Александр Берг - Надежда-прим
Первый шквал дождя хлестнул Мокрова по лицу, и он отшатнулся от него, как от удара.
— Но вы же сами захотели… обедать в общем зале! Так сказать, поближе к массам! — в отчаяньи зашептал он. — Куда же я должен был вас усадить? На пол?!
Указательный палец Сапожникова жестко уперся в грудь директора базы отдыха, от чего тому стало нехорошо.
— Вы что же, милейший, так до сих пор ничегошеньки не поняли? Да сейчас гораздо лучше сесть на пол, чем занять чье-то пригретое место! Особенно, — Сапожников вдруг резко оглянудся по сторонам и тоже перешел на шопот, — особенно, в общем зале, с массами!
Мокров было открыл рот, чтобы сказать, что тот сталевар — просто хам и не выражает точку зрения трудящихся масс, но референт зло отмахнулся от него.
— А теперь вы предлагаете нам идти в эту вашу долбаную сауну сквозь строй этих… этих… представителей народа! Сколько их тут?
— Триста шестьдесят пять, — не раздумывая, шопотом выкрикнул Мокров.
— А на сколько человек рассчитана ваша сауна?
— Максимум на… — так же бойко начал директор «Родничка», но от страшного прозренья вдруг осекся.
— Вот именно, милейший! Максимум! Значит так! Устройте там народную баню. Этакую огромную массовую помойку! Если надо — в три смены! Круглосуточно!
— Круглосуточно? — ошарашенно переспросил Мокров.
— Вот именно! — отрубил референт. — Круглосуточно! Как в мартеновском цехе! Но чтобы к концу заезда все наши… тттруженники перемылись в финской сауне. Все до единого! И тот сталевар в первую очередь! Чтобы никто не мог сказать, что у нас финская сауна — только для привилегированных. Так что — воды, березовых веников и пару не жалеть!
— Но если Михал Тимофеич все же приедет?! — чуть не плача пролепетал Мокров.
— Не приедет, — глядя прямо в густую завесу дождя, уже совсем спокойно, даже равнодушно, сказал Сапожников. — Генеральный срочно вызван в Москву.
И уже совсем тихо, как будто самому себе, угрюмо добавил:
— Половина оборонных заказов аннулирована, предприятие на грани закрытия. Ссссауна!
— Кккак это?… — не веря своим ушам, отозвался Мокров.
Сапожников посмотрел на него без всякого смысла. Он уже понял, что сболтнул лишнее, но внутри накипело и рвалось наружу.
— А так! — подошел к краю террасы и подставил руки под проливной дождь. — Конверсия, мать ее! Страна, сволочь, разоружается! Догола! И все оборонные предприятия — под нож! А мы — кто же?
— Так это же… секретная информация! — пораженный такой нечеловеческой откровенностью, сомлел Мокров.
— Да ладно вам! Секретная! Секретная, когда страна вооружается! А вот че нам всем завтра делать, действительно… бааальшой секрет!
Референт отошел от края террасы и, как показалось Мокрову, не без злорадства сказал:
— А погодка-то подвела, милейший! Не подготовили вы погодку к открытию! А? Но… не извольте беспокоиться: скорее всего, этот сезон для вас последний. Если завтра нас всех нахрен не закроют, будем выпускать кухонный гарнитур «Малютка» и мельхиоровый сервиз «Надежда». На станках для снарядов, разумеется! Так сказать, масло вместо пушек! А это — не оборонные заказы. Этот гарнитурный сервиз еще продать нужно! А кому он сейчас нужен этот… Васька! Так что, все лишнее — за борт! И ваш «Родничок» — в первую голову! Как абсолютно бесперспективный объект. Вы даже не представляете себе, какие грядут метаморфозы!
Сапожников ритмично закивал головой и грустно улыбнулся.
— Сегодня по просьбе генерального лично проведал в больнице его заместителя по кадрам. Умирает товарищ Трубицын от неизвестной болезни. И как умирает! В вонючей общей палате на двадцать человек, в окружении каких-то дегенератов, я имею в виду и врачей, без должного ухода и лекарств. Словом, как все! И упаси Бог, даже заикнуться об отдельной палате! Я смотрю, а у него ноги на кровати не умещаются, торчат в проходе, как на полке в плацкартном вагоне. И каждый подлец, проходя, норовит их задеть. Приятно же задеть ноги заместителя генерального директора по кадрам! А? Как вы считаете? Ведь приятно?
При этих словах Мокров отчетливо вспомнил двухметрового заместителя генерального директора по кадрам товарища Трубицына, перед которым трепетали все тридцать тысяч трудящихся номерного предприятия, тоскливо скривился, но возражать не стал.
А Сапожников мимо него шагнул к раскрытой двери в банкетный зал. Уже в проходе обернулся, подмигнул Мокрову и решительно махнул рукой:
— А! Что это вы там, милейший, намекали про баньку? Настоящая финская, говорите? А не обновить ли нам ее? Как сюзеренам, по праву первой брачной ночи! Как вы думаете, народ нас поймет? Я думаю, должен, просто обязан! У него, судя по всему, еще все впереди! А у нас с вами… Короче, когда еще удастся помыться в настоящей финской сауне… за казенный счет!
Глава 15
В понедельник утром Коробейникова пришла занять очередь в здании суда и приготовилась бороться за свои права на зарплату. В последние годы у тружеников славного орденоносного города зарплата все больше напоминала свет давно потухшей звезды. Мало кто в июне мог с уверенностью сказать, за что и сколько он должен был получить в феврале. Но если свет угасшей звезды все же доходит до Земли без проблем, то за свои кровные денежки еще нужно было пролить немало крови.
А чтобы начать бороться, требовалось с раннего утра занять очередь и терпеливо ждать, когда тебя вызовут в приемную судьи за широкой, оббитой коричневым дермантином дверью. Там секретарша — девушка неопределенных лет и примет — могла принять у тебя заявление, а могла и не принять. А судья, если до нее все-таки доходило, сообщала свое решение с видом патологоанатома, расположившегося завтракать прямо на свеженаформалиненном трупе.
Когда Надежда Викторовна, полная самых гадких предчувствий, подошла к дикому скоплению народа у оббитой дермантином двери, и точно также, как в очереди за порошковым молоком спросила, кто крайний, ей долго никто не отвечал. Она даже не на шутку занервничала. Ведь это же совершенно противоестественно, когда очередь есть, а крайних нет!
Но вдруг стоящая рядом не очень молодая парочка, глядя поверх ее головы и как-то в сторону, завозмущалась:
— Во народ! Как нерусские! Кто крайний, кто крайний! Какой-такой в очереди край? Она че — пропасть?!
— А как же тогда спрашивать? — робко поинтересовалась Надежда Викторовна.
— Видать из Таджикистана! — зашушукались в толпе. — Политическая беженка! Деревня! Понаехали тут! И сразу в очередь! Как будто Рассея резиновая!
— Не крайняя, а последняя, гражданка! — строго поправил Коробейникову суровый старик с палкой под мышкой. — Это раньше мы все были крайние, а теперь — последние! Усекла?
— Усекла! — благодарно улыбнулась Надежда Викторовна. — И кто же последний?
— А тут хрен поймешь! — почесал за ухом суровый старик. — Я сам уже полчаса спрашиваю, никто не отвечает. Так что, держись, девка, за мной. Теперь ты будешь, слава Богу, последней!
Все были немножко злы, и Надежде Викторовне показалось, что она знает, почему. Собственно говоря, она должна была быть злой по той же самой причине. Но настроение, как всегда, было, скорее, игривое, чем злое. Она попыталась разозлиться, чтобы стать, как все. Но ничего не получилось. Наоборот. Настроение разыгралось вовсю, как аппетит перед самым сном, и это ее напугало. Когда кругом все немножко злы, хорошее настроение — не к добру.
Итак, стоя последней в бескрайней очереди за зарплатой, Надежда Викторовна услышала немало интересного. Оказывается, в кинотеатре Родина уже вторую неделю шли таинственные ночные киносеансы американского супероткровенного фильма «Калигула». Шутка сказать, с одиннадцати вечера до четырех утра за баснословные, конечно, бабки каждый советский человек мог оторваться по полной, то есть, как никогда прежде, то есть, пить в буфете «Наполеон», курить «Мальборо», слушать тяжелый рок и до посинения смотреть безумно интересную запрещенку, то есть фильм, где герои раздеваются догола и даже… ниже пояса!
Народ дурел от восторга, наперебой пересказывая целые сцены, от которых у Коробейниковой от стыда горели уши и щеки, а сердце бухало по всему телу и глаза закрывались от нахлынувшей истомы.
Еще рассказывали, что в парке имени Пушкина разместился чешский Диснейленд. И даже с американским горками! Правда, по мнению очевидцев чехи явно схалтурили и привезли в Россию позавчерашний снег, какие-то допотопные развалюхи. Но зато цены были, как в Америке, и эти наполняло сердце гордостью: ну вот и на нашей растеряевой улице теперь праздник!
Всем ужасно нравилось «Поле чудес», где угадывая по букве никому не известное слово, счастливчики выигрывали импортные миксеры, кофеварки, пылесосы, а если уж совсем повезет, то есть, до смертного ужаса, и ключи от машины! Главное, не пожадничать, и вовремя подарить что-нибудь совсем уж ненужное усатому Якубовичу и вместе с ним с чувством и без запинки пропеть: рекламная пауза!
