Кирилл Казанцев - Судить буду сам
– Спасибо! Спасибо, Федор Алексеевич! – оглянувшись, кивнул тот.
В больничную палату они вошли вместе. Судя по взгляду Лидии, увидеть своего мужа, да еще и относительно трезвым, она никак не ожидала. Сидевшая подле нее пожилая женщина – как сразу же догадался Федор, мать Лиды – с молчаливым укором посмотрела на своего зятя.
Поздоровавшись и неловко положив на тумбочку пакет с гостинцами и цветы, Евгений как-то угловато наклонился и поцеловал жену.
– Лид, прости меня… Ну, сама понимаешь… Все! Больше не повторится, – сев рядом с женой, прерывающимся голосом пообещал Евгений. – Завязал! Это вот Федор Алексеевич, он из Наковальского, у него тоже недавно беда случилась с дочкой. Помнишь, разговор был про молодую пару, как их какие-то сволочи сгубили?
– Да, конечно, помню… – Лида посмотрела на Романцова. – Бедная девочка! Не хотела тебе, Жень, говорить, но ведь все равно узнаешь… В тот день я потеряла еще одного ребенка. У нас кто-то должен был еще родиться. Теперь, сказали врачи, детей у меня уже больше не будет никогда. Знаешь, то, что тебя эти дни со мной не было, может, и к лучшему? Ты – молодой, здоровый… Если найдешь другую – я в претензии не буду.
Вскочив на ноги, Женька со стоном впился зубами в костяшки своего кулака. На его глазах блеснули непрошеные мужские слезы. Сильченко с отчаянием посмотрел на безмолвно стоящего Федора.
– Ну вот где она, эта справедливость?! – с какими-то душераздирающими нотами в голосе простонал он, мотая головой.
– Возьми себя в руки! – тихо, но строго произнес Романцов. – У вас все еще будет хорошо – уж поверьте моему жизненному опыту. Что там врачи определили – это еще, как говорится, бабка надвое сказала. Если сумеете это все пережить, сохранить семью, – будут у вас и дети, и до внуков доживете. А раскиснете, сломаетесь – тогда уж точно всему конец. Женя, пока оставайся с Лидой, я тебя на улице подожду.
…Плюхнувшись рядом с ним на сиденье, Евгений некоторое время угрюмо молчал.
– Эх, знать бы, какая тварь все это сотворила, – на куски голыми руками порвал бы! – стукнув себя по коленкам стиснутыми кулаками, горестно выдохнул он.
– Хорошая мысль… – глядя перед собой, лаконично согласился Федор. – Жень, скажи честно: ты насчет языка, в смысле, своего собственного, как? Он у тебя на крепком поводке или может не по делу развязаться?
– Федор Алексеевич! Если речь идет о чем-то серьезном – даже под пыткой не проболтаюсь, – о чем-то начиная догадываться, горячо заверил Сильченко.
– Хорошо… – кивнул тот. – Значит, дело тут вот какое. Как я понял, завелась в нашей области отмороженная шайка из богатой блатоты. Творят эти ублюдки черт знает что, и никакой на них управы нет – и не будет. Поэтому расплатиться с ними должны мы сами. На милицию, прокуратуру, суд надеяться бессмысленно. Если у нас нет больших покровителей, они нашей беды и не заметят. Да, есть такая штука, как законы, которые должны соблюдаться. Но как быть, если одни эти законы соблюдают, а другие на них плюют с попустительства тех, кто сам эти законы издает? Правильно, восстанавливать справедливость так, как следует из самого этого понятия.
– Федор Алексеевич, заранее на все согласен. Говорите, что нужно делать. – Евгений буквально впился взглядом в своего собеседника.
– Прежде всего, научиться выдержке, – чуть заметно улыбнулся тот. – Уж больно ты, Женя, горячий. А начать надо вот с чего. Ты сегодня же обойдешь всех, кто живет на той улице, где случилось ДТП. Опросишь всех – бабушек, ребятишек, кто хоть что-то мог видеть. У вас, я так слышал, речь тоже шла о трех темных иномарках. Постарайся выяснить цвет этих машин и их марку. Если это черный «Лексус», черный «БМВ» с тремя шестерками в номере и темно-синий «Форд Мондео», значит, это те же самые. И наша задача упрощается. В армии-то служил?
– Конечно! – Сильченко на мгновение просиял ностальгической улыбкой. – Водитель БМП сороковой мотострелковой бригады. После технаря – два года, от звонка и до звонка… Как раз перед тем, как полтора года службы ввели. Чемпион части по стрельбе из пистолета и автомата.
Расспросив Евгения о его нынешней работе – тот, как оказалось, был сменным электриком на крупной подстанции, Федор отвез его домой. Обменявшись телефонами и договорившись о своих дальнейших планах, они расстались. Сильченко, которому как раз сегодня нужно было на работу, побежал домой собираться, а Романцов отправился в сторону Меднореченска, к той самой заправке, где он бывал уже не раз.
Загнав машину в придорожные заросли и вооружившись большим биноклем, Федор стал наблюдать за теми, кто сворачивал туда залить горючего.
* * *Валерий Анатольевич, сидя в гостиной, без энтузиазма взирал на экран современного домашнего кинотеатра. На одном из российских каналов показывали очередную многосерийную «мыльную оперу», каковые в последнее время полностью заполонили эфир. Общий посыл подобных киношек воплощал в себе мечту небезызвестного Бальзаминова: богатые женятся на бедных, бедные на богатых. Вот и в этом, не слишком богатом интеллектом сериальчике, рассчитанном на непритязательного зрителя, с уровнем восприятия не выше, чем у Насти из горьковской пьесы на «На дне», которая очень любила повестушки из «изячной жизни графьев», очередная «золушка» строила свои взаимоотношения с «принцем» – сыном совершенно нелиричного олигарха.
Рогалина коробило от беззастенчивого вранья киношников, но он понимал – такие киношки нужны. Народу надо дать хотя бы яркий фантик, чтобы он мог потешить себя мечтами о лучшей жизни, чтобы поверил в добросердечие и гуманизм тех, кто от него находится на недосягаемой высоте.
Впрочем… не стоит, наверное, слишком упрекать наших киношников. Не они одни грешат подобным враньем. Вон америкосы еще когда сняли свою знаменитую «Красотку» с Ричардом Гиром и Джулией Робертс в главных ролях? Там же вообще бред сивой кобылы. Нет, в самом деле: миллиардер приезжает в Лас-Вегас, снимает проститутку, а потом в нее влюбляется и женится. Да такое невозможно даже теоретически! А сколько маргинальных дур клюнуло на эту чушь так же, как и на нашу «Интердевочку»?!
Нет, что ни говори, а даже этот тупой сериальчик, где одаренная скромняшка из провинции с университетским дипломом «кадрит» сынка крупного банкира – разгильдяя и циника, все же как-то ближе к жизни…
Его размышления были прерваны чьими-то шагами на лестнице. Обернувшись, он увидел Георгия, спускавшегося в холл из своей любимой мансарды, или, как это сейчас модно называть, «топ-хауса».
– Опять с дружками куролесить? – недовольно пробурчал Валерий Анатольевич. – Не надоело?
– Нет… – Гога расплылся в нахальной ухмылочке. – Это единственное, что придает шизоидной нудьге, именуемой жизнью, хоть какой-то реальный вкус и ощущение бытия.
– Скажи, это ты с дружками подавил людей в Запрудинке? – отец испытующе посмотрел на своего великовозрастного отпрыска.
– Зпру… Затру… Это что за Загрудинка? – паясничая, тот с утрированным недоумение развел руками. – Это где-то в Африке или на Папуа-Новой Гвинее?
– Пре-кра-ти! – наливаясь краской, Рогалин-старший поднялся с кресла. – Я жду ответа.
– Да… хрен его знает, – уже чуть серьезнее ответил Гога, дернув плечом. – Где-то ездили, куда-то машину кидало… Да после пятизвездочного разве что упомнишь?
– А в Липинце? А в Наковальском? Парня-то за что убили? – Валерий Анатольевич чуть покачивался, заложив руки в карманы.
– А нехер было дергаться! – Гога презрительно скривился. – Он Ромахе зуб выбил. А бог как наставлял? Око за око, зуб за зуб…
– Значит, и там ваша работа… Я только одного не пойму: вы для чего устроили всю эту рисовку? Чтобы, если однажды попадетесь, на нашу семью всех собак перевешали? – Рогалин-старший недоуменно развел руками.
– Не попадемся! – вызывающе ухмыльнулся Гога. – А если попадемся… Ничего, выручишь. Ты у нас шишка большая, сдюжишь. И вообще, тебе ли учить меня морали?
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Валерий Анатольевич.
– Да, мы – отморозки! – с циничной улыбочкой подбоченился Гога. – Но нам есть у кого поучиться. Как-то, помню, еще в дни далекого отрочества, на рыбалке я с большим интересом слушал повествование некоего очень авторитетного для меня человека. Тот, будучи в подпитии, рассказывал своему корешу о том, как развлекался в студенческие годы. Как они с приятелями выбирали из абитуриенток и первокурсниц невинных девочек, заманивали к себе в комнату, а там заклеивали рот скотчем, после чего их, так сказать, «оестествляли». Причем первым становился тот, кто привел очередную дурочку. Именно он получал право произвести дефлорацию бедняжки…
– Прекрати! – зло прорычал Рогалин-старший.
– …А потом, когда утеха была закончена, – словно его и не слыша, с утрированным морализаторством в голосе продолжал язвить Гога, – девочку фотографировали с раздвинутыми ногами и предупреждали, что если она надумает жаловаться, все стены вуза будут обклеены этими пикантными снимками, включая окрестности и ее родного Мухосранска. И авторитетный товарисч, и его кореш сопровождали это повествование громким хохотом. Надо сказать, для меня это был первый урок того, как всякому, кто считает себя настоящим мужиком, следует общаться с женщинами. Кстати, эту методу мы со своими друзьями используем почти постоянно. И, знаешь, ты был прав – действительно, ни одна из девочек на нас пожаловаться не посмела. Кстати, я в твоей истории ничего не перепутал? – ехидно ухмыльнулся он.
