Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

— Тебя проводить?

— Не стоит, здесь рядом… Разве что до угла.

Погасли окна, хлопнула дверь; тонкий отзвук молоточка в звонке надолго повис над палисадником, промелькнули за оградкой и растаяли в темноте зеленый пиджак Якубова, платок с каймою на плечах его спутницы, и вскоре их голоса смолкли в конце квартала. А еще через четверть часа, незаметно следуя по пятам за своим нечаянным соседом, Рысин увидел, что тот остановился перед входом в научно-промышленный музей, начал шарить по карманам — видимо, искал ключ.

Подойдя ближе, Рысин тихо окликнул его:

— Трофимов!

Тот отскочил в сторону, выхватил револьвер.

— Пожалуйста, не стреляйте! — Рысин хотел было поднять руки вверх, но в последний момент, устыдившись этой позы, просто широко развел их в стороны. — Мне нужно с вами поговорить!

Трофимов молчал. Браунинг светлел в его руке — теперь Рысин видел, что это браунинг. Его собственный револьвер оттопыривал карман галифе.

Напряжение не передавалось телу, лишь обостряло взгляд. Он видел круги под глазами Трофимова, его покатый лоб с сильно выпирающими надбровными дугами, что согласно учению физиогномистов свидетельствует о преобладании логического мышления. У самого Рысина таких надбровий, увы, не было. У него был прямой, гладкий, как у девицы, лоб, над которым волосы торчали козырьком.

— Кто вы такой? — спросил Трофимов.

— Нам нужно поговорить, — повторил Рысин. — Очень нужно.

— Что ж, прошу. — Трофимов указал дулом браунинга в темневший дверной проем.

Дверь уже отворилась, на пороге стояла худенькая стриженая девушка в платье с рюшами.

Колонна растянулась по улицам. Вспыхивают здесь и там огоньки папирос, на мгновение освещают лица и гаснут. Кучками идут офицеры. Знамя в чехле, шашки в ножнах, револьверы в кобурах. Молча идет колонна, лишь новые французские сапоги с длинными голенищами стучат по булыжнику еще не отлетевшими подковками — цонк, цонк.

Последний резерв генерала Зиневича, 4-й Енисейский полк движется из казарм на станцию.

Сзади гремят даже подводы, груженные связками казацких пик, приказано доставить их на фронт.

Кому? Зачем?

В типографии, где печатается газета «Освобождение России», виден свет, редактор Мурашов вычитывает гранки: «Сегодня мы выбираем отцов города на новое четырехлетие…»

Цонк, цонк, цонк!

Выплывает — вначале темное, потом светло-темное — полотнище флага над кровлей вокзала. Флаг поистрепался на ветру, тонкими лохмами посекся обрез, и, сливаясь с ними, летят по предутреннему небу длинные хвостатые облака.

Солдаты неохотно разбирают с подвод пики, несут к эшелону. Кто-то тащит их волоком, и древки постукивают по лестничным ступеням. Удивительно тосклив этот звук; молоденький юнкер, вслушиваясь в него, морщится как от зубной боли.

Командир полка идет к голове эшелона. Он идет быстро — левая рука ка отлете, полевая сумка мотается у бедра. За спиной у него остается темный молчаливый город, о котором он не думает.

Что ему этот город!

Наверное, Геркулес наконец-то разрушил пещеру ветров, и всю ночь выло за окнами, шумели деревья, грохали на крышах железные листы. Но дождь так и не пошел, тучи разогнало; утром Костя проснулся от яркого света — небо было чистейшее, синее, в тополях слитно и весело гремел птичий хор.

Рысин ушел еще ночью, а Лера спала на банкетке, положив ноги ка приставленный стул и укутавшись портьерой, которую Костя сорвал с окна. Спала тихо, как мышка. Будить ее было жалко, но пришлось все-таки разбудить.

— Не смотри на меня, я заспанная, — попросила она. — Иди, иди, я тебя сама позову.

Позвала через пять минут, уже причесанная. Вскипятили на спиртовке ячменный кофе, затем через черный ход вышли во двор.

— Ты уходишь, — сказала Лера, — а мне что делать?

— Ничего. Главное, Федорова не выпускай. Он проситься будет, но ты уж, пожалуйста, не выпускай.

Поколебавшись, Костя поцеловал ее в угол рта — быстро и неловко, по-гимназически, и зашагал в сторону Покровки. С Рысиным условились встретиться в половине восьмого на Вознесенской, возле тюремного сада.

Когда-то сад этот, предназначенный для прогулок заключенных, был обнесен забором, но потом перешел в ведение городских властей, и забор сломали. На верхушках лип суетились, вспархивая, вороны. Было тихо, ясно. Поджидая Рысина, Костя остановился у афишной тумбы, долго изучал рекламу ресторана Миллера: судак аврор, стерлядь по-новгородски… Отсюда хорошо виден был дом Федорова с резным надымником на трубе. Справа поднимались купола Вознесенской церкви, синие звезды лежали на их облупившейся позолоте.

Хотя с Рысиным проговорили до четырех часов утра, определенного плана действий, в общем-то, не было. После того как Лера сообщила, что Якубов и подпоручик, увезший ее экспонаты, — одно лицо, можно было предположить, что и они, и коллекция Желоховцева находятся в доме у Федорова. И утром Якубов придет за ними. Вернее, не придет, а приедет, ибо в таком случае без лошади не обойтись.

Ночью Костя сразу хотел пойти в чулан, взять Федорова за грудки, тряхнуть как следует, но Рысин воспротивился — тот, мол, ни в чем не виноват. И стал говорить о дневнике Сережи, о своих подозрениях, и все было убедительно, логично, спорить не приходилось; лишь одного Костя никак не мог понять: что за человек сам-то Рысин? Странный субъект. Явился один, без солдат, хотя отлично знал, с кем имеет дело. И в форме явился. Ненормальный он, что ли? Вполне мог пулю схлопотать еще до начала разговора. Но вместе с тем чуть ли не с первой минуты возникла почему-то симпатия к этому нелепому тонкошеему прапорщику в кургузой шинели, который, поднимаясь по лестнице под наведенным на него браунингом, важно рассуждал о физиогномике, о надбровных дугах. Надо же!

И потом, когда постепенно все выяснили, обо всем переговорили, Костя спросил с надеждой:

— Вы нам сочувствуете?

— Большевикам? Ни в коей мере, — отрекся Рысин. — Меня политика вообще не интересует.

— Тогда какого же черта вы пришли ко мне?

— Считаю своим долгом довести до конца уголовное дело, за которое взялся. Безразлично, с чьей помощью. Я убежден, что Свечникова убил Якубов, и хочу это доказать. Но как? Тышкевич строжайше запретил мне трогать Якубова. Я даже не могу его допросить, не то что арестовать. Значит, интересы мои и моего начальства прямо противоположны, а мои и ваши — совпадают. Ведь вы же любили Сережу. Или я не прав?

— Якубов — человек Калугина, — сказал Костя.

— Вот видите. А кто я против Калугина? Никто. Меня и слушать-то не станут.

— То есть вы задумали завтра утром взять Якубова с поличным. А поскольку я тоже слышал его разговор с дочерью Федорова и мог бы вам помешать, вы решили привлечь меня на свою сторону.

Рысин улыбнулся:

— Выходит, физиогномисты правы. Действительно, вы обладаете способностью логически смотреть на вещи.

— Тогда что же получается, господин прапорщик? — разозлился Костя. — Давайте разберемся. Хорошо, мы с вами заключаем временный союз. А дальше? Что будет с экспонатами, с коллекцией? После всего я должен отдать их вам, так, что ли?

— Мне они не нужны, — спокойно отвечал Рысин. Я считаю, что по совести коллекцию следует вернуть Жолоховцеву. Его право поступить с ней так, как он сочтет необходимым. А музейные экспонаты я оставил бы хранительнице. Вам, барышня. — Церемонный кивок в сторону Леры. — Вы имеете полное право распорядиться ими по своему усмотрению. В таком случае все будет по совести.

— Заладили, — сказал Костя. — По совести, по совести.

— А как же еще? — искренне удивился Рысин. — По совести и по чести. Для меня, например, найти убийцу Свечникова — дело чести. Я читал его дневник. А вы с ним были друзьями, он очень хорошо о вас пишет, очень нежно. Разве вы не хотите передать его убийцу в руки правосудия?

— Господи! Да какое правосудие вы имеете в виду? Ваше? Колчаковское?