Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

Подполковник насупился и предостерегающе повел из стороны в сторону указательным пальцем. Намерение не осуществилось.

— Ищите, а вернее бы — списать, — усмехнулся Виталий Павлович. — Мало ли кто отправлен в расход. Могли и кого почище этого Тимофея порешить. Так что же, каждый случай рассматривать в его отдельности и разбирать как нечто достойное внимания, до каждого пропавшего без вести докапываться?

Глава тринадцатая

Инга знала, что не отпустит мужа одного, а он бунтовал и настаивал, выдумал словно бы какой-то идеал и счел своим долгом его достичь, то есть исполнить некую миссию; все порывался уйти, и чтоб непременно один, но ее мучили дурные предчувствия, и она, можно сказать, точно, наверняка знала: нельзя ему идти одному. Он все показывал, что переубеждать его бесполезно, он непреклонен и свято верит, что его затея нимало не бессмысленна. Он принял решение.

Бу-бу-бу… Бубнил. Решение называется! Если бы это в самом деле было похоже на решение! Или, к примеру сказать, когда б пошел да сделал на одном дыхании, пусть даже ценой собственной жизни. А он ходил и ходил к журналисту, ходил и мямлил, о чем-то болтал, просил, договаривался, и все это ни к чему не приводило и ни к чему, полагала Инга, не могло привести. Ни к чему ясному, конкретному, действительно необходимому им сейчас.

И он, видите ли, непреклонен! Он принял решение! Правильнее сказать, что он делает вид, будто принял решение. На самом деле он просто-напросто погрузился в туман, с головой ушел в некий омут, обезумел — условия, в которых ему, естественно, нечего сомневаться, что она, Инга, убеждена в серьезности его намерений. И это питает его непреклонность. Самое смешное, что он сам верит в эту серьезность! А все ради чего? Все ради того, чтобы вляпаться в дурацкую историю или даже вовсе сложить голову из-за какого-то Бурцева. Этого Бурцева раньше не было в их жизни — и что изменится, если его не будет и впредь?

— Не понимаю, — вздохнув, покачала головой Инга.

Архипов неохотно — не желал отвлекаться от своего занятия, поднял лицо к лившемуся в оконце тусклому свету, и на границе света и тени оно на мгновение стало плоским. Присев на корточки, он складывал у печи дрова, придирчиво рассматривал каждое полено и присоединял к изученным прежде, возводил из них горку. Ему хотелось, чтобы у жены было под рукой все необходимое, когда он уйдет, например, эти дрова, и он складывал их с чрезмерной аккуратностью, стараясь таким образом подчеркнуть свою заботу о ней. Ночи еще прохладные, и он перед уходом затопит печь, так что жена не замерзнет, пока он будет отсутствовать. Он сжал руку в кулак и потряс им, убеждая себя, Ингу и природу, что холод не пройдет, не причинит зла его жене.

— Какие-то фантазии, сказки… Какой-то Архипов… Что за Архипов? Кто он? Зачем? — недоумевала Инга.

— На моей совести двое, — возразил муж.

— Я тоже убила.

— Вот ты говоришь: какой-то Архипов, что за Архипов… А между тем Архипов — это я.

— Ну, я ошиблась. С тобой ведь проще простого помешаться.

— Да, и на самом деле речь идет о Бурцеве. Надеюсь, он все еще, несмотря ни на что, жив. И то, что сейчас происходит со мной, это разговор совести с живым человеком.

— Вот так заявление! А я, по-твоему, не жива? Дурак ты, — сказала Инга веско. — И ничего ты не добьешься, только навлечешь на себя новую беду. Тебе повезло, тебе удалось вырваться оттуда. Разве то не ад? А ты вырвался. Но это всего лишь везение, счастливый случай. Так зачем же теперь добровольно лезть в петлю? Зачем испытывать судьбу? — говорила она.

— Мне не просто повезло. — Архипов выпрямился и, подняв вверх указательный палец, внушительно взглянул на жену. — Я приложил усилия, а если бы я полагался только на случай, я бы до сих пор сидел там.

— Выходит, и он, этот твой Бурцев, должен приложить усилия, если хочет вырваться. А если он этого не делает, значит, не находит нужным.

— Иногда без помощи со стороны рассчитывать на успех не приходится, — ответил Архипов, налегая на проникновенность, как если бы излагал истину, на пути к которой изведал много страданий, а достигнув уже мог смотреть в будущее с особой уверенностью, с позиций той едва ли не священной правды, которая сама отвечала за его поступки. Что это за удивительная правда, он толком не знал, но когда Инга выступала против его намерения идти к Якушкину, то есть против самой высшей истины, он отчетливо сознавал себя настоящим, мужественным и волевым мужчиной. В такие мгновения жена виделась ему ворчливой, вечно всем недовольной бабой, из чего возникало ощущение грандиозности, некоего величия, словно он возносился к небесам и окидывал землю взглядом с невероятной высоты. Это и была правда.

— Не понимаю, на что тебе сдался этот Бурцев, — начала опять женщина. — Тебе мало собственных забот? У тебя отличное положение и радужные перспективы? Ты огреб уйму денег, целое состояние? Нет, ты не добыл и гроша. И тебя это не беспокоит? Тебя не беспокоит, что ты до сих пор не ограбил банк? И это человек, который собирается увезти за границу свою жену! Так ты меня любишь? Так заботишься обо мне?

Архипов был снисходителен и не сердился на жену за то, что она не понимает пусть простых, даже элементарных, но определенно затрагивающих совесть вещей и постоянно сворачивает на бытовые вопросы.

— Видишь ли, — принялся объяснять он, — когда попадаешь в тюрьму, в лагерь… в этот ни на что не похожий, страшный мир… неудивительно, наверное, что начинаешь тянуться к человеку, который почему-то тебе приглянулся, и уже не можешь не думать о нем…

— Ты с ним целовался, ну и все прочее такое, — сделала Инга вывод. Заметив, что муж поморщился, она улыбнулась и заговорила иначе, теперь уже как полагается душевной женщине, обладающей покладистым характером и мягкими, обтекаемыми мыслями. — Допустим, ты в чем-то прав. Но сейчас ты не с Бурцевым, а со мной, не в лагере, а в лесу. Почему же ты думаешь о Бурцеве, а не обо мне?

— Я думаю о тебе.

— Я нуждаюсь в помощи не меньше Бурцева. Вспомни, что мне грозит.

— Понимаешь, я не могу всего объяснить, не умею… Я только чувствую… Вижу… Все равно как галлюцинации, а это еще те штуки, приходят неизвестно откуда, и ты оглянуться не успеешь, а тебя уже что-то заставляет их смотреть. И верить в них, понимаешь, вот что самое главное, самое важное… Я знаю, это только картинки, видения, а все же верю в них, и мне нужно их растолковать так, как будто они настоящие, реальные. Однажды я проснулся среди ночи и увидел его прямо здесь, недалеко от кровати. Не сразу увидел, но понял, что он рядом, и тогда он стал совсем как настоящий…

— Кого? Кого ты увидел? — шепнула Инга тревожно.

— Да Бурцева, кого же еще. Он мне и говорит…

— А тот, Якушкин, он тебе тоже здесь недалеко привиделся?

— Не надо так про Якушкина, он-то в самом деле настоящий, и не мог привидеться, с ним мне надо было дельно переговорить, и сейчас опять надо, поэтому я пойду, а ты оставайся. Он умный, он все поймет. Да он уже понял, это ясно, это, когда я его в прошлый раз видел, отлично выяснилось. Я успел ему и надоесть. Я прилип… Все клянчил… ну, тебе это известно. В какой-то момент он даже пригрозил, что донесет на меня. Но это чтобы отвязаться, а вообще-то он не тот человек, чтобы доносить, он умный, интеллигентный. И я опять его подстерег, дай, думаю, еще разок попробую, авось получится. И ведь получилось же! И не могло быть иначе, он умный, он должен был понять, он понял… Это было в прошлый раз. Он куда-то торопился, я догнал его и тронул за локоть. Пистолет этот газовый я почему-то не прихватил, забыл, что ли… Я поприветствовал… В общем, дело было так. Я догнал его и говорю ему: вы же умный человек, вы должны понять… Он сначала испугался, побледнел, но как только он меня узнал, сразу его поведение изменилось. А, сказал он приветливо и взволнованно, хорошо, очень хорошо! Потом стал объяснять мне, что торопится, ни минутки свободной, а вот если я тогда-то и тогда-то приду по известному мне адресу, мы обо всем переговорим и обо всем договоримся. Я страшно обрадовался, я понял, что он все обдумал и решил признать мою правоту, даже и вовсе уже признал. Я пожал ему руку. Он ответил крепким рукопожатием.