Город, где гаснут фонари - Инна Владимирова
— И поэтому ты убивал?
— Да.
— Скольких?
— Не знаю.
— Как это?
— Вот так. Сотни, тысячи… Невозможно сосчитать мирных жителей кишлака, который вы сожгли после того, как отправившегося туда за спичками безоружного бойца вернули спустя пару дней по частям в нескольких мешках. И это лишь один из всех случаев… Конечно, на моих руках кровь не только мирных, но и моджахедов, душманов и прочей всякой нечисти. Вот только… Мои руки в крови даже сейчас, в мирное время. Мне не отмыться от грехов прошлого.
— Война сделала тебя… таким.
— Не совсем. Это было во мне и раньше, просто открылось именно на войне. И это осталось во мне с тех пор. Конечно, оно никуда и не уйдёт никогда — теперь это часть меня, от которой мне никуда не деться. Разве что учишься немного контролировать это, чтоб совсем не съехать с катушек. Работа в ОМОН немного помогала, ведь там можно было выпустить пар. Но… но это не работает в мирное время. Может, ты и уехал от войны, но она осталась в тебе самом. Так что никуда от неё не денешься.
— А как ты вообще на войне оказался? Тем более вместе со своими?
— Натворил делов… Серьезных делов. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы Данька Ткачук не помог мне отчалить в армейку, и если бы Афган не заплатил за то, чтоб нас отправили куда подальше, а не оставили где-то штабными крысами сидеть. Призыв-то тогда уже закончился… В лучшем случае — сидел, сейчас бы уже наверно вышел. В худшем — грохнули бы.
— Что ты сделал?
— Да так… Одному важному индюку по рогам надавал.
— Просто так?
— Ну-у… За дело.
— А почему в армию? Мог бы просто уехать.
— Я злой тогда был, как не знаю кто. И из-за этого мужика поганого, и из-за матери. Она как узнала, чего я натворил и что после этого в армию сбегаю, такой скандал закатила… Это я уже потом понял, почему она так ругалась и не хотела этого — эта война забрала у неё мужа, моего отца, и мать боялась, что заберёт и меня. Но это понимание пришло намного позже, а поначалу я с ней не общался, где-то с полгода. Потом отошёл немного — в армии мозги вправили. А в армию сбежал, потому что знал, что тут меня никто не достанет — ни мужик тот, ни кто-то ещё. Я… Мне казалось, что весь мир против меня — мать, мужик этот, ещё кое-какие проблемы… Ну и думал, что помереть не так уж плохо. Только хотелось помереть героем, родину типа защитить… Где только эта родина теперь и кому нужны эти герои?
— Все настолько плохо было?
— Честно? Сейчас уже и не знаю, когда хуже — тогда, после армии или сейчас.
— Но сейчас же ты геройствовать не собираешься? — Даша выразительно округлила глаза, намекая ему.
— Нет. Сейчас точно нет.
— А срывы? Почему у тебя может, кхм, снести крышу?
— Агрессия и проблемы с самоконтролем. Я в драке могу и убить, если меня не оттащат. Так, кстати, чуть с Мельником не получилось, благо, Илья попросил не портить твоей подруге квартиру. Но действует это только если кто-то как-то посмеет задеть моих родных и близких. Ладно я, но вот тронуть родных не дам… Меня накрывает, и я не контролирую силу, не контролирую себя. Я просто выпускаю всю злость, что скопилась во мне за это время. Но это было во мне и до войны. Причём давно. Просто открылось все внезапно. Я поэтому и сбежал в армию, думал, что там научусь управлять этим, но все стало только хуже.
Он встретился с ней взглядом и тысячу раз пожалел, что сказал об этом, потому что ему показалось, что в глазах ее промелькнул страх.
— Тебя я не трону, не бойся, — тут же заверил он, пытаясь исправить свою ошибку. — Никогда не трону.
— А если меня кто-то тронет?
— Тогда я не завидую тому идиоту.
— Ты поэтому начал пить? Из-за этих, кхм, проблем?
— Блять, Афган тебе вообще все выдал, что ли?
— Отвечай на вопрос.
— Да, отчасти. Думал, что смогу это заглушить таким образом. Да и так было легче. И после войны, и на работе. Когда сначала убиваешь людей, потом избиваешь их резиновыми дубинками, а потом возишь проституток и иногда поколачиваешь всяких бандюков, то невольно задумываешься о том, что не так с твоей жизнью. Вот так и начинаешь искать ответы в алкоголе и истину в вине… Но нельзя сказать, что я прям так уж сильно нажирался.
— Афган сказал, что ты пару раз до белки напивался и тебя еле-еле твои друзья вытаскивали.
— Это было-то всего один или два раза.
— И все же было.
— Ну, Даш, ну кто не без греха?
— Хорошо, а почему перестал?
— Мозги встали на место. И дома мне их подправили, и пацаны тоже подправили. Я понял, что ни к чему хорошему это не приведёт. Да и понял, что у меня есть кого защищать, о ком заботиться… И им я важен и нужен, и явно не в состоянии мрази, от которой несет перегаром и которая даже на ногах стоять не может. Ну, а потом вообще ты ворвалась в мою грешную жизнь…
— Ах вот как! — засмеялась Даша. — Вот это удар по моему самомнению. А я-то думала, что все почести за избавление от алкоголизма мои.
— Ты появилась спустя где-то год после этого. И я благодарен Богу или черт знает кому, что ты не видела меня в том состоянии.
— А сейчас? Что с этим всем сейчас?
— А сейчас у меня есть ты.
Он поднял ее руку к своему лицу и поцеловал ладонь, коснувшись губами шрама. Даша почувствовала, как в этот момент у неё по позвоночнику прошёлся будто разряд тока. Отодвинув от себя ее руку, он поглядел ей в глаза и слабо улыбнулся.
— Теперь ты понимаешь, почему я не особо хотел рассказывать тебе о своём прошлом. Оно слишком неприглядное, и мне казалось, что будет лучше, если ты кое-чего не будешь знать обо мне.
Даша молча взяла его за руку и сплела их пальцы вместе. Она немного
