Анатолий Безуглов - Рассказы и повести
На кухне ждал оставленный Дашей завтрак. Сама она, видимо, только что ушла. Ехать ей на службу через весь город. В квартире еще ощущался запах «Красной Москвы»…
Я побрился. Умылся. Но решил, что этого мало, и полез под душ. Словно хотел смыть попавшую на меня ненароком грязь.
Из-за этой процедуры пришел на работу на десять минут позже обычного. Вот мой кабинет. Зимой холодный, летом жаркий. Никакие ухищрения сантехников не могли изменить этого чередования температуры.
Старый дореволюционный дом прежде отапливали печами. И все было в порядке – в трескучие морозы, говорят, в комнатах стояла жара, летом – прохлада. Но после войны провели центральное отопление, что решило участь тех, кто был призван трудиться в этом помещении.
В кабинетах красовались печи, отделанные прекрасными изразцами. Как немой укор современной технике.
И какой бы он ни был, этот старый, но еще крепкий своими метровыми стенами дом, он был мне дорог. Пусть я злился иногда на его запущенный вид, на покосившуюся деревянную лестницу, на тяжелые дубовые входные двери – он мне долгие годы был вторым домом. А по времени (сколько я проводил в нем в сутки) – первым.
Мысль о том, что, возможно, мне придется скоро покинуть его, была грустна. И поэтому хотел поглубже окунуться в работу, чтобы не думать об этом.
Обычно после даже одного дня моего отсутствия в прокуратуре скапливалась масса дел, ожидали посетители. Тут же, как назло, меня почти никто не беспокоил. Следователи не заходили. Ни одного посетителя.
Я просидел до обеда, думая, что, может быть, хоть позвонят из райкома, райисполкома, из милиции – все равно откуда. Нет. Словно номер моего телефона был вычеркнут из блокнотов, справочников, из памяти всех.
Я поймал себя на том, что мысли мои вертятся около одного вопроса: знают уже или нет?…
Ушел с работы, как говорится, по звонку, чем вверг в изумление секретаря Веронику Савельевну. И, поднимаясь по лестнице своего дома, снова ощутил то же самое, что вчера ночью.
Вот говорят: главное, самому знать, что ты не виноват. Но это понимаешь умом, а не сердцем. Очень важно, чтобы и другие знали об этом. С такой мыслью переступил порог своей квартиры.
Даша хлопотала на кухне.
– Привет,– наигранно весело предстал я перед ней.
Мы поцеловались. Мне показалось, что она сделала это холоднее обычного.
Да, чем-то не довольна… Неужели знает?
– Ну и спишь ты,– сказал я, намекая, как она встретила меня вчера.
– Намоталась. Ревизия у нас,– ответила Даша, расставляя тарелки.:– Я, между прочим, не знала, что приедешь вчера. Раньше ты звонил…
Я молча снес справедливый упрек. Через некоторое время поинтересовался:
– Откуда ревизия, из области?
Даша любила, когда я вникал в ее дела.
– Какое это имеет значение? – ответила она почему-то раздраженно.
Определенно, с ней происходило что-то необычное.
– А что тебе, собственно, волноваться?
– Почему волноваться? Устала… Лучше скажи, что у тебя?
У меня оборвалось сердце.
– Ты все знаешь?
– Нет. А что случилось?
Я молчал.
– Что произошло, Захар? Я вижу, ты что-то скрываешь.
Я рассказал. Сбивчиво. Не так, как Зарубину. Но ничего не утаил.
Даша выслушала молча. Ни одного вопроса. Ни восклицания, ни вздоха. Сжатые губы. Сцепленные побелевшие пальцы.
Я замолк и ждал ее приговора. И, услышав, испугался.
– Все вы, мужики, одинаковы. Жеребцы…– сказала она зло.
И я сорвался.
– Вы тоже одинаковы! Глупы и непонятливы…
И тут же пожалел. Не следовало этого говорить. Ведь она не была в моей шкуре. Не была со мной с самого начала этой истории и до конца. Я забыл, оглушенный обидой, что у женщин прежде всего – эмоции…
Даша встала из-за стола и вышла из кухни. Мы оба так ни к чему и не притронулись.
Шипели на сковороде подгоревшие котлеты. Я выключил газ. Подумал: все, с самого начала, надо было сделать не так. Позвонить из гостиницы и сказать: «Даша, беда…» Надо было известить о своем приезде. Надо было со вчерашнего вечера просидеть с ней всю ночь. Может быть, до самого утра. Надо было, надо…
А я? Как нашкодивший мальчишка юркнул в спальную. Как наблудивший кот свернулся в своем уголке…
Я прошел в темные комнаты. Она сидела, облокотившись на подоконник. Лицом к улице. В проеме окна виднелись голые ветви, освещенные фонарем. Я щелкнул выключателем. Зажегся свет. Даша не обернулась.
– Давай поговорим спокойно…
Ни звука в ответ.
– Даша, мы ведь не дети.
Она молчала.
Бывало, мы повышали друг на друга голос. По мелочи, по чепухе. Больше от усталости, от раздражения, от неполадок на работе. Но никогда Даша не замыкалась в себе. Наоборот, ей непременно хотелось выяснить все до конца, убедить меня. А тут – отчуждение.
– Даша,– снова повторил я.
И по ее спине понял: разговор не получится. Во всяком случае – сейчас.
Я вышел из спальни. Включил свет в столовой. Блестел экран телевизора, за стеклом серванта искрились грани хрустальных рюмок. На полке с книгами корчила рожицу деревянная коричневая обезьянка.
Мне захотелось на улицу. Я тихо оделся. Тихо щелкнул замком. Спустился по лестнице. Зла во мне не было, была обида. Неужели, прожив со мной столько лет, жена не знает меня? Если жена не верит, что уж говорить о Зарубине, об Авдееве? А мне так необходимо было излить перед кем-нибудь душу. Такой человек жил через два дома. И я подсознательно двигался к нему… Дверь мне открыл Матвейка. Ему восемь лет.
– Папа, прокурор пришел! – крикнул он с порога.
От знакомого голоса, от того, что я пришел сюда, что сейчас увижу и поговорю с этими людьми, у меня потеплело на душе.
Борис Матвеевич Межерицкий работал главврачом психоневрологического диспансера, который находился в поселке Литвинове, в получасе езды от Зорянска. Мы были друзьями. Оба страстные рыболовы. И еще встречались по работе: Борис Матвеевич – отличный эксперт.
Полный, полысевший чуть ли не со студенческих лет, Борис Матвеевич умел шутить в самой, казалось бы, мрачной обстановке. Работа у него тяжелая, но, казалось, ничто не отражалось на его настроении.
Межерицкий мыл в кухне посуду.
– Здорово, законник! – приветствовал он меня, поднимая над головой две мокрые тарелки.
– Где Лиля? – спросил я. Это его жена.
– Не знаю. Матвей, принеси дяде Захару домашние туфли… Когда вернулся из командировки?
– Вчера.
– Тебя поздравить?
– Можно,– кисло улыбнулся я.
– Который час? – спросил Борис Матвеевич.
– Четверть восьмого,– посмотрел я на часы.
– А именные часы будешь носить по праздникам?– улыбнулся Межерицкий.
Его сестра работала в областной прокуратуре. И все, что касалось меня, тут же становилось известно моему другу.
– Рита уже донесла? – съязвил я.
– Я свои информационные каналы не выдаю.– Он сложил вымытую посуду в шкаф.– Все, последняя тарелка. Матвей, иди в свою комнату.– Матвейка вышел.– Захар, я молюсь на своего сына…
– Почему?
– Он вчера разбил две тарелки и чашку! Теперь мне меньше мыть посуды.
– Я могу еще! – крикнул Матвейка, заглядывая в дверь.
– Тогда не сможешь сесть и на второю половину попы,– спокойно сказал Борис Матвеевич.
– Я не пойду в школу. У нас во время урока стоять не разрешается,– парировал сынишка.
– Современная молодежь…– сказал Межерицкий, снимая фартук.– Прагматики. Даже из своего горя добывают выгоду… Пойдем, Захар, в комнату. Подожди, ты обедал? Могу ради старой дружбы вымыть еще одну тарелку.
– Я ел.
– Смотри. А то глаза у тебя какие-то голодные…
– Спасибо, Боря.
Мы перешли в комнату.
– Где Лиля? – опять спросил я, чтобы как-то начать разговор.
– Не знаю. У него сегодня зарплата. Значит, будет не раньше десяти. Ведь надо обойти все магазины… У тебя ко мне разговор, Захар? – спросил он неожиданно.
– Верно,– вздохнул я.
– Поругался с Дашей?
– И это есть.
– Так. Интересненько. Если нелады с женой – вопрос второстепенный. Что главное?
Я выложил ему свои беды.
Он помолчал.
– Захар, скажи как другу: ты с этой блондинкой действительно… не того?…
– И ты туда же! – воскликнул я.– Тебе-то что врать?
– В общем, незачем.– Он погладил свои редкие волосы, обрамляющие лысину.– На рыбалку я все равно с тобой ездить буду. Ты крепко тогда выпил?
– Я же тебе сказал сколько.
– Честно?
– Абсолютно.
Борис Михайлович прошелся по комнате. И вдруг хлопнул себя по лбу:
– Захар, а может, эта Марина – психопатка?
– Ну и что? Мне от этого не легче.
Он остановился передо мной, покачал головой:
– А еще прокурор называется… Ты смекни. Может, она психически ненормальная на половой почве? Ты, старый прокурорский волк, я бы сказал – мамонт, неужели за всю твою практику не было дел, связанных с подобными психопатками?
