Виктор Смирнов - Прерванный рейс
Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.
Шиковцу было не легче. Какова-то будет реакция в управлении! Ведь осмотр теплохода потребовал всяческих начальственных санкций.
— Разрешите идти? — спросил я и, повернувшись, щелкнул каблуками.
Вечером мы с «боцманом» сидели в закусочной «Стадион». Стасик был прекрасным собеседником: он слушал, не перебивая, и аплодировал белесыми ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи на оттопыренные уши Стасика.
— Ты боишься механика? — спросил я у «боцмана».
Реакция его была непосредственная, как у ребенка.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. За что все-таки он ударил тебя?
Фонари, установленные у форта, бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.
— Если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали.
— Чепуха!
— Он грамотный, а у меня четыре класса.
— Просто запугивает. Команда будет за тебя. За что все-таки?
— Позавчера он на яхте плавал и вернулся мокрый. Отдал китель и велел высушить. Ну…
Это уже было нечто новое. Оказывается, пока я летал в Ленинград, на «Онеге» произошла еще одна ссора.
— Я стал сушить на распялке, смотрю — в кармане матросская книжка. Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю: ты книжку где держал, когда тонул? Он почему-то рассердился и… В общем он очень вспыльчивый. Я пригрезился, что расскажу, как он дерется ни с того ни с сего. Он говорит: «Тебе, дураку, веры не будет, а я доложу как ты западный образ… это… пропагандируешь».
— Как это «западный образ»?
— А я жевательную резинку покупаю пачками, — сказал «боцман», потупившись. — Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.
Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и Стасик. По-моему после такой «исповеди» ему стало легче. Нет, механик зря не берет в расчет этого парня. Он прост, бесхитростен, но отличается завидной наблюдательностью!
В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик завернул его в непромокаемую оболочку, то «боцман» и нашел бы его в таком виде. Я вспомнил вдруг, как Прошкус жаловался по поводу пропажи полиэтиленовых мешков. А может быть…
15
И снова — будто прерванный и вернувшийся сон — неспешное движение по узкой протоке, кланяющиеся камыши, гул дизеля. Только палуба на этот раз пуста: сеет мелкий дождичек. Команда собралась в рубке.
Ленчик чуть пошевеливает штурвальное колесо, небрежно, двумя пальцами.
— Залив! — торжественно объявляет Валера.
Берега протоки начинают постепенно расступаться. Это уже прощание с родной землей. После десятичасового перехода, когда теплоход по диагонали пересечет залив, начнутся чужие края. Все смолкают на миг.
Дальше и дальше уходит от бортов земля — словно перед «Онегой» распахиваются зеленые ворота. Механик как будто дремлет, прищурив веки. Короткопалые мозолистые руки лежат на подлокотнике дивана. Они спокойны.
— Снимай колпак с компаса! — командует Кэп.
Валера снимает тяжелый медный колпак, похожий на каску. «Онега» набирает ход. Сзади стелется пенный след, над ним летают чайки, высматривая оглушенную рыбу.
Берега скрываются в пелене дождя. Ленивая волна бродит по заливу. Ветра нет, только дождь — затяжной, осенний. Если бы не могучий рев дизеля, мы бы слышали, как над заливом, а может быть, над всем морем стоит звон капель.
Кэпу предстоит вывести теплоход к цепи буйков, ограждающих опасные участки. На расстоянии тридцати-сорока километров от берега мели сжимают фарватер, а затем вновь расходятся. Коварен этот залив.
Как же все это будет? Механик спокоен. Видать, уверен, что и второй раунд за ним.
— Ленчик, передай штурвал Петровскому, — командует Кэп, — сам отправляйся на нос, впередсмотрящим. Как бы мимо буйков не проскочить.
Ленчик нахлобучивает зюйдвестку, на лице его явное неудовольствие.
Ленчик, зашевелившись, как медведь, в своем неуклюжем дождевике, поднимает руку. Кэп передвигает рычаг дистанционного управления на «малый ход». Справа по носу оранжевый буй.
— Хорошо. Так держи… Хорошо.
«Онега», дрожа корпусом, снова набирает ход. Мы оставляем буй по правому борту. Следующая отметка опять оказывается правее.
— Молодцом, — говорит Кэп. — Через десяток рейсов…
Я не успеваю узнать, что произойдет через десяток рейсов. Где-то в глубине судна раздается громкое шипенье, которое тотчас переходит в скрежет. Кажется, что обшивка рвется на части, как дерматин. Теплоход замирает. Невольно оглядываюсь на механика: это и есть ожидаемый сюрприз?
— Мы на мели!
Ленчик, скользя, бежит по мокрой палубе, в своих брезентовых доспехах, и размахивает наметкой, как копьем.
— Метр пятьдесят на носу, метр пятьдесят пять на корме! Втюрились!
— Сели крепко, — Кэп оглядывает серый залив. — Неужели нанесло песку? Или буй сбило штормом?
— Штормов давно нет, — замечает Леша. — Не иначе как нанос.
— Черт знает что, — ворчит Кэп. — Попробуем поработать задним ходом. Может, промоем.
Дизель сотрясает теплоход, по обе стороны «Онеги», от кормы к носу, несутся мутные вспененные струи, но мы сидим, словно на магните.
— Это не нанос, — заявляет Ленчик, отставив тяжелую наметку. — Основание плотное. Переставлен буй! Служба пути дала маху.
«Яхта перевернулась в заливе, там, где бакены, — вспоминаю я. — Что же, начинается задуманная механиком большая игра?»
— Як буйку пройду, посмотрю, в чем дело!
Это механик. Он усаживается в «дюральку» и отталкивается наметкой от борта.
— Постой, возьми меня! — кричу я вслед шлюпке.
К буйку я не собираюсь, просто нужно проверить, как будет реагировать механик. Он делает вид, будто не слышит. Шлюпочка быстро уходит в морось.
Теперь все ясно. Исчезают последние сомнения. У буйка механик пришвартуется, спрыгнет в воду и поднырнет к основанию троса, которым буй связан с якорем. Там прикреплен тщательно завернутый в полиэтиленовые оболочки пакет…
Нет, не случайно Вася Ложко, прогуливаясь на яхте, сделал «оверкиль» именно здесь, где оранжевый буй предупреждал о близости мели. Пока Машутка цеплялась за днище перевернутой яхты — рост не позволял ей стоять в воде, — механик закрепил пакет и перетащил буй на несколько десятков метров, обеспечив «Онеге» вынужденную остановку.
Вот почему удостоверение осталось сухим. Он заблаговременно оставил его на берегу, а затем положил в карман кителя.
Дизель грохочет на максимальных оборотах. Со скрежетом перемалывая песок, теплоход ползет по мели, сантиметр за сантиметром приближаясь к спасительной глубине.
Но вот движение «Онеги» ускоряется. Она переваливается с боку на бок, словно утка. Под днищем нет сплошного грунта — только «ребра» песчаных наносов. Наконец — глубина… Легкая бортовая качка от волны.
Кэп утирается рукавом, царапая щеку шевронами.
— Ну, где там Ложко?
«Дюралька» показывается из дождя, за ней, словно плавучая мишень, скользит оранжевый буй.
— Забрось правее! — кричит капитан в мегафон. — Ох, и раскатаю я управление пути…
Шлюпка уже повисла на талях. Механик — я вижу его крепкую шею — вращает рукоятку лебедки. Плащ он положил в «дюральку», на банку.
Винт, почувствовав глубину и простор, работает мощно и вольно. Сейчас все решится, сейчас. Целая неделя поисков, ошибок, переживаний привела к решающему шагу.
Команда снова собралась в рубке.
Механик склоняется над шлюпкой, сворачивая плащ в узел. Я слежу за ним из-за приоткрытой дверцы. Нас никто не видит, только чайки, которые проносятся над головой.
— Не надо заворачивать, — говорю я, осторожно подойдя к Ложко. — Хотелось бы взглянуть на икону.
Он не вздрагивает. Только спина изгибается, и каждая мышца проступает под натянутой тельняшкой.
Выдержка у механика завидная. Он слегка поводит плечами, как будто завинчивая что-то под плащом.
— Подними руки!
Я стою за его спиной. Преимущества такого положения очевидны. Ни нож, ни весло от шлюпки не спасут его, потому что не успеет замахнуться. А рядом пятеро здоровых ребят.
Он склоняет голову, как бы признавая поражение. Поворачивается. Но плащ, свернутый в комок, продолжает удерживать в руке. Резкое движение — и я останавливаюсь, успев лишь податься вперед для броска. Эта мгновенная остановка и спасает мне жизнь.
В руках у механика автомат.
Короткоствольный, с дырчатым кожухом и обоймой, торчащей влево от ствола, как у «стэна», маленький и аккуратный, как игрушка, но в то же время совсем не игрушка. В нем чувствуется литая тяжесть стали.
