Комната с загадкой - Валерий Георгиевич Шарапов
«Даже если сто раз решился самоубиться – все равно руками взмахнешь. А тут как у солдата…»
Колька понимал, что надо смирно сидеть в сторонке, на бревне, греть кости у огня, вздыхать о жизни и ждать власть. Он, честно, так и собирался поступить и даже специально развернул бревно и сел тылом к трупу, но глаза, как у рака, чуть не на ниточках вылезали, норовя заглянуть за спину, и руки чесались, и любопытство разбирало.
«Ну пес с ними, в самом деле, кто узнает? Потом положу, как был».
Он взял и перевернул тело.
«Да-а-а-а. Хорошо, Светки нет. Вот это каша… как будто тормозил лицом. Хотя если на полной скорости плашмя на острые камни – тут и мама родная не узнает».
Лицо изуродовано, а одежда на удивление сохранилась, даже можно видеть, что рубашка была свежая, хорошая, галстук тоже не из промтоваров, переливающийся, а не броский, сплошное бордо. Костюм серый, с брусничной ниткой – прямо как с картинки.
«Дорогой, наверное. И хорошо сидит. На таких жирдяях обычно костюмы топорщатся, а тут… наверное, на заказ шил».
Просвистела, рассыпая огни, электричка, и что-то блеснуло на мертвой руке, что до того хоронилось под толстым боком.
«Оп-па. Вот это номер».
Достав платок, Колька через него ухватился за запястье – так и есть. Кольцо.
«Та самая гайка, – понял парень, рассматривая ее, дутую. – Ну точно. Этот перстень был на пальце у инспектора, с которым акт составляли, на камин у Брусникиных. Он, точно».
Тогда, в комнате тети Тани, он стоял то спиной, то против солнца, протягивая перо и указывая, где расписаться. И Колька его не разглядывал. А теперь присматривайся – не присматривайся, на нем и лица нет – то есть не в переносном, а в самом буквальном смысле. Но и фигура, и руки похожи. И пусть изоленты уже на пальцах нет, но вот поджившие порезы, как от скола плитки, и следы, как от небольших засохших мозолей.
«Надо же, вот только утром видел живым. Молодой ведь мужик, руки гладкие, шея не морщинистая. Что ж, может, прогрессивку какую дали, принял с мужиками лишнего, вышел в тамбур продышаться, заснул и выпал. Жаль, я в акте фамилию не разобрал, вот ишак. Сколько раз говорил: читай, что подписываешь. Правда, он таким почерком корявым писал. Да и пес с ним, бумаги глянут и установят – это если на месте документы… А между прочим, не глянуть ли карманы, раз так».
Ох как руки зачесались. К тому же возникла еще одна мысль, порождавшая нечто вроде азарта: «А ну как не сам? Если опоили, обокрали и вышвырнули? Если обокрали, то почему оставили кольцо, оно-то немало стоит. А может, просто снять не смогли? Плотно сидит на пальце, аж валики на коже по обеим сторонам от кольца».
Пока Колька мучился одновременно чувством долга и любопытством, «дачный» костер чуть не потух. Пока возился с ним, раздувая, пролетела еще одна электричка, – и в свете уже ее фонарей, уже на другой руке мертвеца что-то блеснуло.
«Так, и котлы на месте, – в часах он ничего не понимал, но и коту понятно, что хорошие, – точно не грабеж. Но, может, нужны были не часы. А узнать-то просто: если лопатник на месте…»
Так солидно размышляя, Колька – парень бывалый, твердо знавший, что ничегошеньки нельзя трогать, – потянулся за отворот пиджака мертвеца. Во внутреннем кармане ничего не было, но пальцы тотчас нащупали дырку в подкладке, и уже внизу, между сукном и подкладкой – что-то похожее на портсигар. Выяснилось заодно, что костюм только снаружи понтовый, а подбой очень даже ветхий. Надорвав дряхлые нитки, Николай достал вещицу.
И с возмущением увидел, что это тот самый портсигар, он же рамка, перламутровая с морозом, со стола тети Тани Брусникиной.
«Вот мразь. Хорошо еще, целехонькая, только маленький кусочек выпал, да трещина пошла – наверное, на угол гравия попала. Ворюга. Может, и фото уже выкинул, от греха?»
Колька нажал на замок, открыл и с облегчением вздохнул – целы!
«Вот и славно, – решил Николай, без колебаний отправляя рамку в собственный карман, – верну Брусникиной. А то все эти дознания, протоколы, еще у кого в сейфе потеряется – со мной надежнее».
С еще большей брезгливостью глянул на тело:
«А ты, товарищ, порядочная сволочь».
Только успел заботливо поправить на погибшем пиджак перед тем, как перевернуть тело обратно, как было, за плечом произнесли с дружеской укоризной:
– Ручонки-то убери.
Колька тотчас поднял клешни вверх, соображая: «Видел – не видел?» Не должен бы, темно, и со спины подошел.
Лейтенант Акимов, Сергей Палыч, переводя дух, сдвинул фуражку и вытер лоб.
– Товарищ Пожарский, совесть есть?
Колька соврал:
– Я ничего, я не трогал.
«Вот сейчас скажет – положи на место…»
Однако ничего подобного не прозвучало, Акимов ворчал, но добродушно:
– Не трогал он, ага. Мамке расскажешь, как вернется.
«Не видел», – понял Колька и перевел дух.
– Угу. А вы откуда?
– Дело это не твое, а так – со станции шел, глядь, несутся двое, Яшка со Светкой, глаза на лбу, волосы назад. К Санычу их отправил, пусть уж он опегруппу сориентирует. Не то встретится кто-то вроде Светкиной мамы – вся округа будет знать, что тут ломтями тыщу человек настрогали. Ты какими судьбами тут?
– Я им билеты в кино хотел отдать. На Кадочникова.
– Да, слыхал, хвалят. А чего ж сами не пошли?
Нате, а то сам не знает! Отчим же, в одной же квартире с Ольгой живет. Но чем хорош Палыч – если и демонстрирует удивительную тупость, то быстро исправляется. Так и сейчас вышло:
– Понятно. Снова забузила. Почему ж здесь ребят искал?
– Вы что ж, допрашиваете?
– То как же, – спокойно признался лейтенант.
– Я не…
– Отвечай на вопрос, не маленький.
– Они постоянно тут сидят, вон, на бревне, – Колька махнул рукой в сторону опустевшей «дачи» и костерка, – явка у них тут и исповедальня, друг другу на жизнь плачутся.
Акимов сказал «угу», и Пожарский, расслышав сомнение, проворчал:
– Желаете спросить: билеты где? А вот, – и он показал билеты.
– Ты чего это? – весьма натурально удивился Акимов. – Верю, верю.
Все-таки пусть и незаметно, но осмотрел билеты. Лейтенант ничего такого не думал, не подозревал, он просто знал, что Пожарский – парень надежный, честный, но доверять ему сверх меры не стоит. У него свои
