Артуро Перес-Реверте - Королева Юга
— Дело ни в том, ни в другом. Это гораздо сложнее. И труднее объяснить.
Эпифанио Варгас снова уставился на нее. Он стоял рядом с алтарем, и тени от огоньков свечей, падая на лицо, делали его гораздо старше.
— Хочешь, я расскажу тебе, — настойчиво произнес он, — у кого на меня зуб в Соединенных Штатах?.. Кто в ДЭА больше всех усердствует?.. Один федеральный прокурор из Хьюстона, по фамилии Клейтон, очень тесно связанный с Демократической партией… А знаешь, кем он был до того, как его назначили прокурором?.. Адвокатом, который защищал мексиканских и американских наркоторговцев, и близким другом Ортиса Кальдерона, начальника службы воздушного перехвата мексиканской Федеральной судебной полиции. Теперь Ортис живет в Соединенных Штатах как защищаемый свидетель, но он успел прибрать к рукам миллионы долларов… А на этой, на нашей стороне под меня копают те же самые, кто в свое время делал дела с гринго и со мной: адвокаты, судьи, политики, которые теперь хотят отмазаться, подставить меня козлом отпущения… Это им ты хочешь помочь, ставя мне подножку?
Тереса не ответила. Он долго смотрел на нее, потом беспомощно качнул головой:
— Я устал, Тересита. За свою жизнь я много работал и много боролся.
Это была правда, и она знала, что это правда. Крестьянин из Сантьяго-де-лос-Кабальерос в свое время ходил в грубых кожаных сандалиях и выращивал фасоль. Ничего не давалось ему даром.
— Я тоже устала.
Он по-прежнему пристально вглядывался в нее, стараясь найти хоть какую-нибудь щелку, сквозь которую можно было бы рассмотреть, что у нее на уме.
— Значит, это никак нельзя уладить, — заключил он, помолчав.
— Сдается мне, что нет.
Вспыхнувший огонек сигары осветил лицо дона Эпифанио.
— Я пришел, чтобы повидаться с тобой, — снова заговорил он, теперь уже другим тоном, — и объяснить тебе все, что потребуется… Может, я должен был это сделать, а может, и нет. Но я пришел, как пришел двенадцать лет назад, когда был тебе нужен.
— Я это знаю и благодарна вам. Вы никогда не причиняли мне зла, кроме того, которое считали необходимым… Но у каждого свой путь.
Воцарилось долгое молчание По крыше все так же барабанил дождь. Святой Мальверде невозмутимо смотрел своими нарисованными глазами в пустоту.
— Все это — то, что там, снаружи, — не гарантирует ровным счетом ничего, — сказал наконец Варгас. — И тебе это известно. За четырнадцать или шестнадцать часов много чего может случиться…
— Мне наплевать, — ответила Тереса. — Сейчас ваш черед отбивать удар.
Дон Эпифанио кивнул, повторив:
— Отбивать удар, — как будто этими словами она точно определила положение вещей. Потом воздел обе руки и уронил их вдоль тела жестом отчаяния. — Надо было убить тебя в ту ночь, — посетовал он. — Прямо здесь. — Он сказал это ровным голосом, очень вежливо: просто сообщил. Тереса смотрела на него со скамейки, не шевелясь.
— Да, надо было, — спокойно произнесла она. — Но вы этого не сделали, и теперь я заставляю вас за это расплачиваться. Может, вы правы насчет того, что счет чересчур велик. На самом деле он относится и к Блондину, и к Коту Фьерросу, и к другим мужчинам, которых вы даже не знаете. А в итоге за всех приходится расплачиваться вам. И я тоже расплачиваюсь.
— Ты сумасшедшая.
— Нет… — В свете отблесков, врывавшихся в часовню с улицы, и красноватого пламени свечей Тереса встала. — Я мертвая. Ваша Тересита Мендоса умерла двенадцать лет назад, и я приехала похоронить ее.
***Она прижалась лбом к запотевшему стеклу, чувствуя, как его влажное прикосновение освежает кожу. Струи дождя сверкали в лучах прожекторов, установленных в саду, превращаясь в тысячи светящихся капелек, которые летели вниз среди ветвей деревьев или мерцали, повисая на кончиках листьев. В пальцах у Тересы была зажата сигарета, бутылка «Эррадура Репосадо» стояла на столе рядом со стаканом, полной пепельницей и «зиг-зауэром» с тремя запасными магазинами. В стереоустановке пел Хосе Альфредо. Тереса не знала, что это за кассета: одна ли из тех, которые Поте Гальвес всегда ставил для нее в машине и в номерах отелей, или она принадлежала бывшему хозяину этого дома:
Мой стакан остался недопитым,за тобой пошел тихонько я.
Она провела так уже несколько часов. Текила и музыка. Воспоминания и настоящее, лишенное будущего.
Что ж ты натворила, Маргарита…Понял я, что жизнь моя разбита.Понял я: ты больше не моя…
Она допила стакан, налила снова и, захватив его, вернулась к окну, стараясь встать так, чтобы не слишком вырисовываться на фоне освещенной комнаты. Постояв, она вновь пригубила текилы и, ощущая на губах ее вкус, принялась подпевать песне:
Полсудьбы моей ушло с тобою.Пусть она хранит тебя вдали.
— Все ушли, хозяйка.
Она медленно повернулась. Ей вдруг стало очень холодно. В дверях стоял Поте Гальвес. Без пиджака. Он никогда не появлялся перед ней в таком виде. В руке у него был радиопередатчик, на поясе — револьвер в кожаной кобуре, и он выглядел очень серьезным. Смертельно серьезным. От пота его рубашка местами прилипла к грузному телу.
— Как это — все?
Он взглянул на нее почти с упреком. Зачем вы спрашиваете, если сами понимаете. «Все» значит все, кроме вас и вашего покорного слуги. Все это она прочла в его взгляде.
— Федералы — наша охрана, — наконец пояснил он. — В доме нет никого.
— И куда же они ушли?
Он не ответил. Только пожал плечами. Все остальное Тереса поняла по его глазам. Поте Гальвесу не требовалось радара, чтобы почуять псов.
— Погаси свет, — сказала она.
Комната погрузилась в темноту, разрезаемую лишь светом, падающим из коридора и из окон, выходящих в сад, где горели прожектора. Стереоустановка щелкнула, голос Хосе Альфредо умолк. Тереса, укрываясь за рамой, осторожно выглянула наружу. Вдалеке, за решеткой ворот, все выглядело нормально: в свете уличных фонарей были видны машины и солдаты. Однако в саду она не заметила никакого движения. Федералов, обычно патрулировавших его, не было нигде.
— Когда они сменились, Крапчатый?
— Пятнадцать минут назад. Пришла новая группа, а те, другие, ушли.
— Сколько их было?
— Как всегда: трое в доме и шестеро в саду.
— А радио?
Поте дважды нажал кнопку передатчика и показал его Тересе.
— Ни черта, донья. Никто ни гу-гу. Но если хотите, можем поговорить с солдатами.
Тереса покачала головой. Подойдя к столу взяла «зиг-зауэр» и рассовала три запасных магазина по карманам брюк — по одному в каждый задний и один в правый передний. Очень тяжелые.
— Забудь о них. Слишком далеко. — Она передернула затвор, щелк, щелк, один патрон в патроннике плюс четырнадцать в магазине, и сунула пистолет за пояс. — А кроме того, они ведь вполне могут быть заодно.
— Пойду взгляну, — сказал киллер. — С вашего разрешения.
Он вышел из комнаты — в одной руке револьвер, в другой передатчик, а Тереса, снова подойдя к окну, осторожно высунулась, чтобы окинуть взглядом сад. Казалось, все в порядке. На мгновение ей показалось, что она заметила две черные тени, пробирающиеся среди клумб под большими манговыми деревьями. И больше ничего — да и в этом она была не очень уверена.
Она прикоснулась кончиками пальцев к рукоятке пистолета. Килограмм стали, свинца и пороха: не бог весть что по сравнению с тем, что, наверное, ей сейчас устраивают там, снаружи. Но что делать, если все так, а не иначе. Она сняла с запястья браслет-недельку и спрятала в свободный карман. В такой ситуации совершенно ни к чему звенеть, будто на тебе колокольчик. Голова работала самостоятельно, как бы отдельно от нее, почти с того момента, как Поте Гальвес пришел и сообщил о беде. «За» и «против», их соотношение. Возможное и невозможное. Она еще раз прикинула на глаз расстояние, отделявшее дом от решетки и каменных стен, и мысленно перебрала то, что отмечала в памяти последние несколько дней: защищенные и открытые места, возможные пути отхода, ловушки, которых следует избегать. Она столько думала обо всем этом, что сейчас, повторяя пункт за пунктом, не успела почувствовать страх. Если только не было страхом ощущение физической незащищенности: уязвимой плоти и бесконечного одиночества.
Ситуация.
В этом все дело, внезапно поняла она. На самом деле она приехала в Кульякан не для того, чтобы давать показания против дона Эпифанио Варгаса, а для того, чтобы Поте Гальвес сказал: мы остались одни, хозяйка, и она почувствовала себя так, как сейчас, с «зиг-зауэром» за поясом, готовой к испытанию. Готовой переступить порог темной двери, которая двенадцать лет стояла у нее перед глазами, отнимая сон грязными серыми рассветами. А когда я снова увижу дневной свет, подумала она, если только увижу — все будет иначе. Или не будет.
Отодвинувшись от окна, она подошла к столу и сделала последний глоток текилы. Мой стакан остался недопитым, подумала она. На потом. Она еще улыбалась — эта улыбка, родившись на губах, растекалась куда-то внутрь, — когда в светлом прямоугольнике двери обрисовалась фигура Поте Гальвеса. В руках у него был «козий рог», на плече — брезентовая сумка с чем-то тяжелым. Тереса инстинктивно протянулась было к пистолету, но задержала руку на полпути. Только не Крапчатый, сказала она себе. Я лучше повернусь к нему спиной, и пусть он убьет меня, чем перестану ему доверять и позволю, чтобы он понял это.
