Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

Инга мало что поняла в этом разъяснении, поразительно прозвучавшем в устах старухи, ни в прежнюю, ни в нынешнюю встречу не представавшей перед нашей героиней большой мастерицей по части глубокомысленных суждений. Ингу занимало, где бы скоротать время до вечера, на который она уже наметила исполнение многих дел, в том числе и важнейшего. Хорошо бы под крышей, в стенах дома, в каком-нибудь тихом и неприметном уголке, и так уже Бог знает где шаталась до утра, после старухи-то с ее фантазиями, вспышками гнева и преображением в суровую наставницу. Старуха не от себя говорила, ее научили, как попугая, — шагая по погруженной в сон улице, Инга покивала, соглашаясь с этим выводом, — а со мной обстоит хуже некуда, никто и не собирался меня учить, как ходить по лезвию бритвы. Злое и погибельное, опустошающее душу чувство, что она среди врагов, охватило ее. Тимофей решить проблему окончательного перехода на нелегальное положение не помог, и она отправилась к Маслову, у которого муж провел ночь после побега; может, и не одну ночь, но сейчас этого уже не восстановить в памяти. Ей очень не хотелось провести день на улице, у всех на виду, в томительном ожидании последующих событий, а Маслов представлялся надежным человеком, который, к тому же, не станет задавать лишних вопросов, — это весьма кстати, не по душе было бы Инге повествовать нынче кому-либо о плачевном конце супруга.

Но Маслова дома не оказалось. Маслов был человеком одиноким и замкнутым, так что не нашлось никого, кто бы вышел сказать, где он и стоит ли его ждать. Инга кружила по району, где находился масловский дом, время от времени подходила к двери и стучала, звонила и даже ударяла ногой. Но Маслов все не возвращался. В своих блужданиях Инга думала не о том, где она все-таки проведет этот день, требующий от нее немыслимого напряжения, и даже не о погибшем муже. А день ли, ночь ли… Смена происходила как в какой-то фантасмагории, свет и тьма перемежались так, словно работал ловкий фокусник, и не только сменялись, играя, сезоны и погодные условия, но и пейзажи приобретали вдруг аллегорический вид, как под кистью иконописца. Инга думала о том, как плохо, что муж унес с собой газовый пистолет, и он достался его убийцам, а она в результате осталась с таким сомнительным оружием, как перочинный ножик, довольно, правда, большой, но едва ли грозный в ее слабых руках. О нем же, о муже, она еще не способна была думать как о мертвом, и хотя она отлично понимала, что он мертв и его гибель означает конец всего, что было ей дорого, эта смерть была сейчас для нее прежде всего поводом поставить перед собой важную задачу.

Маслов явно задался целью обмануть ее ожидания. Ночью привлекали внимание таинственные шорохи, манил внезапный шелест, мощный, но доносившийся издалека и как бы с нарочитым ослаблением, с признаками изношенности и увядания. День казался холодным, упрямо и нагло меркнущим. Призрак Маслова вывертывался из-под руки и, осклабившись, нашептывал: не вернусь, не пойду домой, пока ты тут крутишься, уходи отсюда, нечего тебе здесь делать, негодница. А в домике у озера муж приготовил для нее дрова и растопил бы печь, если бы она не увязалась за ним. Но там она не знала бы о его гибели и только терпела бы напрасную муку ожидания, сомнений и страха за него. Здесь она уже знала, и ее жизнь совершила резкий поворот, преобразилась в нечто, не поддающееся пока толкованию. Потом обязательно растолкует. Собственно, была уже не жизнь. Словно дело происходило во сне, где за нее все решали силы иного, неизвестного земным обитателям порядка, не имеющие ничего общего с ее волей и разумом, Инга вдруг очутилась в сквере, успевшем, похоже, достичь размеров парка, и там она сразу забыла о Маслове, твердо предполагая теперь побыть в укромном местечке, откуда ее муж не так давно высмотрел прогуливавшегося журналиста. То самое место она нашла или просто похожее на него, было не столь уж важно. Инга забрела в заросли и улеглась в траве как в коробке с ватой. Какая ж это жизнь? Это было что-то другое, какая-то, может быть, особая связь с чужими ей людьми, вызревавшая наподобие плода, материализующаяся в ее чреве и в ее душе, в затихшем или притаившемся разуме и воспаленном воображении. Впрочем, она замечательно расправила затекшие члены, свободно раскидала усталые руки-ноги. Пришло облегчение.

Пробирало сыростью земли, проснулась, открыла глаза, окунулась в сумерки. Вдруг быстро стемнело. Довольно высоко в небо поднялась луна и, сжавшись там, холодно и отчужденно замерцала, внизу промелькнул или как будто ударил в темноту серебристый всплеск реки. Смолкли все звуки, и только Инга, прячась от колючей ночной прохлады, ворочалась и вздыхала во мраке, как зверь в своей норе. Она хотела пробиться в теплые земные недра, зарыться в них, притиснуться к живым и греющим живое корням растений.

На оставшиеся после ограбления молочного магазина деньги взяла билет на московский поезд. В окошечке кассы студенистой массой колыхалось лицо, на котором немигающими точками стояли свиные глазки, сверлившие странную пассажирку удивленным, негодующим взглядом. Как только такие осмеливаются брать билеты! В поезде люди приличные, а эта топчется перед кассой, как безумная, как попрошайка, как юродивая, одежда измята, перепачкана, в волосах застряли пучки травы только что не с корнями и землей, — и туда же метит, в вагон, к господам!

На билет до Москвы денег не хватило, да ей и не нужно было в столицу, расплатилась за проезд до какой-то промежуточной станции, название которой тут же вылетело из головы. До отправления поезда оставалось еще с полчаса. Подбежал юркий молодой человек:

— Прошвырнемся, куколка?

Инга сердито отмахнулась. Многое вызывало недоумение. Не объявлен розыск, не кишат вокруг агенты, не хватают, не ловят, не вынуждают выхватить ножик, всюду умиротворение, обыденность, рассеивающая опасения, притупляющая страх. Ей выпало ехать в последнем вагоне, а компании подполковника — в головном. Инга увидела этих благополучных людей на перроне, они вяло переговаривались между собой, и она не решилась подойти к ним близко. Правда, узнать ее мог один Якушкин. Но зачем рисковать прежде времени? Вот бы толкнуть под поезд ихнюю тетку, да так, чтоб в полете успела вообразить себя героиней знаменитого романа! Наступило время путаницы; с головой что-то делалось. Две небезызвестные Анны… Одна из них разлила масло на рельсах и прославилась в качестве Аннушки. Вдруг солидный и гордый офицер (он в штатском, а офицерская сущность угадывается) поскользнется в самый неподходящий момент? Но зачем ему на рельсы? Может быть, спасать упавшую тетку…

А не хочется думать об этой ихней тетке что-нибудь скабрезное, выдумывать разные пошлости, шельмовать. Зачем? Тетка хороша собой, писаная красавица. Все в ней полнится соблазнами, так и брызжет, но ее помыслы, может, чисты, и на совести нет никакого греха. Это вполне вероятно, стало быть, самое разумное — взглянуть на тетку уважительно. Инга знала, что доживает свои последние часы. Самое верное в такой момент — не путаться, не фантазировать, не трусить, не звереть. Когда поезд тронулся, она села в пустом купе у окна и, тупо глядя на мелькавшие за ним огоньки смирновской окраины, прикидывала, как ей лучше осуществить задуманное. Но ничего не выходило, то есть выходило лишь, что лучше осуществить, чем нет. Однако она знала это и раньше, для чего же ей было бы еще садиться в поезд, как не для того, чтобы выполнить задуманное? А вот как сделать это наилучшим образом и при каком именно раскладе сделанное можно будет признать сделанным хорошо и даже превосходно, она не имела представления.

Затем ее подхватил порыв, она подчинилась ему, не вдаваясь в суть, встала и пошла по вагонам в голову поезда. Был уже поздний час, но вообще-то рано, если принять во внимание, какую цель она преследовала. Нужно было миновать вагон-ресторан, и, войдя в него, Инга тотчас увидела всю компанию за дальним столиком. Якушкин сидел спиной к двери, в которую она вошла, так что Инге словно ничего иного не оставалось, как сесть за столик прямо у него за спиной, — это было рискованно, он мог в любую минуту повернуться и увидеть ее, но ей почему-то казалось, что выбор места подсказывает сама необходимость убить предателя. Кроме того, представлялось важным услышать, о чем говорят эти люди, несомненно, приложившие руку к убийству ее мужа.