Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание
Он обмотал шею толстым вязаным шарфом. Потрогал пальцами… Больно… Задушит, сука! Тогда вскрыл консервную банку, выбросил куски промасленной рыбы в унитаз. Затем долго, старательно вырезал металлическую ленту. Опоясал ею горло, а сверху опять обмотал шарфом. Удовлетворенно хмыкнул: «Пусть теперь попробует… Ничего не выйдет! Ни у Ленки, ни у любой другой стервы!»
Проверил запоры на дверях, на окнах… Настороженно осмотрел все комнаты («Надо быть готовым…»). Принес из кухни мясной топорик, спрятал под кресло. В прихожей на книжную полку положил столовый нож («Спать нельзя. Надо сидеть тихо-тихо, чтоб сразу услышать»). Вытащил батарейку из часов («Слишком громко стучат»).
Походил по комнатам, подумал. Долго смотрел на платяной шкаф («Там ведь спрятаться можно»). Вытащил вместе с вешалками всю одежду, сложил у стены, а дверцы шкафа открыл настежь («Теперь все видно»). Направил свет одной настольной лампы на входную дверь, другой — на окно спальни и сказал себе облегченно: «Кажется, все…»
Бутылки виски столпились возле кровати. Ждать можно было долго.
Время тянулось изнурительно медленно. Уличный шум, радио, громыхавшее в соседнем доме, даже бегущая по жилам кровь — он ощущал ее движение в руках, в голове — раздражали, мешали сосредоточиться… Временами он осознавал себя забытым всеми существом, над которым летают гигантские сердитые чудовища… Но он уже не боялся. Зная, что сразу почувствует чье-то приближение и успеет взмахнуть топориком, поразит одним ударом. Иногда в перекатах света виделись ему костлявые, алчно согнутые пальцы… Но он не спешил. Он знал свою силу… содрогнулся, вскочил с кровати, когда где-то над ним грубо начали разрывать полотно… Нет, затрещал, зазвонил потолок… Из бескрайней выси донесся голос Ленки:
— Открой! Мы знаем, что ты дома! Открой! Что с тобой случилось? Ты жив? Открой, Миша!
И громовые раскаты, громовые удары…
Он увидел, как упала, рухнула входная дверь, опрокинув тумбочку, как в черном прямоугольнике возникла Ленка, держа перед собой шевелящиеся пальцы рук…
Но Мишка был готов к этому… Тронул жесть, прикрывающую горло («Все в порядке!»), и, подняв над головой топорик, грозно крикнул:
— Вон отсюда! Не боюсь тебя! Вон!..
Ласковый и симпатичный человек в белом халате спросил заботливо:
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — ответил Мишка, озираясь на незнакомые голубые стены. — Где я?
Лицо человека излучало доброту.
— На обследовании. В клинике. Не волнуйтесь, нервозность — бич деловых людей… Скоро мы вас выпишем…
Но Мишка прервал его резко:
— Какое сегодня число?
— Семнадцатое…
— Семнадцатое декабря?
— Да. Но не стоит думать об этом…
— А времени сколько?
— Час дня. Скоро у нас обед… Я думаю, что вы уже можете сами пойти в столовую…
Но Мишка не пошел обедать. Он натянул одеяло до глаз и долго, внимательно рассматривал комнату, в которой нежданно оказался. Две железные кровати. Он и бородатый мужчина в длинной полотняной рубахе, который ходит из угла в угол и говорит, говорит без остановки. О чем говорит? Мишка напрягся, прислушался.
— Люди, вы знаете, что я Его посланец… Он любит вас, как я люблю вас… Все живое на земле дорого моему сердцу. А человек — высшая любовь моя…
«Бред какой-то!» — сказал Мишке чужой голос.
Он закрыл голову одеялом. «Главное, что времени еще мало… Будем жить долго… Весело и красиво!»
Ужинать он тоже отказался… Только спросил у бородатого:
— Уже семь часов?
— Не знаю, родимый мой! Время Он определяет… Каждому свое… Думай о душе своей… О спасении… О любви к Нему…
— Хорошо, — покорно согласился Мишка.
А бородатый все ходил и ходил, говорил и говорил… Он не заметил даже девушку в белом халате, которая строго сказала:
— Пора спать. Скоро одиннадцать…
Мишка мучительно вспоминал, что означала когда-то для него цифра 11.
А бородатый все ходил и говорил, ходил и говорил…
— Одиннадцать! — вдруг отчетливо громко произнес он. — Божье время… Одиннадцать!..
И Мишка вспомнил. Ужас цепкими щупальцами охватил его… Он смотрел на бородатого и ждал, ждал…
Тот говорил, говорил, приближаясь:
— Я вас люблю, божий страдалец… Люблю…
Кровь застыла, дыхание замерло…
— Я люблю вас и хочу только добра…
Бородатый был уже рядом… Острые, как согнутые гвозди, пальцы его подрагивающих рук поплыли к его шее.
— Я люблю вас, страдалец… — И Мишка заорал, заорал истошно, так что, наверное, весь мир услышал последний истеричный вопль Мишки…
4
Стива всегда отличала гордая независимость. Он был своенравен и непокорен, как одинокий волк, больше всего ценивший свободу действий. Жена признала это после свадьбы и стала послушной служанкой. Сослуживцы безропотно подчинялись его воле, а приятели — равные ему в мире бизнеса — старались никогда не вступать с ним в споры…
Неожиданная встреча с Ильей не внесла заметных изменений в его жизнь. Он старался забыть о ней. Но, странно, не получалось… С трудом он подавлял вспыхивающее раздражение: «Дался мне этот паршивый шарлатан!» — и корил себя за тот нелепый порыв, когда схватил и выбросил в мусоропровод бюстик Наполеона.
Но когда он читал письмо, в котором сообщалось о смерти Ильи, что-то дрогнуло, надломилось у него внутри, и с того момента он никак не мог избавиться от гнетущего ощущения холода, что, пахнув с корявых строчек письма, прочно угнездился в нем.
Смерть Мишки застала его врасплох. Все было непонятно и жутко. Не Мишкина смерть, а то, что она произошла именно в тот день и в тот час…
Никогда не думал Стив, что какое-то предсказание сможет выломать, вырвать его из привычного мира. Мишка был предан ему, как пес. И вот нет его…
Какая-то невидимая и неумолимая сила теперь приблизилась к нему, к Стиву… Наступила его очередь… Он, наверное, впервые ощутил себя не хозяином, призванным повелевать, а крохотной беззащитной крупинкой вселенского пейзажа.
Летели дни, а холодок, мерзкий холодок все еще сидел внутри, путал мысли, заставлял вспоминать этого коварного, жаркого и похотливого кота Мишку, снова и снова воспроизводил он в памяти пророчески весомые, хоть и произносимые спокойно-будничным тоном отдельные фразы Ильи. Все чаще возникало желание как-то переосмыслить, перестроить свою жизнь, сделать ее полнее, ярче.
Но тут же рождался мучительный вопрос: как перестроить? Женщины его не привлекали. Он и жену свою обнимал по какой-то обязанности, предопределенной свыше. Получал удовлетворение, а потом долго не появлялось нового полуленивого желания. Денег было достаточно. Мог позволить себе все… Раньше манили дальние путешествия. Хотелось посмотреть Японию, Австралию. С возрастом пришло осознание: суета это сует… Бегай, как дикарь в толпе, глазей из окна автобуса…
Наконец решил, как приговор утвердил: буду жить, как живу, будто ничего не произошло…
Но и в состоянии относительного рассудочного затишья он ловил себя на том, что его глаза, не подчиняясь бдительной воле, цепко ощупывают каждого, кто оказывался рядом, особенно тех, кто жил под пятой Стальной Магды.
Через две недели после смерти Мишки он лег спать в гостиной на диване. Хотелось побыть одному, упорядочить разрозненные суждения. Но никак не мог сосредоточиться, с неосознанным напряжением ждал чего-то, держа в руке раскрытую книжку. Строки бессмысленно кривились, буквы нагромождались одна на другую. Поймал себя: закрывается книжкой от двери. Разозлился: пусть входят!
После двух часов ночи Стив вдруг осознал удивительное: наступили полный покой и расслабление… Два часа… Роковое время, обозначенное Ильей… Неужели он поддался пророчеству? Не поверил — рассудок хладнокровно отрицал эту нелепость, а именно поддался, как наивная впечатлительная девица…
Утром по дороге на работу он зашел в церковь. Постоял минут десять, послушал завораживающую и успокаивающую тишину. Гнетущая ледяная муть исчезла, мирное благолепие снизошло на него.
У церковных ворот купил медного распятого Христа. Строго сказал секретарше: «Меня нет!», и долго, старательно обустраивал Христа в углу кабинета на фоне синего бархата. Неведомая воля опустила его на колени и заставила говорить проникновенно, вполголоса:
— Боже, прости меня, я не знаю ни одной молитвы… Но мне надо облегчить душу… Не убивал… Не крал… Не прелюбодействовал… За Илью прости… Грешен я тут… Виноват, скрывать не буду… Но все он… он, поганый… Поддался его уговорам… Прости меня! Не прошу райской жизни… Что заслужил, то и воздай мне по справедливости. Воздай, прошу тебя… Только сними с меня эту тяжесть…
Дня три работал как одержимый. Казалось, все начало забываться, уходить в прошлое. Дома ужинал молча, падал в гостиной на диван и тут же засыпал.
