Вадим Григ - Ходи осматриваясь
— Ты завтракал? — спросил он, разжав медвежьи объятия. — А я вот не успел. Так что придется тебе угостить меня бутербродом. Посидим где-нибудь, не возражаешь?
Мы облюбовали уютное полуосвещенное заведение по другую сторону Тверской. Некогда здесь размещалось кафе-мороженое и летом небольшой зал всегда кишмя кишел жаждущими прохладительного. Сейчас здесь было почти безлюдно: за стойкой томился пожилой бармен, да тройка-другая расположившихся вразброс посетителей сосредоточенно предавалась полуденной трапезе.
Мы устроились друг против друга у непрозрачного окна, выходящего на улицу. И тотчас же откуда-то из-за кулис вынырнула толстенькая официантка и устремилась к нам. Я заказал кофе, Бекешев — сэндвичи с курятиной и пиво. Потом он огляделся и заговорщицки подмигнул:
— Удобное место для конфиденциальных разговоров, не находишь? Ну что ж, подобающие формальности соблюдены: порасспросили, поотвечали — обо всем понемногу. Пора наконец и к сути. Давай излагай свое настоятельное дело.
Я назвал номер телефона и попросил:
— Мне нужно выяснить, кому он принадлежит. И подробности о его владельце — кто, адрес, где работает.
— И только? — откровенно удивился он. — Да уж, проблема… Значит, тебе надо разыскать какую-то женщину?
— Женщину? — воскликнул я.
— Ну да, ты ведь сказал «владелица». Или я ослышался?
— Понимаешь, Саш, — объяснил я, справившись с секундным замешательством, — пропал мой друг. И я намерен отыскать хоть какие-то концы.
Я рассказал ему о звонке из издательства и о том, что затем предпринял. Линию Тамары Крачковой, разумеется, обошел стороной, и, наверное, мое усеченное повествование оттого получилось несколько худосочным и невнятным. Принесли наш заказ. Я раздраженно наблюдал, как, отхватив огромный кус сэндвича, он аппетитно прожевал его и запил глотком пива. Глаза его не отрывались от стола, словно силясь разгадать замысловатый узор на желтой скатерке. Отхлебнув сладковатого невкусного питья, этакую смутную ассоциацию с благородным кофе, я поморщился, отодвинул чашку и промолвил:
— Этот телефон я обнаружил в его рабочем блокноте. Может быть, какая-нибудь зацепка…
Он по-прежнему не глядел на меня, но наконец-то отозвался:
— Странно. И не очень понятно. — Помолчал, жестом руки пресек мое поползновение заговорить и продолжил: — Мужик ты не мнительный. До сих пор, во всяком случае, я такого в тебе не замечал. А тут… Приятель не явился на работу. Беспокойно, конечно, но ты вмиг срываешься. Мечешься как угорелый и разводишь непонятную суетню. Откуда такая внезапная необъяснимая тревога? Что первое сделал бы я в таком случае? Конечно, позвонил бы жене: может, что-то произошло с семьей, что-то такое, что заставило его, не помня себя, броситься туда — разве нет? Но ты не звонишь, целых три дня не звонишь. И в милицию заявлять не торопишься. Отчего это? Нет, братец кролик, чего-то ты недоговариваешь. А телефон — сущая ерунда. Не стал бы ты звать меня, когда любой работяга с АТС за стольник продал бы тебе нужные сведения. Дело, конечно, твое, но если не доверяешь…
Пространная тирада отнюдь меня не поразила. Однако смутила обида, сквозившая в голосе. Я ощущал острую потребность выговорить то, что распирало меня, но одновременно страшился его реакции. Минуту посидел молча, тихо соображая и посматривая, как он расправляется со своим нехитрым завтраком. Потом печально вздохнул:
— Ты прав, Сашок, я кое о чем умолчал. Но недоверие тут ни при чем. Не хочется навлечь на тебя неприятности — и только.
Глаза его сверкнули удивлением:
— Неприятности? На меня?
— Да, — подтвердил я. — При твоем статусе детектива… А история прескверная. Тебе наверняка встревать в нее не с руки. Понимаешь?
— Ничего не понимаю, — досадливо сказал он. — Может, довольно темнить? Все ходишь, как девица, вокруг да около. Выкладывай. А о себе я сам позабочусь, хорошо?
— Ничего хорошего, — пробормотал я. — Ну да ладно…
И выложил. Меня точно прорвало. Я рассказал ему все с самого начала, в деталях и подробностях. О том, как Борис разбудил меня среди ночи, как я приехал к нему и как был ошарашен сообщением об убийстве; о безуспешном поиске машины с трупом, о наших суждениях и размышлениях и о последующих днях ожидания, когда стали зарождаться надежды на благополучный исход. Наконец, помявшись, запинаясь, обрисовал свое состояние, намерения и смутные планы, поведал о посещении издательства и банка, пересказав беседу с Куликовым, о тягостном разговоре с Милой и предстоящей встрече с Гринько. Он не перебивал меня. Лицо его сохраняло невозмутимость. Но я достаточно знал его, чтобы угадать собиравшуюся в уголках глаз озабоченность.
Потом мы некоторое время молчали. Я чувствовал себя опустошенным. Бекешев повернулся, жестом руки поманил официантку и заказал еще пива. На ее вопросительный взгляд я покачал головой.
— Ну-у-у, — протянул он, когда она отошла, — напортачили вы, ребята, будь здоров. Понимаешь, как осложнилась работа для следствия? Если убийство имело место…
— Как это? — взъерепенился я. — Что значит имело место?
— А то и значит. Трупа-то нет. И свидетелей убийства тоже. В милиции ничего неизвестно — иначе, тут ты прав, в банке в неведении не остались бы. Я могу логично допустить, что приятель твой все это придумал.
— Зачем? Черт побери, зачем ему? Ты рассуждаешь как мент. — Я спохватился, осекся и виновато выдавил: — Прости, пожалуйста.
— Что уж там, — усмехнулся он. — Я и есть мент. И менты не всегда говорят глупости. Ох как часто они оказываются правы: опыт, знаешь ли, подсказывает.
— И что же в данном случае подсказывает опыт? — не удержался я от иронии.
— Хорошо, загибай пальцы. Во-первых, как я уже говорил, никакого убийства могло и не быть. Зачем ему выдумывать? Опять соглашусь с тобой: черт его знает. Тот самый — пресловутый мотив; знать бы его — никаких проблем не осталось бы. Во-вторых, если и было убийство, то не причастен ли к нему он сам? Да погоди ты! — сердитым махом кисти он усмирил мой возмущенный порыв. — Мало ли как бывает — ревность, ссора, скандал… Я говорю: допустим. Отвлекись на минуту от дружеских пристрастий, это опыт подсказывает — отстраниться, чтобы увидеть. Итак, предположим, убийство дело его рук. Тогда смотри, как все здорово укладывается: и паника, и избавление от трупа, и ты как свидетель — на всякий случай. И исчезновение, наконец — от страха перед ожидаемым разоблачением и стальные нервы могут не выдержать, вот и ударился человек, сломя голову, в бега. Ладно, пойдем дальше. Загибаешь? В-третьих, предположим, что все было так, как рисуется с его слов: женщина от кого-то скрывается, ее находят и убивают. Тут возможны варианты. Он с ней как-то повязан делом, и его убирают как сообщника — раз. Он никак с ней не связан, но кто-то подозревает, что это не так, и избавляется от потенциально опасного свидетеля — два. В-четвертых, убийство — само по себе, исчезновение — само по себе. Чистейшей воды совпадение. Согласен, верится с трудом. Но всякое бывает. И если есть малейшая вероятность, сбрасывать такой расклад нельзя. В-пятых…
Нескончаемое перечисление угнетающе действовало на психику. Я больше не мог выдержать и почти взмолился:
— Хватит-хватит! Довольно!
— Ладно, — сказал он примирительно. — Не куксись. Все это я к тому, чтобы показать, в какую муть ты влезаешь. Работа — не для одного человека. Группе оперов здесь разгребать и разгребать. И еще неизвестно, что выйдет. Мой тебе дружеский совет: предоставь милиции делать свое дело. И не суйся.
— Уже сунулся. — Я помотал головой. — И пойду до конца. В милиции сейчас — и ты это ясно показал — мне нечего предъявить. Кроме того, что Борис пропал, я ничего не могу утверждать.
— И это тоже надо еще доказать.
— Вот пусть и доказывают. Хотя сильно сомневаюсь в расторопности нашей милиции.
— Но ведь ты мешаешь дознанию. Сокрыв известные тебе факты, исходно препятствуешь раскрытию убийства.
— Какого убийства? — ухмыльнулся я. — Оставьте ваши домыслы, молодой человек, и покажите труп. Нет у меня фактов. Абсолютно никаких. Одни только придумки. Убитая-то преспокойненько гуляет себе по Казани. А если всерьез, скажу: убийство меня совершенно не интересует. Я хочу найти Бориса. Или что-нибудь, что прольет свет на его исчезновение. Милиция пускай делает свое дело. А я просто пошебаршусь вокруг. Раздобуду что-нибудь интересное для органов — там поглядим.
— Знаешь, как называется твое шебаршение? Есть такое хреновое слово — «провокация». Тут можно и напороться, и крепко схлопотать по сопатке. Со всех сторон, причем.
— Где наше не пропадало, — сказал я. — Одно признаю: ты в это встревать не должен. Тебе вообще лучше было бы ничего не знать. Прости. Пожалуйста, прости меня.
— Не дури, — буркнул он. Откинулся на спинку стула, подумал немного и с усмешкой сказал: — Забыл, каким упрямым ты можешь быть, когда на тебя находит. Ладно, подсоблю тебе. Открыто — ты прав — выступать мне нельзя. Но на досуг мой, так и быть, можешь рассчитывать.
