Татьяна Степанова - Молчание сфинкса

— Обрезок трубы? — спросила Катя. — Ты вроде хотел вчера кусты осмотреть, где убийца мог прятаться.

Колосов углубился в жидкие кусты, как медведь в бурелом.

— Кто-то мог его ждать здесь. Место пустынное, безлюдное, — донеслось до Кати, — а мог и не ждать, на одном автобусе с ним мог ехать и следом идти… Убить убил, а портфель не взял. Нет ничего, никаких следов присутствия… Глина как кисель. Я говорю — терпеть этого ненавижу. И потом, был бы потерпевший как потерпевший, а то поп. Я пока с его сестрой, этой попадьей, там дома разговаривал, прямо в осадок весь выпал. Катя, слышишь? Нет, все-таки чудные люди эти попы. Точно с луны. Я эту попадью спрашиваю: чем конкретно потерпевший занимался? А она мне: пастырской деятельностью. Как хочешь, так и расшифровывай. Про какие-то Иринеевские чтения толковать мне начала, про какую-то теологическую полемику с каким-то клириком Волгоградской епархии Евтихием. Спрашиваю: с кем погибший общался, с кем знаком был? Так представляешь, Катя, ни одной фамилии нормальной не назвала, а все: архиепископ Фтирский был его другом, архимандрит Африкан какой-то, отец Патрикей, отец Филарет. Надо устанавливать, кто такие. Поседеешь прямо с этими отцами! Я ей про сатанистов вопросик подкинул как бы между прочим — может, с их стороны наезды на отца настоятеля вашего были? Так она аж побелела вся, руками замахала. Не смейте упоминать, кричит, молодой человек, в моем доме этих богом проклятых отщепенцев! Не упоминайте… А мне теперь весь наш банк данных по этой нечисти перелопатить предстоит.

— Ты думаешь — это ритуальное убийство? — спросила Катя.

— Сорок три тысячи на дороге бросили, — ответил Колосов. — Это как, по-твоему?

— Но ты сам только что Захарову говорил, что убийцу могли спугнугь, поэтому он и не взял портфель.

— А старик мне поверил? — Никита горько усмехнулся. — Черта с два. Не хватало еще, чтобы слухи до деревням поползли.

— Но на ритуальное убийство это тоже не похоже. Там всегда признакн определенные. А тут их нет.

Колосов махнул рукой, отвернулся и продолжил свой личный осмотр прилегающей к месту убийства территории. Катя вернулась в машину: Никите сейчас лучше не мешать. Прошло полтора часа. Колосов не торопился. Катя знала: обычно на месте серьезных происшествий он не доверяет осмотр никому — даже собственным коллегам из отдела убийств, не Говоря уж о прокурорских и представителях МВД, приезжающих «осуществлять общее руководство». Только себе, своим собственным глазам. Пришел, как говорится, увидел и… ничего не нашел.

— Ну? Спросила она нетерпеливо, когда Колосов, усталый и запарившийся от усердия, бухнулся за руль «девятки» и закурил. — Что, полна коробочка улик?

— Будешь надо мной издеваться, пойдешь в Москву пешком.

— Ой, как страшно, какие мы грозные, сердитые. — Катя поудобнее устроилась на заднем сиденье, следя за ним в зеркало. — Так, результатов ноль. Дедукция и на этот раз подвела. Нужна свежая идея. А кто у нас самый главный по свежим оригинальным идеям, а? Уж, конечно, не вы.

— Уж, конечно, не я, куда уж нам, дефективным, — Колосов в сердцах включил зажигание. — А у вас есть свежая идея?

— Не-а, — Катя улыбнулась ему в зеркальце, развела; руками. — Раз нет идей, идем самым банальным путем — продолжаем выявлять свидетелей и очевидцев. Едем к Волкову, про которого говорил Захаров. Может, с ним нам повезет больше.

Глава 6

СВИДЕТЕЛЬ

Пахло мокрой листвой и грибами. Гроздья рябин свисали через забор, соблазняя сорвать себя, попробовать на вкус горьковатую мякоть. За забором росли сосны, среди них пряталась от любопытных взоров зеленая двухэтажная дача с окном-иллюминатором на втором этаже. «Светлый призрак, кроткий и любимый, что дразнишь, вдаль меня маня?» — пел где-то там, на втором этаже за кремовыми шторами, бесконечно старомодный и пленительный тенор Печковский. Так бывает только на старых дачах в Подмосковье осенью…

— Эй, есть кто живой? Откройте, будьте добры, милиция! — Колосов хриплым разбойничьим возгласом попытался разрушить эту идиллию.

Катя, стоявшая вместе с ним перед наглухо запертой калиткой, увидела на сосне за забором высоко прибитый скворечник. На его крыше сидела белка, с любопытством посверкивала на них бусинками глаз. «Те лучи, согреть меня не могут — все ушло, чем жизнь была тепла», — пел в доме за кремовыми шторами всеми забытый тенор на старой пластинке.

— Откройте! — Колосов громыхнул кулаком в калитку.

— Ревешь как медведь, — одернула его Катя. — Этот Волков испугается и не выйдет к нам.

Она разглядывала дачу за забором. Таких дач много еще в Малаховке и в Краскове, были когда-то такие дачи и на Николиной Горе. Там среди книг, фарфоровых безделушек и старой мебели доживают свой век те, кто когда-то что-то значил в этом мире и кого, по сути своей, давно уже нет. Остались только образ, миф — в тех же книгах, старых фильмах, в памяти их пожилых сверстников.

Колосов опять невежливо и громко бухнул кулаком в калитку. Катя вздохнула — пробовать свою силу на безответной деревяшке — это и дурак сумеет. Но, боже мой, как же это ему нравится! И, наверное, все равно на чем тренировать удар — на досках ли этого старого забора, на ребрах ли нарушителей правопорядка…

— Иду, спешу! Сейчас открою, минутку подождите, — послышался громкий бодрый мужской голос. Печковского выключили. Заскрипела дверь на террасе, послышались быстрые шаги по ступенькам, по дорожке. Калитка распахнулась, и Катя увидела долговязого и совсем еще не старого мужчину с крашенным"" вороной цвет кудрявыми волосами и смуглым лицом. Одет он был в махровый купальный халат.

— Что вам угодно? — осведомился он холодно. Колосов высоко поднял свое удостоверение, коротко представился, буркнув: «Мы хотели поговорить с вами».

— По поводу отца Дмитрия? — долговязый Волков покачал головой. — Да, да, понимаю. Проходите в дом. Я только из ванной. Еде услыхал, как вы стучите. Как раз вода в колонке согрелась. У нас ведь здесь все не сразу — пока печь натопится, пока вода в котле нагреется.

Он широким шагом двинулся к даче, ведя их за собой.

Участок был огромный, аккуратный, светлый, чистый: сосны, газон. По забору росли рябина и терн. У ворот на забетонированной площадке под навесом скучала новая белая «Волга».

Дальше террасы Волков их не пустил, однако сделал это очень тактично — галантно придвинул Кате плетеное кресло. Колосову указал на стул за овальным обеденным столом — прошу, располагайтесь. На террасе было тепло. В окна были уже вставлены двойные зимние рамы. В глубине дома капала из крана вода.

— Я только переоденусь, — сказал Волков.

— Простите, вас как по имени-отчеству? — спросил Колосов.

— Михаил Платонович.

«Ему от силы лет сорок-пять, не больше», — подумала. Катя. Ассоциации, навеянные видом дачи и старомодным тенором, оказались неверны. Это был очередной мираж — так тоже иногда бывает осенью в Подмосковье.

Волков вернулся в теплом свитере и спортивных брюках.

— У вас белка живет в скворечнике, — сказала ему Катя. — Такая смешная.

Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая. Он успел надеть очки — модные, без оправы. На макушке, среди крашеных кудрей, волосы уже поредели. Видимо, поэтому он, как Юлий Цезарь, старался не наклонять голову, а слегка закидывал ее назад.

— Мы все до сих пор прийти в себя не можем. Такое страшное несчастье, — сказал он.

— Вы хорошо знали отца Дмитрия? — спросил Никита.

— Мы были соседями. Сколько лет живу — столь он был в здешней церкви настоятелем. Порой мы с ним встречались, беседовали. Он был очень интересный собеседник и страстный книголюб.

— Вы ведь сами-то врач по профессии?

— Совершенно верно; Но сейчас я занят исключительно научной деятельностью, работаю над диссертацией. Поэтому только консультирую коллег время от времени в ряде клиник в Москве, Петербурге. А здесь — воля, покой, тишина. Здесь хорошо работается, хорошо думается, пишется. Поэтому почти постоянно живу здесь.

— Да, место тихое эти ваши Тутыши, — согласился Никита. — Вы сами-то, Михаил Платонович, что думаете по поводу этого убийства?

— А что можно думать? Беспредел, варварство. Эта наша глухомань: от автобуса идти почти два километра, от станции столько же. А кругом ведь ни души, особенно осенью, зимой. Вечером дороги не освещаются. А сколько сейчас разной швали бродит? Бомжи, пьянь-рвань. Для них ведь ничего святого нет, — Волков покачал головой. — Старик ли, ребенок ли, женщина — этому отребью все равно.

— Вы сами на автобусе сюда ездите, на электричке?

— Я-то в основном на машине. Двадцать лет за рулем — привык. И на рынок, и в магазин, ив Москву. Но случается, барахлит, тогда приходится на автобусе добираться.

— Вы не вспомните, когда вы видели в последний раз отца Дмитрия? — спросила Катя.

— И вспоминать нечего. В тот самый роковой день и видел. Позавчера то есть, — Волков с живостью обернулся к ней. И она снова отметила, что он старается повернуть голову так, чтобы плешь на макушке была не видна.