Чарльз Вильямс - Человек на поводке

— Да, — ответила секретарша, — мистер Винегаард пришел и будет рад встретиться с вами. Да, минут через пятнадцать.

Ромстед нацарапал Майо записку, что вернется до полудня, и вышел на Монтгомери-стрит. Утро выдалось солнечным, но все же несколько прохладным для настоящего калифорнийского лета.

В комнате для посетителей стоял ряд столов и больших кресел. На стене висела грифельная доска, на которой отмечались котировки акций. Двери в кабинеты партнеров находились в дальней части комнаты. Пол в кабинете Винегаарда был застелен дорогим ковром, на нем стоял массивный письменный стол, а в углу висела засушенная тихоокеанская рыба-парус. Винегаард оказался примерно одних лет с отцом Ромстеда — щеголевато одетый загорелый мужчина со старомодно подстриженными, слегка тронутыми серебром волосами. Он поднялся и пожал Ромстеду руку, потом указал на кресло для посетителей.

— Все это очень печально, — произнес Винегаард. — И я не понимаю, совсем не понимаю, в чем тут дело.

— Как и я, — сказал Ромстед. — Однако не теряю надежды все выяснить. До сих пор мне приходилось довольствоваться информацией из вторых рук, вот почему для меня так важно поговорить с вами, мистер Винегаард. Вы ведь давно были с ним знакомы?

— Двадцать… э… уже двадцать семь лет.

— Значит, вы не сомневаетесь, что он сделал эти деньги на фондовой бирже?

— Конечно нет. А что?

— Похоже, полиция в этом не очень уверена.

— Не понимаю, почему. В зарабатывании денег нет ничего предосудительного. Все достаточно просто: любой человек, у которого есть хорошая работа и немного денег, может ежемесячно вкладывать кое-что в ценные бумаги и стричь купоны. — Винегаард слегка улыбнулся, как бы припоминая давно ушедшие золотые деньки. — А потом оказаться на бирже в тот момент, когда акции «Доу» скакали в цене от двухсот до трехсот долларов за штуку, когда за надежные акции можно было получить пяти-, шестикратную прибыль и на рынок чуть ли не каждый день выходили большие, многообещающие компании.

Впервые я встретился с Гуннаром Ромстедом в 1945 году. Я только что уволился из армии и работал с Меррилом Линчем. У вашего отца тогда было что-то около двадцати тысяч долларов и, на мой взгляд, вполне здравые идеи насчет того, как и куда их инвестировать. С тех самых пор я вел его дела. Мы довольно часто спорили, и в большинстве случаев Ромстед одерживал верх, и я должен признать, что чаще всего он оказывался прав.

О шкиперах и моряках принято говорить как о «морских волках» и старых чудаках, отставших от времени на целый век, однако капитан прекрасно ориентировался в настоящем и превосходно угадывал тенденции будущего. Он верил в новые технологии — особенно в электронику, компьютеры и освоение космоса. Он ведь и сам был радистом…

— Я ничего об этом не знал, — прервал его Ромстед.

— Неудивительно. Видите ли, ему вручили первый офицерский диплом, когда он еще плавал на норвежских судах — пока не получил гражданство США. А в то время считалось совершенно обычным делом, — как он мне объяснил, — чтобы один из помощников капитана имел специальность радиста. Таким образом, у него было два свидетельства. И ничего странного в том, что он почувствовал потенциальные возможности новых электронных компаний вроде «Амекса», «Вариана» и «Хьюлетт Паккарда». Кроме того, он покупал дорогие акции «Ксерокса» и Ай-би-эм — еще до того, как у них начался спад. И разумеется, шкиперы в те времена получали хорошее жалованье, так что большую часть акций ваш отец приобрел, пока плавал под американским флагом. И уже в 1965 году его портфель ценных бумаг стоил не меньше миллиона долларов.

— Хорошо, — кивнул Ромстед. — С этим более-менее разъяснилось. А теперь расскажите мне о том, как он ликвидировал акции на сумму двести пятьдесят тысяч. Спустя двадцать семь лет вы могли ожидать от него чего-либо в таком духе? Это похоже на него?

— Совсем нет, — решительно заявил Винегаард. — Как говорят мои внуки, это не лезет ни в какие ворота.

— Вы считаете, он поступил необдуманно?

— То же самое мог сделать ребенок, вооружившись ножницами. — Винегаард взял со стола список, состоящий из трех скрепленных между собой листов. — Это копия нашего последнего отчета. Здесь упомянуты все акции, которые мы держим для капитана Ромстеда на Уолл-стрит. Он велел продать все с первой страницы, за исключением одного незначительного параграфа в самом низу. Не вдаваясь в детали, скажу только, что в этот пакет входили две акции, которые мы купили для него на прошлой неделе и на которые возлагали большие надежды, и еще одна — Ромстед приобрел ее меньше месяца назад, и она теперь росла в цене даже лучше, чем мы предполагали. Продавать их не имело ни малейшего смысла.

А на следующих двух страницах есть акции, от которых мы уже почти решили избавиться. Приблизительно на ту же сумму — около ста девяноста тысяч. Я спорил с ним, — точнее, пытался, — но он весьма резко оборвал меня. Сказал, что не желает говорить на эту тему. Велел продать все сразу после открытия биржи и как можно скорее перевести выручку на его счет в банк.

Ромстед почувствовал, как в нем нарастает волнение:

— Скажите, не говорил ли он, что ему нужно именно двести пятьдесят тысяч?

— Нет. Конечно, из предыдущих котировок он с точностью до нескольких тысяч знал, сколько денег принесет ему этот список, если не считать изменений, произошедших на рынке за ночь, И действительно, выручка после продажи составила чуть больше двухсот пятидесяти трех тысяч.

— А что за акции включал в себя параграф в конце первой страницы, которые он не стал продавать?

— Ерунда. Кое-какие гарантийные обязательства. Все вместе тысячи на полторы долларов.

— Другими словами, он полностью игнорировал остальные две страницы. А когда вы попытались завести разговор о нескольких акциях, вписанных в них, он оборвал вас?

— Н-да. Примерно так все и было.

— И каким он вам показался? Не было ли чего-нибудь необычного в голосе или манере выражаться?

— Нет. Ничего такого я не почувствовал.

Напротив, ваш отец — будем смотреть правде в глаза — мог быть очень грубым, бесцеремонным и нетерпимым. В этом я имел удовольствие еще раз убедиться во время нашего с ним последнего разговора. Он не хотел слушать никаких разумных доводов.

— Нет, — возразил Ромстед. — Я думаю, он оборвал вас совсем по другой причине.

— Что вы имеете в виду?

— Я считаю, что отца заставили ликвидировать эти акции, и люди, которые принудили его к этому, по какой-то причине не знали о существовании еще двух страниц. Иначе они , забрали бы все.

— Боже правый! Вы думаете, это возможно?

— А какое еще можно придумать объяснение?

— Но как они собирались заполучить деньги? Это должно было произойти в банке, но перед тем как обналичить чек на четверть миллиона долларов, там принято требовать удостоверение личности.

— Нет. Они хотели получить деньги наличными и добились своего. Перед тем как убили его.

Выходившие на улицу двойные стеклянные двери и широкие окна на фасаде Первого Национального банка Калифорнии позволяли рассмотреть его роскошный внутренний интерьер. Операционный зал с полированным мраморным полом и высоким потолком, с которого свисали вычурные люстры, был разделен на две зоны бархатным канатом. Слева пол был застелен ковром, там располагались столы банковских служащих. В дальней части зала размещались кассовые окошки, а еще дальше, за барьером, сидели несколько девушек со счетными машинками. Рядом с ними виднелся загороженный железной решеткой вход в подвал с личными сейфами. В центре зала находились три стойки для письма.

За столом возле лестницы, ведущей в подвал с сейфами, сидел охранник, облаченный в форму. Другой раскладывал стопки чистых бланков на самой последней стойке. Трое кассиров уже открыли свои окошки, и возле них стояли несколько посетителей. «Здесь они и провернули дело, — взявшись за ручку входной двери, подумал Ромстед, — на глазах у всех. А эти парни — не дураки».

Стол Оуэна Рихтера размещался с самого края устланного ковром пространства. От худощавого седеющего мужчины веяло таким консерватизмом и компетентностью, что Ромстед был вынужден признать, что эти глаза за стеклами очков без оправы вряд ли могли упустить что-либо из происходящего в банке или составить ложное впечатление об увиденном. Он представился и объяснил, зачем пришел. Рихтер покачал головой:

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, мистер Ромстед. То же самое я сказал полиции и адвокату, как его — Боллингу? Ваш отец приходил за этими деньгами, находясь в здравом рассудке, полной памяти, и я абсолютно уверен, что он был один.

— Но такое безрассудство совершенно не в его характере, он просто не мог так поступить! — настаивал Ромстед.

— Ну, насчет этого я с вами полностью согласен. Я был знаком с капитаном Ромстедом почти десять лет. Он был весьма здравомыслящим и на редкость консервативным человеком, к тому же превосходно разбирался в финансах. Я хорошо знал капитана, и поэтому подозрение у меня зародилось еще когда он в первый раз позвонил мне, в тот понедельник перед снятием денег со счета, и сообщил, что хочет получить всю сумму наличными. Обычно так не поступают. А самое главное — это глупо и очень опасно. Я старался отговорить его, но ничего не добился. Он потребовал поскорее очистить деньги от пошлин, сказал, что зайдет за ними в среду, и повесил трубку.