Павел Шестаков - Рапорт инспектора
— Я хотел бы узнать, где вы нашли монету? Трофимов резко замахал головой. Мазин улыбнулся:
— А сами вы что по этому поводу думаете? Горбунов не сразу ответил:
— Я в затруднении. Не представляю, где мог обронить.
— Жаль. Благодарю вас за информацию.
— А мне не нужно подойти к вам?
— Пока нет.
Горбунов засопел вдалеке, испытывая затруднения а разговоре.
— Вы хотите еще что-то сказать, Владислав Борисович?
— Нет, собственно, нет. Но, может быть, у вас возникла необходимость повидать меня? Так сказать, лично убедиться. Я всегда на месте.
— И в шахматном клубе бываете?
— Теперь только по вечерам.
— Вот и отлично.
— Разве вы шахматист?
— Нет, собираюсь зайти по служебной необходимости. Там, если не возражаете, и повидаемся.
— Буду очень рад.
Мазин в раздумье придавил пальцем рычажок. Трофимов положил свою трубку.
— Темнить начал гражданин инженер, — сказал инспектор.
— Думаешь? Сенсационного-то он ничего не сообщил.
— А нервничает.
— Пожалуй. Между прочим, в клуб я не собирался. Но, видимо, стоит встретиться на нейтральной почве.
В шахматном клубе все оказалось таким, как и ожидал Мазин, в шахматы никогда не игравший. Последнее обстоятельство многих его знакомых удивляло, ибо Мазин считался человеком рационалистичным, строго логического склада ума. К этому укоренившемуся заблуждению он относился покладисто, никогда его не оспаривая. Да и зачем было признаваться, что не рассчитывает он «ходы» наперед, не разрабатывает замысловатых и неотразимых комбинаций, а успех приходит трудно, в сомнениях и отступлениях, оставляя после себя не только радость победы, но и грустное чувство недоумения уязвимостью человеческой натуры. Игра в любом проявлении была чужда Мазину. Сожалея о том, что люди так часто нарушают естественные правила жизни, он не мог найти удовлетворения в искусственно регламентированных забавах.
Итак, клуб был как клуб. Стояли в нем столы, расчерченные на черно-белые клетки, часы с двойными циферблатами, висела на стене большая фотография, на которой мерялись силами Спасский и Фишер, причем Фишера узнать могли лишь знатоки — он сидел спиной к фотографу.
Снимок украшал кабинет председателя клуба, человека немолодого, солидного, прошедшего жизненный путь отнюдь не по шахматным полям, о чем он и сообщил Мазину доверительно:
— С шахматами я, если говорить откровенно, не в ладах. Меня сюда направили, чтобы, так сказать, организационно укрепить.
Мазин кивнул в знак понимания:
— Я тоже не шахматист.
Председатель обрадовался и тут же поделился наболевшим:
— Некоторые по незнанию считают, что здесь тихое местечко. А я вам скажу — бедлам. Шахматисты, поймите меня правильно, они ведь все. — председатель выразительно покрутил рукой у головы. — Один матч с Фишером чего мне стоил! Только ремонт закончил — нашествие, постоянно толпа, конюшня. Спасибо, подсказал один умный человек доску в окне выставить. А звонки чего стоят? Каждую минуту — «Куда чемпион пошел?», «Куда претендент?». И все на мою голову, телефон-то один, у меня на столе.
Тут Мазин решил, что председатель достаточно облегчило измученную специфическими трудностями шахматной службы душу и прервал его.
Председатель подтянулся, отдавая должное серьезности случившегося:
— Прискорбное, бросившее, так сказать, тень на наш клуб событие.
— Вы не помните, где стояла машина Горбунова?
— Как же! Всегда в одном месте. Горбунов человек аккуратный.
У Мазина от знакомства с инженером сохранило впечатление скорее обратное, но делиться им с председателем он не собирался, попросил только показать место стоянки.
— Видите ли, — охотно объяснил председатель, — на нашей улице стоянка запрещена, поэтому владельцам машин приходится пользоваться площадкой позади клуба.
Действительно, с той стороны, где на фронтоне бывшего купеческого особняка красовалась традиционная вывеска с шахматным конем, Горбунов оставить машину не мог. Оставлял он ее на небольшом пустыре, недавно возникшем на месте снесенных ветхих домишек. Тут, видимо, намечалось обширное строительство, но пока лишь немногие дома были сломаны, а те, что покрупнее, еще ждали своей очереди. Мимо одного из них, потемневшего от времени двухэтажного кирпичного здания, через тесный дворик со старой кряжистой акацией и покосившейся водопроводной колонкой и вела на пустырь дорожка, начинавшаяся от задней, малоприметной двери шахматного клуба.
— Эта дверь всегда отперта? — спросил Мазин.
— Нет, но можно обойти клуб и войти с улицы.
Это Мазин и сам понимал, его интересовало другое, можно ли из клуба незаметно выйти. И еще он отметил, что стоянка отсюда не видна.
— Конечно. — подтвердил председатель, — потому Горбунов и хватился так поздно.
Хватился он очень поздно, когда машина его уже стояла брошенная за городом. «Не беспечно ли для «аккуратного человека»?» — подумал Мазин.
Хорошо, что слова эти не прозвучали вслух. Их непременно бы услыхал Горбунов, незаметно оказавшийся рядом с председателем. Он только что подъехал клубу и оставил машину на обычном месте.
— Вот и встретились, — приветствовал его Маз радушно. — А мы о вас речь ведем. — И, повернувшись к председателю, сказал: — Ну, мы теперь сами с Владиславом Борисовичем разберемся, спасибо вам!
Председатель удалился не без облегчения, а Мазин, взяв Горбунова под руку, предложил:
— Давайте посмотрим, насколько ваша стоянка уязвима.
Они прошли через дворик. Мазин неторопливо, спокойно, а Горбунов заметно суетясь и поскользнувшись разок на мокрых камнях у колонки.
— Если не возражаете, — сказал он, понизив голос, — то машина очень удобна для беседы тет-а-тет.
— Не слишком ли таинственно? — возразил Мазин, но открыл заднюю дверцу и на правах гостя сел первым на покрытое чехлом сиденье.
Горбунов разместился впереди, и ему пришлось вести разговор полуобернувшись и часто меняя позу, отчего впечатление от его суетливости еще больше усилилось.
— К допросу готов, — начал он несколько неожиданной фразой.
— Я тоже, — усмехнулся Мазин.
— Не понимаю.
— Почему же? Вас интересует наша находка? И волнует что-то? Я готов дать возможные пояснения.
— Меня волнует моя участь.
Теперь уже Мазину пришлось сказать:
— Не понимаю.
Инженер придвинулся, наклонившись через спинку сиденья. Его круглое лицо от жирного подбородка до гладкой лысины, обрамленной вьющимися рыжими волосами, выражало озабоченность и волнение. Мышцы лица непрерывно двигались, создавая неустойчивые гримасы, морщины на лбу то собирались в складки, то расходились, и тогда становились заметны чуть блестевшие следы пота, хотя в машине и не было жарко.
— Могу я говорить откровенно.
— Конечно.
— Благодарю вас. У меня складывается впечатление, то кое-кому хотелось бы приписать мне преступление.
— Кому же?
— Я хочу быть предельна откровенным и не боюсь риска. Я имею в виду вас!
— Почему у вас сложилось такое впечатление? — спросил Мазин сдержанно.
— Монета! — повысил голос Горбунов. — Я вашу игру понял. Это была провокация.
— Попрошу вас успокоиться, Владислав Борисович, и выбирать более точные слова.
— Но вы же подсунули мне монету!
Очередная гримаса так исказила лицо инженера, что Мазину захотелось выйти из машины, но он только опустил ближайшее стекло. Стало свежее, и Горбунов, вдохнув прохладного воздуха, немного отодвинулся.
— Если мне не изменяет память, вы сами обратили внимание на брелок, — напомнил Мазин.
— Еще бы! Все было проделано мастерски! Вы так небрежно крутили его на пальце.
Мазин твердо помнил, что монета лежала на столе и он не прикасался к ней, но спорить не стал.
— Зачем же мне это понадобилось?
— Как зачем? Чтобы заставить меня признать брелок своим и тем самым обвинить в убийстве Крюкова. Мазин потрогал пальцем переносицу:
— Откровенность за откровенность. Я не вижу прямой связи между этими обстоятельствами. Да и не говорил я вам ничего о Крюкове.
— Ха-ха! — издал Горбунов смешок, который, наверно, считал саркастическим. — В этом-то и была уловка!
— Вы знали Крюкова?
— Уверен, что вам это прекрасно известно. Мазин не отреагировал.
— Какие же отношения вас связывали?
— Элементарные. Он сменил мне замок на машине после угона. Естественная профилактика в условиях, когда на милицию не приходится полагаться.
Мазин и этот выпад оставил без ответа. Его интересовали иные, конкретные вещи.
— И вы отблагодарили его скромным подарком?
— И не подумал.
— Как же попала к Крюкову ваша монета?
