Инна Тронина - Отторжение
Ведь не нас убивать бросились, не бульдозериста, а друг друга. Вот и вся их духовность-соборность… За жалкие-то бумажки, рубли деревянные! А потом всё пропили за моё здравие. Как же — могла ведь просто так снести хибары, а тут денег дала, мать родная!
Следующей ночью я опять чуть не застрелилась. Противно в такой стране жить, с таким народом! Поняла я, что сказки всё это — про восстания, про революции. По крайней мере, в России это невероятная редкость. Дурацкую я тебе специальность выбрала. Мне лапшу на уши вешали, а я верила.
Знаешь, что молодые бабы у меня щенков бультерьера грудью вскармливают? И ведь не крепостные, не силком их заставляют! Ещё и конкурс проходят. За такую честь одна другой глаза выцарапать готова. И всё сезонными факторами объясняли — почему до сих пор социального взрыва не наблюдается. Весной люди на огородах, летом — тоже. А вот осенью вернутся, и мучителям покажут. Выкуси! Не вернётся народ с огородов! Обделались все со страху. Вдруг крохи последние отнимут. Лучше не возмущаться, а молиться и терпеть!
Знаешь, Андрей, теперь я выношу народ за скобки, как делали это реформаторы. И денег им почти не плачу. Они тогда лучше работают. А заплатишь — сразу зазнаются. Немедленно падает производительность труда. Когда не платят, могут уволить, и нужно стараться. Если же рассчитываться в срок, работнички считают, что дурака валять можно. Ведь ими дорожат, понимаешь!
Люди в бараний рог свёрнуты, и ждать нам нечего. Кончено всё. Остаётся нам с тобой жить, как живётся. И, в случае чего, валить отсюда. А эти рабы с готовностью подставили шеи под ярмо, и я пользуюсь их скотским терпением. Нынешним летом остальные хибары снесу, но в лужу деньги уже не брошу. Даром работать надо, и барахло своё терять тоже даром! Так и повторяю, как мантру: «Не вернётся народ с огородов!»
Сколько зим было, вёсен, лет! Наступала осень. Одна из них взяла у меня мужа с сыном. Но не проснулся народ, и не проснётся никогда. И ты не питай иллюзий. Я им мстить буду каждый месяц, каждый день, час! Ежесекундно стану причинять боль. Они будут орать, но перечить не посмеют. Именно их я обвиняю в смерти Андрея и Артура. Они живут, словно ничего не случилось. Они гораздо счастливее миллиардерши Ходза…
Чёрная Вдова, Дарьюшка, как ты была права! И меня тогда избавила от пустопорожних надежд. Теперь я знаю, что, застрелившись, не потеряю ничего. Мы проиграли раньше октября девяносто третьего. Противник сумел разгадать психологию народа, его менталитет. Проник в его душу, понял главное — сопротивления не будет. Беспредел воцарился навечно. Всё, хана, не буду больше ловить бандитов. Это мартышкин труд.
Если бы довелось начать жизнь сначала… Ни за что бы не прожил её, как сейчас. Сделал бы всё наоборот. Меня не победила мафия, не расстреляли каратели на Красной Пресне. Просто я не нужен своему народу, стране. А другие страны не нужны мне. Лягу в родную питерскую землю, и проблема выбора решится.
Я выскользнул из ванны, ушёл в свой кабинет. Плотно закрыл дверь, но ключ поворачивать не стал. Открыл сейф, написал записку, придавил её коробочкой с перстнем Мохаммада. Франсуаза должна отдать его Брагину. А тот уж найдёт способ выйти на сына Эфендиева. Ромыч и в Чечню может съездить — дело привычное.
Потом я взял маслёнку, ветошь, тот самый «кольт», подаренный Филиппом Готтхильфом на день рождения. Прислушался — всё тихо. Франсуаза, наверное, легла и ждёт меня.
Перед тем, как сделать последний в жизни выстрел, я вычистил и смазал пистолет — чтобы каждая деталь сверкала. Безотказную машинку решил приголубить на прощание. Надо, чтобы и на моих похоронах играли полонез Огинского «Прощание с родиной». Прощание без малейшей надежды на встречу.
Весной девяносто третьего я уже отходил от дел, но потом вернулся. Теперь же отрублю концы навсегда. Дашка Ходза — женщина, пусть и с яйцами. У неё могло сорваться, но я стрелял так много, что сбился со счёта. И сейчас я не промахнусь. Осечки тоже не будет.
Мне показалось, что слегка скрипнула дверь. Но, когда я туда взглянул, щёлки не было. Почудилось, наверное — нервы совсем ни к чёрту. Я протянул руку, включить музыкальный центр, поставил диск с полонезом. И почувствовал, как по щекам ползут слёзы. Да, отпущенные мне при рождении силы утекли в песок до последней капли. Не хватило их даже на тридцать восемь лет. Роковой возраст для выдающихся личностей. Если жить на полную катушку, до старости не дотянешь.
Кого я ещё забыл? С семьёй Бабенко всё ясно. Оксана выходит замуж за двоюродного дядю Октябрины. Липка, Олесь и Орест переходят под опеку Падчаха. Думаю, что он уладит дела с родственниками детей. Если меня не станет, их придётся воспитывать, на что не каждый решится, особенно при малом достатке. Если я чем перед Оксаной виноват, сейчас получу своё.
Хорошо, что написал завещание раньше. Теперь надо выбрать место для выстрела. Это только в кино, когда стреляют в висок, остаётся аккуратная дырочка, и течёт изящная струйка краски. В жизни всё гораздо противнее и грубее. Обязательно будет пороховой ожог, уродливое пятно. Наверное, лучше стрелять через подушку. Получится и тише, и чище.
Александра найдёт адвоката Хенталова. Надеюсь, он поможет Прохору на следствии и суде. Хорошо бы вменить Гаю сто четвёртую статью — убийство в состоянии сильного душевного волнения. Там приговоры получаются мягкие. Можно добиться даже условного, или с отсрочкой исполнения. У него ведь дети без матери.
«Золотой» адвокат и без меня нащупает правильную линию защиты. Обязательно обратит внимание на то, что Прохор — Герой Советского Союза, кавалер многих орденов. Вышел на службу после тяжелевшего ранения в голову. Остаётся одна загвоздка — откуда взялся пистолет в больнице? Тогда, получается, Гай готовился к преступлению, и это был не аффект. Ничего, если я исчезну, пусть на меня всех собак вешают — хуже не будет.
Ромыч тоже не пропадёт, хоть и стал многодетным отцом. Профи такого класса нужны и авторитетам, и банковским службам безопасности. Его оторвут с руками, внесут любой залог, отмажут от милиции. Главное — чтобы исчез Андрей Озирский, который мутил воду на протяжении нескольких лет. Он не давал покоя обеим столицам. Но теперь живите, как знаете. Озирис умрёт навсегда, никогда уже не воскреснет.
Интересно, как стрелять? Под полонез? Или в тишине? Подушка смягчит звук, и Франсуаза может услышать не сразу. Конечно, вскоре она меня найдёт и узнает, что стала вдовой. Почему-то мне её совсем не жаль. Меня ведь никто никогда не жалел — даже мать. А ведь мне так хотелось хоть раз в жизнь рассоплиться перед кем-то. Теперь вот и не получится никогда. Я обречён держать марку. Я должен быть сильным, и буду им. Такова моя доля.
Телефон, который висел в коридоре на стене, зазвонил. Я его не выключил, потому что забыл. Это — маленькая трубка из Гонконга, которую и увидишь не сразу. Эх, теперь Франсуаза проснётся!
Так и есть — слышу её лёгкие шаги. Вижу, как она бежит к аппарату — в полупрозрачной пижаме и в пробковых домашних босоножках. Может, сейчас выстрелить? Нет, лучше потом. Надо всё-таки узнать, кому и что нужно. Я сунул «кольт» под газету, взглянул на себя в зеркало. Всё нормально. На мне красный спортивный костюм «Reebok», и крови видно не будет. Не мешало бы побриться, но ничего, сойдёт. Лёгкая тень щетины возбуждает женщин. А Смерть — существо женского рода.
— Андре, тебя просят из агентства! — бодрым голосом сообщила Фрэнс.
Я не смог застрелиться при ней. Надо пойти к телефону, отдать последнее распоряжение по «Брянскому лесу». Я уйду из жизни не как трус и дезертир, а просто как уставший человек.
Я взглянул на Франсуазу и вздрогнул. Она была не в пижаме, а в коротком облегающем платье цвета чайной розы, с золотой мушкой. Длинные стройные ноги обтягивали персиковые колготки. Туфли на «гвоздиках» она подобрала в тон — кофейного цвета. Оказывается, супруга ждала меня при полном параде. Она и не думала ложиться. А я… Нет, всё равно сделаю это. Только, возможно, глухой ночью.
— Мужчина или женщина? — Собственный голос показался мне чужим.
— Женшшина! — Фрэнс так и не научилась выговаривать букву «щ». — Но я не ревную, Андре… — И легонько коснулась губами моей щеки.
— Алло!
Я смотрел в зеркало и видел, что жена пропала, нырнула в темноту, слегка красноватую от света лампы в гостиной.
— Андрей? Извини, что так поздно. Это Саша!
Антропова говорила энергично, громко, без всякой пьяной слезливости. Доехала, значит, благополучно, чему я рад. Говорит вот и не знает, что я почти покойник.
— Меня приняли, выделили комнату. Всё в порядке. Я почему звоню-то… Удалось застать адвоката Хенталова! Прямо сейчас, в офисе. Представляешь? Он где-то на окраине Москвы живёт. В Медведково, кажется. А тут заехал после вечернего допроса кофе попить, чтобы не задремать за рулём, и я на него прямиком нарвалась. Без секретарши, без ничего. Правда, классно?!
