувствия. Я осталась одна среди закрытых дверей.

Мои дрожащие пальцы достали деньги, а взамен получили свечу. Я всё-таки осмелилась подойти к высокому деревянному распятию, покрытому белой фатой, как у невесты. Меня колотила дрожь, а внутри всё было выжжено дотла этими испепеляющими всезнающими взглядами. Моя свечка покосилась, а мои непослушные, резиновые губы не могли выговорить слова, напечатанные на бумажке рядом. Я чувствовала: ещё немного, и дрожь перейдёт в судороги. На деревянных, плохо повинующихся ногах я заковыляла к выходу.

Надо мной было только серое небо, но от этого было не легче. Чувство давящего купола оставалось. Прислонившись к чугунной церковной ограде, чтобы не упасть, я вдыхала сырой холодный воздух, жадно пила его, и постепенно к телу возвращалась нормальная чувствительность. Моя душа была прочитана, моё сердце взвешено, и весило оно целую тонну.

Кто-то тронул меня за локоть.

— Девушка… Что с вами? Вам плохо? — спросил участливый голос.

Нестарая ещё женщина со светлыми и добрыми глазами, в платке. Да, ей я могла бы сказать, что со мной, она не была закрытой дверью, она не осуждала и не клеймила. Она хотела помочь.

— Да, — хрипло и глухо ответила я. — Мне очень плохо… Нет, у меня ничего не болит, мне плохо от того, что у меня вот здесь. — Я приложила руку к сердцу. — Камень.

— Может быть, вы рано покинули храм? Давайте вернёмся.

Я замотала головой. Её рука мягко, но настойчиво звала меня обратно.

— Пойдёмте… Ваша душа просит очищения, вот ей и плохо. Вам нужно покаяться.

Я снова замотала головой.

— Моё раскаяние не принимают там.

— Ну что вы, вам это кажется, — ласково возразила она. — Если раскаяние искреннее, Господь его всегда примет, как велик бы ни был грех.

— У меня… не получится. — Моя рука цеплялась за ограду, хотя я не отдавала ей такой команды.

— Получится, надо только открыть Богу свою душу.

— Нет. — Я снова замотала головой. — Это страшно… Слишком страшно.

— Надо пройти через это, без этого никак. Вы выдержите, всё у вас получится. Господь не отвергает никого, кто пришёл Нему с покаянием.

Я снова сказала "нет".

— Я, наверно, ещё не готова.

— Вы готовы! Раз вы пришли сюда, значит, готовы.

Моя рука отцепилась от ограды, но не для того, чтобы вернуться под давящий свод. Я пошла прочь.

— Девушка, куда вы? Вернитесь! Не уходите!

Я побежала. Ноги были уже не деревянные, они хорошо несли меня, и я бежала долго, пока не споткнулась. Вокруг никого не было, только мокрый сквер и пустые скамейки. Я поднялась на ноги, потирая ушибленное колено, опустилась на сырую скамейку. Не зная, обо что вытереть испачканные ладони, я отёрла их о влажную спинку скамейки. Снова пошёл дождь. Едва его первые капли упали мне на голову, как во мне что-то прорвалось и выплеснулось из меня наружу. Сначала в глазах что-то набухло и защипало, в горле встал ком, но это длилось недолго и разрешилось обильным слезоизвержением. Всю мою онемевшую, как после обезболивающего укола, душу терзали раскалёнными щипцами, но это был знак, что она на месте и по-прежнему может чувствовать. А может, лучше бы она ничего не чувствовала, чем так мучиться?

Я изрядно промокла, прежде чем раскрыла зонтик. Водой из лужи на асфальте я ополоснула руки. Жаждая забвения, купила бутылку водки и, придя домой, выпила.

16. Гость

Да, мне было паршиво. А что вы думали? Бутылка водки для хрупкой девушки — почти смертельная доза. А если учитывать, что в желудке у неё почти ничего не было, можете умножить эту дозу на два.

В общем, из комы я вышла где-то к раннему утру. Желудок отказывался принимать пищу, отторгая всё, что я в него пыталась спустить. Терпеть он соглашался только кефир, и на нём я исключительно и дотянула до девяти утра. А что было в девять? В девять я пошла на работу. Впрочем, я не была уверена, что сегодня был именно тот день.

Однако всё было правильно, чувство времени меня не подвело. Лана, только что после душа, сушила волосы феном и была в настроении плотно позавтракать. Была гора немытой посуды, грязное бельё, полное ведро мусора и пустой холодильник — в общем, масса работы.

— Мы с Орлом подмели всё, что ты приготовила, — сказала Лана. — Уж извини, такие мы обжоры.

Я не жаловалась. Это была моя работа, и я принялась её делать, преодолевая мерзкое самочувствие и большое желание забиться в угол и свернуться там в позе эмбриона. Постепенно, делая привычные домашние дела, я забылась и перестала о чём-либо думать.

Через час загруженная стиральная машина работала, чистая посуда стояла по полочкам, холодильник был полон, а на столе стоял завтрак — придраться было не к чему. Лана и не придиралась, она с большим аппетитом принялась за еду, а вид у неё был отдохнувший и безмятежный. И это притом, что в её квартире умер человек! Я поражалась её спокойствию.

Я мыла посуду после завтрака, а Лана углубилась в чтение толстой серьёзной газеты, закинув ноги на кухонный стол и не выпуская из зубов тонкую сигару. За чтением её рот приоткрылся, и лицо приобрело то чудное выражение, которое делало её похожей на слабоумную. Босые ступни Ланы, конечно, не были тем, чему полагалось находиться на столе, но я уже не решалась делать кому-либо замечания по поводу манер, а уж тем более, хозяйке квартиры. В самом деле, кто я такая? Приходящая домработница, которая, к тому же, натворила дел в отсутствие хозяйки.