Владислав Куликов - Братство обреченных
Здесь спор уже шел на то, чей стержень крепче. Но у них — пять стержней. И настрой такой: расшибемся, но тебя переломим. А у Куравлева — один стержень, да и тот, признаться, далеко не стальной.
У Геннадия вновь возникло чувство дежа-вю. Определенно, подобное с ним уже происходило. И даже не в какой-то мифической прошлой жизни, а в этой, самой настоящей! Когда он учился в школе, его за углом часто останавливали старшие ребята. Они выгребали из карманов всю мелочь. Иногда забирали хорошие вещи. Причем всегда почему-то останавливали именно его. Хотя этой же дорогой ходили и другие одноклассники. Порой Гена пытался дать отпор. Но было в глазах обидчиков что-то такое, что парализовало его волю.
Для повзрослевшего Геннадия такой проблемы уже не существовало. Он возмужал, послужил в армии, устроился в ФСБ. Так что уже не боялся никаких встреч за углом. Но сейчас вновь, как в те годы, оказался прижатым к стенке старшими ребятами. Только на сей раз дело было гораздо серьезней! Тут уж мелочью не отделаешься…
— Шилкин сам меня попросил, это подтверждают свидетели. — У Куравлева пересохло во рту.
Он постарался стряхнуть наваждение: надо бороться! Не с ними, а с собой! Нельзя сдаваться! Иначе страх, горечь и унижение — как в детстве — поглотят без остатка.
— Просто вам повезло. — Фиников улыбнулся. — У вас в кармане уже лежал пистолет. А тут еще и Шилкин сам предложил поехать с ним. Все шло один к одному. Мы вообще думаем, что план убийства созрел спонтанно. Но вы это сами расскажете.
— Я ничего не буду рассказывать. — Куравлев отчаянно замотал головой.
— Расскажешь, ты мне, сучонок, все расскажешь, — навис над ним полковник милиции.
— Это ошибка, это чудовищная ошибка, — слабеющим голосом произнес Куравлев.
— Ошибка — то, что ты появился на свет, — рявкнул сыщик.
Время для Куравлева продолжало ползти. Он не знал, сколько минут или часов продолжался допрос. Одно точно: все это длилось бесконечно долго.
— Мы ведь не просто так с вами разговариваем, — так же спокойно повторял раз за разом Фиников. — Это не случайность, что именно вы сидите перед нами, а не кто-то другой. Расследование длилось целый год. Доказательства собирались по крупицам. Был задействован весь аппарат ФСБ, УВД, военной прокуратуры. Вы же должны были понимать, когда шли на убийство, что все силы будут брошены, чтобы найти вас. Так оно и случилось. Теперь у нас есть неопровержимые улики против вас. И признание нужно не нам, а вам…
— Ты слышишь, что тебе говорят?! — Полковник милиции грубо потряс Куравлева за плечо. — А? Слышишь? Тебя, сучонок, от пули спасаем. Или от заточки, что в камере тебе жулики воткнут! Колись, сука!
— За преступление, которое вы совершили, предусмотрен расстрел, — сказал Фиников. — Только сотрудничество со следствием и судом может хоть как-то смягчить вам наказание.
— А надо ли этому подонку что-то смягчать? — взорвался полковник милиции. — Ты у меня парашу будешь языком вылизывать!!! Расстрел — это слишком мягко для тебя. Нет такого наказания, которого ты заслуживаешь! Наше государство слишком гуманно! Я бы глаза тебе на задницу натянул, а потом на кол посадил!
Они давили со всех сторон. В какой-то момент Куравлев понял, что долго не выдержит. Его охватила паника. Перестало хватать воздуха. Словно он тонул.
— Ты о жене, о детях своих подумал? Хочешь, чтобы они твою вину с тобой разделили? — Полковник милиции обхватил Куравлева за шею. — Мы ведь не сможем их защитить, если кто-то вдруг захочет отомстить…
Сыщик постучал по затылку Геннадия…
— Они ведь теперь — семья убийцы. Ты их сейчас подставляешь, корча идиота…
Куравлеву резко захотелось, чтобы все это прекратилось. Страх и горечь победили! Паника парализовала волю, как тогда, в детстве, когда он не мог даже бежать от мучителей… Вот и сейчас был только один путь — дать им то, что требуют. Сказать! Пусть отстанут!
— Я скажу вам все, это я убил, — произнес он и разрыдался.
Каменные истуканы молча уставились на него.
— Кури. — Фиников бросил Куравлеву пачку сигарет.
— Пиши явку с повинной. — Полковник милиции положил на стол перед Геннадием лист бумаги. — И цени, сука, нашу доброту.
— Как писать?
— Так и пиши: явка с повинной. Выше поставь: кому.
— Кому писать?
— Прокурору области. Вот здесь ставь его должность, фамилию… Так. Теперь ниже, ну можешь здесь начать: я, Вася Пупкин…
— Я, Куравлев Геннадий Захарович, — вывел Геннадий на листе. — 30 марта 1998 года явился в прокуратуру Оренбургской области, добровольно заявляю о том, что я совершил убийство…
— Теперь рассказывай, — произнес сыщик, когда Куравлев написал явку с повинной.
— Что? — спросил Геннадий, всхлипывая.
В тот момент у Куравлева не было души. От нее осталось лишь пепелище. А сам Геннадий словно превратился в пластилин. Ему уже было наплевать, что говорить и как. Они победили. Теперь им владело только одно чувство: обреченность.
— Рассказывай, как убивал. Начинай с начала…
— Но я не знаю.
— Что-о? — угрожающе пророкотал милицейский начальник.
— Не помню, — поспешно поправился Геннадий. — Год прошел.
— Я помогу. Ты завидовал Шилкину. Он своей машиной все уши тебе прожужжал. Так?
— Да.
— Хрен на. Продолжай.
— Я завидовал Шилкину. Я хотел его убить.
— Зачем?
— Как — зачем? — Геннадий посмотрел на сышика.
— Ты дурку не корчи! — воскликнул полковник милиции. — Ты ограбить его хотел. Забрать деньги. Поэтому, когда ты увидел пистолет, брошенный дежурным, у тебя в башке что-то переклинило. Что молчишь?
— Да. Так все и было.
— Я ли это должен все рассказывать, а?
— Нет.
— А кто?
— Я.
— Правильно. Говори. Или клещами из тебя тянуть? Я там не был. А вот ты был. Рассказывай.
— Мы вышли вместе с Шилкиным. Встретились в парке с сослуживцами. Поговорили. Потом сели в автобус…
Куравлев говорил и мысленно переносился в тот день. Он снова ехал в переполненном транспорте вместе с Сережей. Между ними вклинилось несколько человек. Геннадий изредка посматривал на товарища и чувствовал… Нет, не может быть! Неужели действительно чувствовал, как карман оттягивает пистолет.
— Он вышел на своей остановке.
— А ты?
— И я вышел.
— Так вы вместе, что ли, вышли?
— Да.
— И вместе в квартиру зашли. — Голос сыщика звучал недовольно. — А потом он сразу разделся, и тут ты его — бах — убил? Что ты лапшу тут вешаешь?! Правду говори!
— Я… я плохо помню…
— Что ты плохо помнишь, что вышел на следующей остановке? Как она называется?
— «Улица Новая».
— Дальше. Ну, говори дальше. Бегом или быстрым шагом дошел до дома Шилкина. Поднялся наверх. Позвонил в дверь.
— Поднялся. Позвонил, — на автомате повторил Куравлев.
— Кто открыл, сам Шилкин?
— Да.
— Что было дальше? Он сразу тебя пропустил или спросил что?
— Спросил: «Тебе чего?» — Геннадий вспомнил фразу из сна. Теперь он уже и сам почти поверил, что то был не сон. — Удивился.
— Ты сразу начал стрелять?
— Да, сразу.
— Потом?
— Потом я зашел в квартиру. — Курилов стал рассказывать свой сон. Зачем его скрывать, когда они и так его знают. — Мне навстречу выбежали девочки. Я стал стрелять в них. Там все плыло перед глазами. Я плохо помню, что дальше было.
— Расскажи, кто где лежал?
— Шилкин в коридоре. Жена на кухне.
— Что ты еще запомнил? Может быть, в глаза что-то бросилось?
— Потом говорили, что рыба в мойке размораживалась…
— Кто говорил?
— Не помню. Кто-то в конторе нашей…
— Это тебе кто-то сказал или ты сам видел?
Геннадий представил залитую кровью кухню Шилкиных. Мысленно перевел взгляд на стол, где лежали разделочные доски. Ножи воткнуты в подставку. А в раковине белая спинка минтая с кусочками льда.
Это было настолько реальным, что Геннадий выдохнул:
— Сам. Наверное, сам.
После этих слов полковник милиции весь обмяк и расслабился. Он достал сигарету из пачки, предложенной Куравлеву, и закурил.
— Вот видишь, не так трудно говорить правду, — сказал сыщик мирным тоном. — Сейчас ты все это, без подсказки, расскажешь под протокол следователю Финикову. Ты помнишь, где кто лежал в квартире?
— Смутно.
— Запоминай. — Сыщик пересказал в подробностях, как лежали тела. — Не перепутай ничего. Ну, пока.
В кабинете остались только Фиников и майор из военной прокуратуры. Остальные вышли. Зато к следователям присоединился капитан милиции с видеокамерой.
— Ну, поехали, — сказал Фиников и стал записывать.
Глава 3
Андрей Ветров хотел поговорить подольше. Он не спросил и половины того, что желал узнать. Но Трегубец вдруг начал суетиться и посматривать на часы.
