Виктория Платова - Победный ветер, ясный день
В каюте, кроме окурков, оперативники обнаружили с десяток запыленных бутылок из-под украинского пива «Оболонь» (в экспортном варианте — с кучей медалей на этикетке), такой же запыленный вымпел регаты «Катти Сарк» и несколько журналов, датированных июлем прошлого года.
К июлю прошлого года скорее всего относились и бутылки, и окурки. Свежих следов не было, и вывод напрашивался сам собой: ни Роман Валевский, ни его убийца в каюту не спускались. А беседу имели на палубе. Именно — беседу (для того, чтобы по-мужски, до самого фильтра выкурить четыре женские сигареты, требуется время.
Пусть непродолжительное, но требуется).
О том, что имел место вполне цивилизованный разговор, а не банальное мочилово, косвенно свидетельствовало положение трупа. Никаких следов борьбы, никакого личного контакта убийцы и жертвы; ни один волосок не упал, ни одна нитка не была выдернута, ни одна пуговица не покинула насиженное место. Валевский не сполз по мачте, сраженный пулей, он изначально сидел у мачты. Он изначально пристроился возле нее, — как раз для беседы с хорошо знакомым человеком. Нестрашным человеком. Человеком, от которого трудно ожидать подвоха. А тем более такого свинства, как пуля с арабской вязью. Но пуля все-таки была выпущена, и Рома-балерун так и остался сидеть. В «прижизненной позе», как выразился Петр Васечкин.
А убийца даже не соизволил подобрать окурки. Вполне профессионально выстрелил в голову и не удосужился унести с собой редкую гильзу от редкого пистолета.
Хотя времени было предостаточно. Пижонство да и только, мать его ети!..
Бычье Сердце ненавидел пижонов и был убежден, что сходные чувства питает к ним и господь бог вкупе с изменчивой фортуной. Но в случае Ромы-балеруна фортуна явно благоволила пижону: никаких следов, кроме злополучных окурков и гильзы, он не оставил. То есть следы наверняка были, но оказались затоптанными чумовыми свидетелями, обнаружившими труп. Свидетелей было трое: два желторотых, почти невесомых птенца одиннадцати лет и чрезвычайно деятельный, вездесущий, как холерная палочка, алконавт по фамилии Печенкин.
К фамилиям Бычье Сердце относился с опаской. А все потому, что испытал их мистическое влияние на своей шкуре. Будучи Бычковым, Антоха не снял ни одной приличной дамочки, не раскрыл ни одного приличного дела. К тому же вся водка, которую Антон Бычков покупал в ларьках, оказывалась паленой. Но стоило ему стать Сиверсом, как приличные дамочки сами попрыгали к Антохе в постель, а роскошная и потому непотопляемая воровка на доверии Эмма Войцеховская предложила ему статус любовника. Предложение поступило в момент задержания, что придало известную пикантность тому и другому.
Точно так же Сиверсу поперло и с делами: раскрываемость в отделе резко пошла вверх, да и признательные показания посыпались как из рога изобилия. Что же касается водки…
Чтобы не испытывать судьбу, Бычье Сердце переключился на пиво.
И вот теперь, пожалуйста, Печенкин!
Нет, против самой фамилии Бычье Сердце ничего не имел. Фамилия как фамилия, она могла бы принадлежать и космонавту, и заслуженному работнику искусств, и даже президенту (хотя нет, на президенте Печенкине в развитой капитализм не въедешь)…
Но фамилия принадлежала тому, кому принадлежала, — алкашу со стажем. Внешность у алкаша Василия Васильевича была запоминающейся — эдакая помесь утконоса и гиены, тупиковая ветвь развития вида.
Печенкин взирал на происходящее блудливым взором трупоеда и требовал, чтобы в протоколе имя его сына, Виталия Васильевича Печенкина, было подчеркнуто красным. Дважды. Волнистой линией. Он, Виталий Васильевич, и обнаружил «трупака», ура ему и да здравствует! Сам Печенкин клялся и божился, что к телу не подходил, а только взглянул «одним глазком и мигом к участковому».
Помесь утконоса и гиены вызывала у Бычьего Сердца самые низменные чувства.
Если бы они беседовали тет-а-тет, Бычье Сердце не отказал бы себе в удовольствии съездить пару раз по студенистой физиономии Печенкина. Слегка. Не доводя дело до жалобы вышестоящему начальству. Или нет, такого типа, как Печенкин, можно и по почкам. По почкам, почечкам, почулям!
Печенкина — по почкам, это почти каламбур. Бить по почкам — последнее дело, подлость из подлостей, куда подлее простодушного тычка в челюсть (на этих тычках нетерпеливый хулиганистый Сивере и погорал). Но в случае с Печенкиным — можно и отступить от кодекса, которого придерживался Бычье Сердце. Не исключено, что, придя в себя после акции устрашения, Печенкин поведает майору Сиверсу вещи, о которых умалчивал. Или быстренько выложит на стол уже другие вещи, которые утаил.
Но руки у Бычьего Сердца были коротки. Во всяком случае — сейчас. Ему оставалось только гонять желваки и призывать к бдительности следователя Дейнеку:
— Поднажми на алкаша. Мишаня. Поднажми на алкаша!
— В каком смысле?
— Ты посмотри на его физиономию!
С такой физиономией только склепы взламывать да в церкви карманы обчищать!
К терпиле он тоже подкатывался, зуб даю.
— Думаешь?
— Не исключено.
Дейнека, воспитанный в лучших традициях целомудренного классического балета, посмотрел на Бычье Сердце с укоризной.
— Хочешь, я поднажму? — предложил свои услуги Бычье Сердце.
— На тебя двенадцать жалоб, — напомнил Дейнека. Он проработал с Сиверсом не один год и прекрасно знал все повадки отвязного майора.
— Будет тринадцатая. Чертова дюжина, — Бычье Сердце оптимистически хохотнул.
Алкашу несказанно повезло: кроткий Дейнека жать на него не стал, напротив, был подчеркнуто вежлив. Не от хорошей жизни вежлив: следов преступника обнаружить не удалось, а все снятые отпечатки принадлежали четырем людям: Василию Васильевичу Печенкину, двум мальчишкам-желторотикам и самому Роману Валевскому. Но в основном — Печенкину.
— ..ты меня не слушаешь, — обиженный голос Васечкина вернул Бычье Сердце к действительности.
— Да нет, Петя, я все внимательно выслушал. Отчет забираю с собой, если ты не возражаешь. Будем искать твой «гибли».
— Когда найдешь, свистни, — влюбленно прошептал Васечкин.
…В четырнадцать ноль-ноль у Бычьего Сердца была забита стрелка с владелицей недвижимости в лодочном кооперативе «Селена» — Калиствинией Антоновной Антропшиной. Она только сегодня вернулась из Таллина, где гостила у сестры. Побеседовать в управлении, а тем более — в таунхаузе с видом на убийство Антропшина отказалась наотрез, но согласилась принять майора Сиверса у себя, на городской квартире. Чтобы найти указанный дом, Бычьему Сердцу пришлось попотеть: строптивая Калиствиния проживала у Сенной, в самом чреве Питера, описанном еще Достоевским. Порядком поплутав проходняками, Бычье Сердце вышел-таки на исходную позицию: к обшарпанной шестиэтажной трущобе, лишь по недоразумению именуемой жилым строением. Как можно совместить такую дыру с таунхаузом на берегу Залива, Бычье Сердце не знал.
Ну, ничего, гражданка Антропшина все быстренько и, не сбиваясь на визг, прояснит.
…Гражданка Антропшина занимала квартиру в некогда престижном бельэтаже с двумя некогда изящными, а ныне обветшавшими эркерами. Но стоило только Бычьему Сердцу переступить порог антропшинской квартиры, как челюсть у него упала и категорически отказалась возвращаться на место.
Какой там таунхауз на берегу Залива!
Злополучный таунхауз не стоил и десятой доли того, что (по разумению Бычьего Сердца) стоила начинка квартиры. Для начала его оглоушили две напольные китайские вазы — каждая размером с мартышкинских изыскателей: Виталия Печенкина и его дружка. Вазы томно поблескивали в полутьме коридора, и свету, струившемуся от них, было веков десять, никак не меньше.
Это понял даже профан Сивере, не имеющий никакого понятия о прикладном искусстве Юго-Восточной Азии. С вазами прекрасно гармонировали затянутые шелком стены. На шелке были разбросаны птицы и цветы. Невиданные птицы и невиданные цветы. Судя по возрасту, птицы принимали самое деятельное участие в изобретении пороха, а цветы были свидетелями изобретения бумаги. С потолка свешивалась парочка штандартов, украшенных лентами. Штандарты были явно моложе шелка на стенах, но значительно старше Бычьего Сердца — столетий эдак на пять.
Композицию завершала вереница бумажных фонариков.
Бычье Сердце, вечно путавший Японию и Китай, нисколько бы не удивился, если бы его встретил отряд самураев в полном вооружении. Но его встретила кругленькая дама лет шестидесяти. И на ней не было даже кимоно. Простенькая учительская блузка и такая же незатейливая юбка — вот и вся униформа смотрительницы музея. Охрана тоже была музейной (во всяком случае, так показалось Бычьему Сердцу) — три врезных замка на входной двери, цепочка, щеколда и сигнализация. Не хватало только лазера, видеокамер и сенсорных датчиков.
Дама сквозь зубы пригласила Бычье Сердце на кухню, — очевидно, чтобы не добивать сдержанной роскошью окончательно. Но в приоткрытую дверь комнаты Бычье Сердце заметил целый алтарь раскосых божков и богинь, коллекцию музыкальных инструментов, больше похожих на раз резанные плоды экзотических растений.
