Гелий Рябов - Сумасшествие лейтенанта Зотова
— Нет, именно это, ваша база — чепуха по сравнению с тем, что делается там… У вас есть доступ во внутренние помещения?
— Только когда заносим баллоны. Но ведь они… Они не вам чета… Они разотрут по стенке, если что… Эх, товарищ Медведев, неужто не понимаете: когда само государство преступник — кто с ним справится?
— Мы с вами, — говорю уверенно, жестко, непререкаемо. — Кто помогает тащить или везти баллоны на объекте?
— Как правило, двое моих ребят — экспедитор и грузчик. А что?
— У них пропуска, как и у вас?
— Никаких пропусков нет. Накладная, охрана проверяет содержимое кузова, и все.
— Документы?
— А зачем? Нас знают…
Немыслимо… Впрочем, бардак есть бардак.
— Объект — больница?
— Д… Д-да… — давится он. — Я догадался… случайно. Иногда… вывозят гробы. Хоронят… редко.
— А… чаще?
— Не знаю, — он мрачнеет до черноты. — Один… там мне… сказал… как-то, что умерших… растворяют, что ли… Опытное производство. Вроде бы земель под кладбища больше нет…
— Растворяют мертвых… — повторил я. — Или… живых?
Он хватается за сердце:
— Не… знаю. Все может быть. Товарищ Медведев, верьте: давно хотел оттуда уйти, так ведь раз в месяц они нам… хорошие продукты дают. Сами знаете, как сейчас…
Пристально посмотрел:
— Только как же? Вы, милиция, против… них?
Я хочу ему наврать, что я не из милиции. Что я — из Особой инспекции Центрального аппарата, что сотрудники объекта погрязли и так далее, но ведь это обман? Тогда зачем пытаться победить одну ложь другой?
И я говорю:
— Мы, люди, против них. Обыкновенные люди. Где живут твои, знаешь? Экспедитор, грузчик?
Он знает. Я диктую ему «подписку», он пишет ее в моем блокноте, возвращает ручку и вздыхает:
— Зачем вам они?
И я объясняю: вместо них на объект поедут наши люди. Двое. Может быть — трое. Мы сменим настоящих в пути. Мы подберем себе такую же одежду. Что? Они могут не согласиться? Побоятся лишиться работы? А кто они, эти двое?
— Один — алкаш, — рассказывает Плохин. — Второй… Сложнее. Пьет, конечно, играет на автоматах, но — начитан, культурен…
Это ничего — думаю про себя и произношу вслух. Справимся. Сколько они возьмут за участие в деле? Ведь риску практически никакого. Уступили свое место нам, а на обратном пути — снова сели и вернулись на базу как ни в чем не бывало?
— Не знаю. По нынешней алчности — дорого, я думаю… А если… сорвется?
— Не сорвется. Но… Мы прямо сейчас оставим у тебя дома сто тысяч рублей…
У него лезут на лоб глаза.
— Нет… Вы — не милиция. Кто вы?
— Я же сказал тебе: хорошие люди. Никому не хотим зла. Хотим выручить… с этого объекта хорошего человека. Ты против?
Я поставил на карту все. Я крепко рискую. Но ведь трус не играет в хоккей; Если он откажется помочь — амба. Других путей нет. И кажется мне, что он хорошо знает, что делается на этом объекте, боится его и тихо ненавидит.
— Я согласен. Денег не надо.
Так и есть. Я не ошибся. Убеждаю:
— Деньги — на всякий случай. И пойми: мы берем тебя в товарищи. И делимся с тобой, вот и все, — в доказательство я рву его «подписку» на мелкие клочки, закатываю в шарик и незаметно для всех (он видит!) швыряю под проходящий поезд. Мне кажется, я убедил его…
…Дальнейшее — просто. Он знакомит меня сначала с экспедитором. Я кратко объясняю суть просьбы, вручаю тридцать «кусков», беру расписку — подробную, кто, за что, когда, — эта расписка сильнее подписки, экспедитор все понимает отлично…
…Грузчик еще сговорчивей: просит «прибавить». Нахальный интеллектуал. Даю ему «сверху» 10 тысяч, он счастлив, лепечет, запинаясь:
— Н-не знаю, чего там и так далее, но готов… И уже соответствую, не сомневайтесь!
Я диктую ему «подписку». Он мгновенно трезвеет:
— Но ведь если что… Требую еще пять.
Сходимся на половине — я мог бы дать ему и десять, но есть правила игры.
Дело сделано, мы расстаемся, у нас чуть более суток, чтобы обзавестись нужной одеждой и минимально правдоподобными «карточками» — пропусками.
24Встретились вечером. Модест принес «авансовый отчет», Джон порвал его не читая. Изучили «карточку». Это внутренний пропуск, может быть — некий «опознавательный знак». Судя по тому, что кодовые замки открываются простым набором нужных цифр и карточка в процессе не участвует — электроника у них на уровне «отдаленной перспективы»…
В общем — чепуха.
И приходит идея: некогда у меня был на связи фотограф, хороший парень, надежный.
Я поехал к нему без звонка. Он живет по-прежнему один, не женился, любовниц нет — уникум…
Показал «карточку», он сразу все понял.
Приступает к работе. Фотографирует, проявляет.
— Текст сами напишете? Тут еще печать эта… Но она простая…
— Делай сам, ты же умеешь…
Делает. Получается как на фабрике Гознак. Через час он вручает мне три глянцевых прямоугольника. Моя фотография, фотографии Джона и Модеста. Печати, аббревиатура — все на «ять»!
Оставляю на столе тысячу рублей. Он бледнеет:
— Так вы…
— Именно. И забудь обо всем. Я бы, конечно, мог тебя не разочаровывать, но в моем теперешнем деле обман не нужен. Хватит обмана…
— А я всегда гордился… — бормочет он. Улыбается: — Не боитесь?
— Не боюсь. Чувствую. Я думаю, что люди должны верить друг другу хотя бы иногда. Вот что: то, что я хочу сделать, — это не преступление, ты это должен понимать. Формально, с точки зрения преступников — да! Но ведь мы полагаем себя людьми нравственными?
— Я привык вам верить. Вы были человеком. Всегда. Начальники ваши — редко. А вы — всегда.
Улыбнулся:
— А ведь мы с вами странным делом занимались… Люди живут, ходят в театр, улыбаются, женятся, детей рожают, а мы все врагов ищем и выкорчевываем. Вы верите в них?
— Не очень. По совести — все это имитация деятельности. И вообще — кого считать врагом? Кто хочет жить лучше и других за собой ведет?
Он пожал мне руку:
— Желаю…
И мы расстались.
…Теперь — хроника; все по минутам:
8.00. Фургон с баллонами остановился в Средне-Кисловском — тихий переулок в центре. Мы — сели, они — сошли.
— Если до 16.00 не будет звонка — исчезайте.
8.05. Едем. Модест ведет грузовик умело, даже с некоторым изяществом. Маршрут изучили.
Тяжело молчим, только один раз Джон меланхолически крестится — мы едем мимо Ваганьковского кладбища.
Хорошевское шоссе, влево, еще влево, направо…
На другой стороне показался прозрачный забор — поверху тонкие струны охранной сигнализации. Пусто, в окнах темно, только два-три светятся мертвым неоновым светом — напряжение нарастает, словно нить лампочки под реостатом: вишневый цвет, красный, белый…
9.00. Поворачиваем и останавливаемся у автоматических ворот, Модест дает два гудка: один длинный, один короткий — как и положено.
9.01. Ворота ползут — пока все «ком иль фо», въезжаем, стоп, охранник с автоматом вспрыгивает на подножку.
9.02. — Что? — серое лицо, серые глаза, серые слова.
Молча протягиваю накладную. Я — экспедитор как-никак. Самое-самое мгновение. Сейчас он поймет, что экспедитор — Федот, да не тот и… «Руки на затылок, выходи!»
Мне кажется, что я слышу его высокий, визгливый голос…
— Давай… — Он машет рукой и возвращает накладную. У меня такое ощущение, словно меня выкупали в ледяном меду, а вымыть и высушить забыли…
9.05. Модест с идиотической улыбкой на устах трогает с места, поворачивает. Мы едем и… никто нас не останавливает, никто не стреляет — надо же…
9.10. …Подъехали к складу. Какие-то люди в халатах — их двое — начинают разгружать баллоны.
Мы с Джоном подходим:
— Ребята, где тут туалет? Пива вчера нажрались, ей-богу…
— В штаны, — советует один, закуривая. — Здесь шляться не положено, должны знать.
— Так. Он еще и пур ля гран желает, — киваю в сторону Джона. — Ребята, а?
— Вась, проводи, а то обделаются, — без улыбки говорит второй. — Разгружаем еще 15 минут. Чтобы без опозданий. Унитаз не продырявь… — смотрит на Джона. Тот улыбается вымученной, страдальческой улыбкой, и нельзя понять: то ли оттого, что боится рот открыть (это знаю я), то ли и в самом деле… исстрадался.
9.15. «Вась» ведет нас к двери, потом по коридору, потом толкает еще одну дверь с табличкой, на которой мальчик из латуни сидит на латунном же горшке.
Смотрит на часы:
— Я отлучусь в буфет, встретимся через пять минут…
— А чего в буфете-то? — нагло спрашиваю я — нас совсем не устраивает его уход.
— Шпроты, судак… — машет он рукой. — Чепуха, ей-богу. Ждите здесь.
Я решаюсь.
— Поди-ка сюда… — Вхожу в уборную, Джон — следом. — Может, купишь и нам? В городе — сам знаешь… Достаю пачку денег, у него глаза лезут на лоб. — Значит, так: за каждую банку — червонец сверху. За всю работу — 500. Буфетчику — 250. Ждем здесь. Это долго?
