Юлий Дубов - Варяги и ворюги
— …А мы и не скрываем, — басит тот, что с планками. — Чего скрывать-то. Это мы раньше людьми были. Не последними. Вот. — Он хлопает себя по груди корявой ладонью. — Это ж мне не за красивые глаза дали. Скажи, Петр Васильич. В президиумах сидели. На слетах передовиков. За границу ездили, опытом обмениваться. А теперь что? С протянутой рукой пошли. И не скрываем. И не стыдимся. Отстыдились свое. Мне, ты думаешь, перед тобой стыдно, что я к тебе просить пришел? Не-а. Ни вот стелечки. Мне перед людьми стыдно будет, если я обратно с пустыми руками приеду. А перед тобой, хоть ты и иностранец, мне не стыдно. Смотри, до чего державу довели.
Усатый объясняет. Он — главный бухгалтер совхоза. А тот, что с планками, — директор. Совхоз называется «Красные орлы». Но сейчас это уже только одно название. Совхоз — свекловодческий. Засеять-то засеяли. А убирать нечем. Комбайны стоят. Нет солярки. Ни грамма. Про презентацию они в газете прочитали. Про то, что появился американец, привез много денег. И приехали. Вот.
— Я не занимаюсь свеклой, — объясняет Адриан. — Я буду защищать права человека. Бороться за свободу. Издавать независимую газету.
Гости переглядываются.
— Вот-вот. — Кивает орденоносный директор. — Права человека ты будешь защищать. Какие права? Жрать же в стране нечего. Хочешь, приезжай к нам прямо сейчас, на месте посмотришь. У нас корову от козы уже не отличить. На кой черт нам твоя свобода нужна, когда жрать нечего? У нас свободы и так… Среди бела дня на улицах людей режут. Куда ж больше свободы-то! Брось! Я тебе честно так и говорю — брось. Вот свекла… Это ж свекла. Смотри. Мы что предлагаем. Ты нам сейчас поставишь солярки. Мы проводим уборочную. И рассчитываемся с тобой. По-честному. Один к пяти. Ты нам тонну солярки, мы тебе — пять тонн свеклы. Ты нам две тонны солярки, мы тебе десять тонн свеклы. Куда скажешь, туда и отгрузим. Хошь — сюда привезем, хошь — прямо в Америку. У нас знаешь, какая свекла? Во! С головку.
— А что я буду делать со свеклой? — спрашивает Адриан. Гости снова переглядываются и пожимают плечами.
— Поставишь на сахарный завод, — решают они. — Там из нее сахар сделают. Этим же сахаром с тобой и рассчитаются.
— А с сахаром что я буду делать? Гости удивлены.
— Это ж сахар! Ты что? Знаешь, у нас на него какой спрос? Мешками хватают. Варенье. Компоты. Заготовки домашние. Еще кое-что.
— Нет, — твердо отвечает Адриан, которому все еще немного стыдно за недостойную слабость, проявленную при избавлении от предыдущих посетителей. — Я борюсь за права человека. За свободу. За независимую печать.
Но теперь ему делается стыдно уже за то, что он отказывает в помощи этим людям, таким старым и беспомощным, потерявшим с трудом завоеванное место в жизни и с каждым днем удаляющимся в темноту вместе со своим совхозом, свеклой и умирающими без солярки комбайнами.
— У вас есть бизнес-план? — спрашивает Адриан. — План финансовых потоков? Вы можете пойти в банк, взять кредит…
Гости дружно машут руками.
— Какой банк! Какой кредит! Кто ж нам даст? Все ведь обеспечения требуют, гарантий. А какое у меня обеспечение? Комбайны? А земля не наша, она государственная.
Уже у дверей директор поворачивается.
— Слышь, — говорит он, — а ну его к черту! Купи у меня совхоз. Я серьезно. И вся свекла твоя. И комбайны твои. И хранилища. Вот где мне все это…
И уходит, тяжело ступая и не дождавшись ответа.
Но посетители не иссякают. На смену совхозным бедолагам является носатый, пахнущий, как клумба, в черном пасторском сюртуке.
— Я вас поздравляю, господин Диц, — начинает с порога носатый, ослепительно улыбаясь. — Я вас поздравляю от всей души. — И выкладывает на стол какие-то папки и буклеты.
Адриан недоумевает. Рождество и Новый год давно прошли, День независимости еще не наступил. Пытается вспомнить, когда день рождения, но вспомнить не получается.
— Исполнительный комитет нашей Ассоциации «Европейско-азиатский гуманизм», — объясняет носатый, — подвел итоги последнего квартала. Мне выпала приятная миссия известить вас, господин Диц, что по решению исполнительного комитета ваш фонд вошел в список лауреатов. Фактически вы на третьем месте…
Адриан начинает ощущать легкое головокружение. Всего две недели как зарегистрировано представительство, а эта не пойми чего ассоциация уже…
Но носатый пастор не дает времени на раздумье.
— Взгляните на эту фотографию, господин Диц. На ней изображен почетный знак лауреата в натуральную величину. Знак представляет собой зубра, опирающегося на земной шар, и сделан из мрамора и полудрагоценных камней. Награждение лауреатов состоится через три недели в «Президент-отеле». Помимо знака вы получите также экземпляр «Золотой книги европейско-азиатского гуманизма», отпечатанной на специально изготовленной по древним египетским рецептам бумаге. Переплет книги сделан из великолепно выделанной кожи тяньшаньского горного козла, имеет золотое тиснение и инкрустирован вставками из панциря китайской черепахи.
Адриан берет фотографию и тупо смотрит на нее. Он по-прежнему ничего не понимает.
— На семьдесят второй странице этой книги, — не унимается пастор, — будет напечатана полная информация о вашем фонде с вашей, господин Диц, цветной фотографией размером в одну четвертую листа. В одну четвертую, господин Диц!
— У меня нет фотографии, — сообщает Адриан. — Размером в одну четвертую.
Пастор отмахивается.
— Это не вопрос, господин Диц. Завтра в удобное для вас время вас посетит наш фотограф. Сейчас будьте любезны подписать этот контракт.
— Какой контракт?
— Господин Диц, информация о вашем фонде будет представлять собой рекламный материал. Стоимость публикации — четырнадцать тысяч долларов. Я уполномочен, — начинает торопиться пастор, замечая на лице Адриана некое прояснение, — обсудить с вами вопрос о скидке. Если ваша фотография будет занимать одну вторую листа — за счет текста, естественно, — скидка может составить не меньше двух тысяч долларов. Получается уже двенадцать. Это очень хорошие условия, господин Диц. При оплате наличными, обратите внимание, господин Диц, будет определенная экономия на налогах. А! — машет рукой гость. — Давайте договоримся сразу, господин Диц. Вы платите десять тысяч наличными. И все! Надеюсь, что мне удастся согласовать с исполнительным комитетом эти беспрецедентно выгодные для вас условия.
Адриан честно пытается объяснить, что он не планирует давать рекламу ни сейчас, ни в следующем месяце, ни в этом году. Но его возражения разбиваются о стену непонимания. Наконец у Адриана лопается терпение.
— Убирайтесь, — вопит он, с удивлением прислушиваясь к непривычно громким звукам собственного голоса. — Son of a bitch! Motherfucker! Cocksucker! Lousy conman! Десять тысяч долларов за книгу из вонючего горного козла! Вон! Я буду звонить в police department!
Ошалевший от неожиданности носатый пастор пятится к двери. Адриан идет за ним, сжимая кулаки.
Московское время — девятнадцать часов тридцать две минуты.
Рабочий день закончился.
Глава 14
Чужое письмо
Желтый лист бумаги, исписанный выцветшими чернилами и датированный июнем девяносто третьего года, Адриан нашел под тумбочкой в номере, когда собирал раскатившуюся по полу мелочь.
«…Часто на такси, но часто и на метро. Здесь фантастическое метро. Я много слышал про это в Штатах, но даже не мог такое вообразить. Ты не представляешь себе, Лили. Москва — это самый необычный город в мире. Я постараюсь тебе объяснить. Он разделен на надземную и подземную части. И они совершенно разные. Над землей город очень некрасивый. Да, у них есть Кремль и есть площадь, она называется Красная. Но все, остальное похоже на Бронкс или Куинз. Очень серое. Серые дома с ужасными следами ржавчины. На балконах сушится белье, как в Неаполе. А под землей потрясающие мраморные дворцы, с мрамором, мозаикой и бронзовыми статуями. Это перевернутый Нью-Йорк. Манхэттен под землей и Бронкс наверху, если ты можешь представить себе такое. Люди живут в американской подземке, а ездят по Манхэттену! Но и это еще не самое удивительное. У нас в Штатах бедные и богатые распределены, если можно так сказать, по горизонтали. Как в Детройте, например, — деловой центр, потом черное кольцо, потом белое кольцо. А в Москве люди распределены по вертикали, как город и метро. Но здесь все наоборот. Наверху, там где Бронкс, люди ездят на своих машинах, они хорошо одеты, от них пахнет хорошим парфюмом, они посещают дорогие магазины — здесь такие есть, и цены в них намного выше, чем в Нью-Йорке. А внизу, там, где Манхэттен, совсем другие люди. Они плохо выглядят, и у них лица такого же цвета, что и город наверху. Там, под землей, среди мраморных колонн и бронзовых статуй, ходит много нищих. И они не поднимаются наверх, где у людей свои машины и есть деньги, они просят подаяние у таких же, как они сами.
