Свобода - Борис Ярне
– Мы… может… – начал Андрей.
– Я все знаю, шучу, мальчик. Все, дети, не буду спрашивать, куда вы дальше… итак знаю! – старик рассмеялся.
Андрей с Оксаной переглянулись.
– Хороший ты мальчик, тьму свою сбросишь, не переживай. И девочка хорошая, береги ее, береги.
Оталан резко развернулся и направился к своей лодке.
Андрей на мгновение задумался.
– Куда, Андрюша? – спросила Оксана.
– Вперед, – проговорил Андрей.
Поздним вечером на помощь путешественникам пришла попутная машина – грузовик, едущий из Сковородино в Биробиджан.
К вечеру следующего дня Андрей с Оксаной были уже в административном центре Еврейской автономной области. Купив в магазине аккумулятор, Оксана, реанимировала смартфон, отыскала объявления о сдаче квартир, выбрала одну и уже поздно вечером они с Андреем в нее заселились.
Измотанные, немытые, – а Андрей ко всему прочему, заросший, как Робинзон Крузо, – они вошли внутрь, бросили вещи, и, не раздеваясь, упали на кровать.
По словам Фиделя Кастро, Че не хотел возвращаться на Кубу, однако Кастро уговорил его тайно вернуться, чтобы начать подготовку к созданию революционного очага в Латинской Америке.
– 57 –
Словно какой-то туман окутал сознание Вячеслава, когда он покидал Марию, и не давал трезво оценивать происходящие вокруг события. Послушно сев в автомобиль, он даже не спросил, куда его везут. Не было ему ни до чего дела и тогда, когда его привезли. Что-то лязгало, гремело, шуршало, кто-то что-то говорил. Он послушно отвечал на вопросы, не понимая, о чем его спрашивают, разделся, его обрызгали из шланга, потом, когда он оделся, его привели в какую-то до отказа набитую людьми камеру, где он провел ночь, ни с кем не разговаривая, не отвечая ни на один вопрос.
На следующий день его перевели в одиночную камеру, и как будто забыли о нем. Лишь подносы с едой напоминали о том, что за дверью кто-то есть.
Так прошла неделя. Кортнев молчал. Только те несколько минут, проведенные с Марией, ее голос, ее шепот звучал в его голове. Ее последний образ так прочно держал его в своих нежных руках, что он постоянно находился в сетях ее сказочного очарования.
Дважды приходили какие-то прилично одетые люди, его куда-то водили, он что-то подписывал. До его слуха, сквозь чудесный перезвон Машиного голоса доносились такие фразы: «Подаем на апелляцию?», «Это действительно возможно?», «Нужно письменное обращение», «Пересмотр дела», «Прокурор подал в отставку», «Все будет по новому», «Мы вытащим тебя, майор», и так далее.
И шум моря, того Черного моря, на котором они с Марией провели несколько дней в мае. Ее смех, ее улыбка, ее ласковый голос…
К концу второй недели Вячеслав, все также находясь под властью чар Маши, попытался проанализировать свое положение, и даже не текущие положение, – до него ему по каким-то причинам уже не было никакого дела, – а последние полгода своей жизни, а то и всей жизни.
«Что же это за причина, по которой мне нет дела до моего нынешнего положения?» – задался он вопросом.
Наступала ночь. Котрнев как всегда не мог заснуть, и стоял лицом к окну, скрашенному решеткой. Окно было под самым потолком камеры, и увидеть, что было снаружи, он не мог. В камере было настолько тихо, что он слышал малейший шум, доносящийся с улицы.
– Есть же какая-то причина того, что все так произошло? – шептал он, опершись обеими руками о стену. – Должно быть какое-то объяснение, кто-то должен это знать? Неужели, это не так? Неужели, это все следствие моей собственной воли? Я служил, я исправно служил и был горд тем, кто я есть и что я делаю. Но, что меня угнетало? Зачем я это спрашиваю, да еще сам у себя? Я прекрасно это знаю: необходимость постоянно подчиняться приказам, быть всегда под контролем. Быть всегда под контролем! Не иметь собственного места в жизни, в мире. Что ж, я избавился от этого. И был предоставлен сам себе. Но, чего-то не хватало. Задумывался я когда-нибудь о семье? Любил ли я? Конечно, любил, но… боже, я и в тех случаях был зависим, зависим от любви, от моей любви и любви ко мне. Что я говорю, офицер? Может, это была не любовь? Или любовь подразумевает зависимость? Я уже был один, но не ощущал свободы, не чувствовал ее. Господи, но как я мог ее ощущать, или чувствовать, если я не знаю, что она такое? Кто она такая? И я встретил Машу. И все вокруг изменилось! С ней я был собой, с ней я был свободен. Пусть для себя самого. И да, я всегда думал о семье, а после встречи с Машей я ее уже и видел. И вот она, любовь и семейное счастье! Это же моя внутренняя свобода!..
– Ты хороший человек, Слава, – раздался мелодичный женский голос из угла камеры.
Вячеслав бросил туда взгляд, и увидел женский силуэт, спрятанный за длинным черным плащом.
– Кто ты? – совсем не удивившись, спросил Вячеслав.
– Лишь для самого себя ты можешь быть убежден в чем-то, – не отвечая, продолжала незнакомка. – Это и есть твоя воля.
– Я готов был всю оставшуюся жизнь посвятить своей любимой женщине и нашей семье. Но, тюрьма… Мне удалось, мне удалось снова ее найти и забрать. У меня был план, и я уже вел свою любимую к новой жизни. Почему я свернул в сторону? Как это произошло?
– Вероятно, тебе чего-то не хватало? Время, проведенное в тюрьме, ожесточило тебя, и дало понять, что та граница, что ты определил себе, покинув службу, или обретя любовь, вовсе не граница, что есть куда идти… вперед.
– Ты права, она захватила меня. Я даже не могу вспомнить, как это произошло. Как будто в один миг, еще до заключения, когда я увидел, как мою любимую унижают. Да, именно тогда я решил, что должно быть что-то более сильное, что-то непобедимое, пусть, необъяснимое, пусть таинственное, но оно должно быть! И не понял я этого, я это почувствовал, я это чувствовал все те годы, что сидел в тюрьме.
– Должные обстоятельства обостряют чувства.
– Но, этого нельзя сказать об Андрее, – вдруг произнес Вячеслав. – Он провел жизнь в тепле, лишь в мечтах становясь руководителем восстаний, революционных движений, он лишь грезил освобождением всего мира от рабства, сам не имея ни малейшего понятия о том, что это такое. И его, не нуждающегося ни в чем, могла задеть тень этой загадки? Он же, как «книжные дети, не знавшие битв, изнывал от мелких своих катастроф».
