Виктор Пронин - Смерть президента
Оставшись один, Цернциц еще некоторое время размышлял о предстоящем вечере, потом отправился по отделам, дав Стыцю возможность выполнить его главное поручение. Когда же он, вернувшись в кабинет, чтобы провести совещание руководящего состава банка, заглянул под стол, то с екнувшим сердцем убедился, что задание выполнено и стол приведен в рабочее состояние. В полумраке подстолья Цернциц увидел встревоженно блеснувшие глаза красавицы. Побледнев от предстоящего, Цернциц опустился в кресло и остро глянул на собравшихся.
Его надежные соратники сидели в первом ряду с блокнотами, чтобы тут же записать все указания, чтобы ничего не упустить, чтобы тут же броситься выполнять. Прошло совсем немного времени, минут десять-пятнадцать, и оцепеневшие от напряжения подчиненные с облегчением почувствовали, что могут наконец перевести дух — все заметили, что глаза у Цернцица начали стекленеть, их явно повело к переносице, взгляды левого и правого глаза пересеклись, как прожектора в ночном небе. Тело Цернцица напряглось, и в гробовой тишине послышался сдавленный стон, просочившийся сквозь сжатые зубы. Все деликатно опустили головы и принялись что-то старательно записывать в свои роскошные блокноты. И при этом почти незаметно коснулись друг друга локотками, как бы обменялись впечатлениями — дескать, понимаем, дескать, сами живые люди. А подняли головы, когда Цернциц уже вытирал лоб белоснежным платочком.
— Итак, — произнес Цернциц с тяжким выдохом. — Итак… Сегодня мы должны предстать перед нашими гостями, перед всей этой городской шелупонью в наилучшем виде. Все, что они увидят здесь, все, что они съедят, выпьют, почувствуют, должно не просто им понравиться, они обязаны обалдеть… Слушаю предложения. Люцискин… Давай ты, у тебя всегда в голове черт знает что творится. Настал твой час, Люцискин!
— А почему я? — С места поднялся грузный и бесформенный первый зам Цернцица.
— Не тяни.
— Ну что ж… Пусть так, — просипел Люцискин таким тонким голосом, будто струя воздуха с трудом протискивалась сквозь его голосовые щели. — Если вы, Иван Иванович, возьмете на себя труд провести наиболее уважаемых гостей по нашим владениям… К ним не скоро вернется дар речи. Компьютеры, сейфы, автоматика, связь. Предложите им поговорить с заокеанским президентом, с тевтонским канцлером, Жаком-Шмаком…
— Понял. Дальше, — Цернциц записал несколько слов в блокнот.
— Я вот еще что подумал… — Люцискин помялся, посмотрел на Цернцица и тут же стыдливо опустил глаза, словно бы не в силах преодолеть совестливость.
— Ну, скажи уже наконец, что ты такое подумал, что заставляет тебя краснеть при людях?
— Я подумал, что можно было бы одному-второму позволить… Остальные просто захлебнутся от зависти и ущербности, просто захлебнутся, твари поганые! — Глаза Люцискина при этом сверкнули зло и даже свирепо, из чего можно было заключить, что как раз он-то и окажется среди завистников и ущемленцев.
— А позволить-то им что? — Цернциц начал терять терпение.
— Ну, это… Недолго посидеть в вашем кресле… В котором вы сейчас восседаете, Иван Иванович. — Люцискин залился румянцем пуще прежнего.
— Посидят, и что?
— Ну, это… Со всеми вытекающими последствиями.
— Вытекающими?
— Последствиями.
— Ничего не понимаю. — Цернциц беспомощно посмотрел на участников совещания, но все тоже стыдливо опустили глаза.
— Я имею в виду по полной программе, — продолжал Люцискин. — По полной программе обслуживания… Я имею в виду…
И только тогда Цернциц понял, на что намекал бесформенный от обилия тела Люцискин. А поняв, заглянул под стол, чтобы убедиться, что мерцающие глаза смуглой красавицы, как и прежде, полны любви и обожания, запретной любви и порочного обожания.
— Чтобы хоть один человек… На короткое время… Мог ощутить величие… И прочие удобства… — продолжал Люцискин.
— Да? — переспросил Цернциц. Видимо, такая мысль не приходила ему в голову. — Да? — снова повторил он, уже представляя влиятельных лиц города в своем кресле. И взгляд его опять пересекся с мерцающим в полумраке подстолья взглядом красавицы. — А что… Это будет забавно, хе! Пусть глава администрации или представитель президента посидят здесь минут по пять, десять… чтобы было что вспоминать до конца дней своих, а?
Сдержанный уважительный смешок был ему ответом.
— Прокурор города тоже заслуживает подобного знака внимания… Правда, я не уверен в чистоте его белья…
— Может быть, после сауны? — предложил Люцискин. — Будет повод выдать им бельишко поприличнее…
— В этом что-то есть, — согласился Цернциц. — Дальше… Посибеев!
Поднялся со своего кресла Посибеев.
Рост у него был просто потрясающий — два метра пятьдесят восемь сантиметров, а держал его Цернциц в своей команде только из-за роста. Это привлекало внимание, вызывало интерес, а кроме того, Посибеев был своеобразным символом Дома — он возвышался над людьми, как Дом возвышался над прочими строениями города.
— Если, Иван Иванович, — густым рыкающим голосом начал Посибеев, — пригласить их в ваш кабинет, подвести к окну, чтобы в лицо им ударил ветер пространства… Сорок квадратных метров стекла без единой перегородки… Да у них все похолодеет от ужаса.
— И это все? — разочарованно протянул Цернциц.
— Вручить им по хорошему пол-литровому фужеру французского коньяка…
— Хороший коньяк бывает только в Грузии, а уж никак не в худосочной Франции, — как бы между прочим поправил Цернциц.
— Значит, надо наполнить фужеры грузинским коньяком.
— Или армянским, — продолжал делиться познаниями Цернциц.
— Или армянским, — тут же согласился Посибеев, охотно согласился, видимо, тоже был знаком и с грузинскими, и с армянскими коньяками. — Ни один из гостей не осмелится оставить хоть каплю, они будут вылизывать эти фужеры, насколько позволит длина их поганых языков!
— Сказано хорошо… Но… Это все?
— На этаже немало укромных уголков… Пусть бы наши победительницы конкурсов… Ради почетных гостей… Вспомнили бы о своих прелестях… После коньяка гостям наверняка захочется в этих прелестях убедиться…
— Уже подумали об этом, Посибеев. Садись.
— Может быть, оркестр…
— Заказан.
— Танец живота…
— Вот ты и исполнишь, — сказал Цернциц, проявив и смелость мышления, и чувство юмора, и твердость руководителя. Все сотрудники дружно, но сдержанно рассмеялись. Кроме Посибеева — он-то прекрасно знал, что ни единого слова Цернциц не произносит просто так, походя. Если слово выскочило, даже случайно, даже по оплошности — оно должно воплотиться в дело. На свое место Посибеев сел бледный, как… как газетный лист — с сероватым оттенком. — Получишь в костюмерной шаровары, — продолжал Цернциц без улыбки, — чалму, тапочки с задранными носками… Ну и все, что требуется.
— А что еще требуется? — негромко вымолвил Посибеев — он даже сидя возвышался над всеми.
— У тебя между ног что? — строго спросил Цернциц.
— Ну, как, — Посибеев опять поднялся. — Что положено, то и есть.
— А что должно быть у исполнительницы танца живота? — продолжал допытываться Цернциц, будто сам не знал — что там у нее находится.
— Ну, как… — совсем растерялся Посибеев.
— У нее там наличие или отсутствие?
— Отсутствие…
— Правильно, — кивнул Цернциц. — А вдруг кто-то из гостей захочет с тебя шаровары сдернуть? Представляешь? И он сразу поймет, что мы его дурачим… Вместо бабы мужика подсунули… И доверие к нашему банку резко упадет! Ты же разоришь всех нас, по миру пустишь! — сурово произнес Цернциц.
— Чего это они будут сдергивать…
— Да я сам не откажу себе в удовольствии! — воскликнул Цернциц и посмотрел на всех сотрудников, требуя поддержки. — Все захотят сделать то же самое!
— Что же получается… — пробормотал Посибеев.
— А что получается? Ты предложил? Твое предложение принято. Вот и все. Между ног у тебя должно быть именно то, что требуется для исполнительницы танца живота.
— Что же мне… удалять?
— Как хочешь, — безжалостно ответил Цернциц. — Твое дело. Сейчас пол меняют, как перчатки.
— Не успею…
— Да? — удивился Цернциц. — Ты прав, — он посмотрел на часы… — Времени осталось немного. Ладно, так и быть, наложи какой-нибудь муляж… Полохматее. Вдруг кто-то из гостей глаз положит… Городской прокурор, я знаю, любит высоких и стройных. — Цернциц наконец позволил себе улыбнуться.
— И что? — пролепетал Посибеев, почти теряя сознание.
— А что? Ничего. Тащи его в укромный уголок — это тоже твое предложение.
— А там?
— Покажи, на что способна исполнительница эротического танца. Титьки надо тебе нацепить… Только не перестарайся, три-четыре, не больше. А то он не поверит, что настоящие.
