Джон Макдональд - Неоновые джунгли
Сейчас она лежит в соседней комнате и, наверное, тоже еще не спит, а ворочается, переживает... Надо же, а какая Доррис была тогда... Он вспомнил, как еще в предпоследнем классе школы начал на нее заглядываться. Все больше и больше. Доррис Антонелли, итальянка по происхождению, сидела чуть впереди от него по диагонали... И он смотрел на ее горделивый профиль, на казавшиеся бесконечно элегантными жесты рук, отчего его бедное, еще совсем детское сердечко начинало громко стучать... Или как, сидя на уроке математики с неестественно прямой спиной, она небрежным жестом засовывала желтый карандаш в свою густую копну иссиня-черных волос, как одним стремительным взглядом умела осмотреть все вокруг, а затем выразительно, всегда с каким-то скрытым значением – которого, естественно, тогда никто из них не понимал, да и не хотел понимать – подчеркнуто медленно облизывала языком нижнюю губу.
Сначала они, вроде бы случайно, но все чаще и чаще сталкивались в вестибюле, потом он начал приглашать ее в кино, местные кафешки, пивные бары. Ее родители были самыми настоящими моралистами. И что, наверное, еще хуже – не просто моралистами, а самыми настоящими американскими моралистами! Их строгость по отношению к родной дочери была, мягко говоря, безграничной. Они частенько выходили в так называемые «светские гости», и он до сих пор помнит, как испытал искренний шок, когда в тот самый ледяной январский вечер, когда он наконец-то ощутил долгожданный сладкий вкус ее мягких губ, ему так и не позволили войти к ним, в результате чего ему пришлось идти домой несколько миль пешком, поскольку последний автобус к тому времени уже давно ушел. Тогда его единственным утешением было только совсем свежее воспоминание о мягких, теплых губах самой красивой девушки в мире! Тогда, только тогда она была самой красивой девушкой во всем мире! Ну а потом шаг за шагом все становилось иначе...
Шел их последний выпускной год в школе, и они встречались уже, как минимум, три-четыре раза в неделю. Иногда ходили в кино, в бары, иногда просто гуляли, иногда подолгу сидели на диване в гостиной ее дома... До тех пор, пока ее старик не высовывал из кухни лохматую голову и, подчеркнуто громко кашлянув пару раз, не напоминал им, сколько уже времени. Сейчас даже просто смешно вспоминать, сколько они тогда говорили. А ведь говорили, говорили, говорили! Говорили без начала и без конца. Да, это молодость... Эх, если бы им удалось сохранить хоть часть тех душевных разговоров, если бы они могли поговорить так же сегодня, все, вполне возможно, пошло бы совсем по-другому...
Но тогда о женитьбе Уолтер еще и не думал. Ему очень хотелось просто ее иметь, только и всего. Причем то, как Доррис вела себя с ним, вроде бы позволяло думать, что она тоже совсем не против, однако почему-то всегда получалось так, что, когда в принципе это было возможно, они обязательно либо оказывались совсем не в том месте, либо что-то не получалось по времени... Ей каким-то неведомым для него образом в такие моменты всегда удавалось в этом смысле быть практически в полной безопасности!
Даже когда он сделал ей официальное предложение, а она с радостью и готовностью согласилась, правда, если ее папа с мамой не будут возражать, в этом смысле между ними все осталось по-прежнему. Ее родители тогда сказали, что в принципе они не против, но сначала ему надо бы найти хорошую работу и заиметь определенные денежные накопления. На детей, на случай болезни, на черный день... Его собственный «старик» и брат Генри нередко подшучивали над его отношениями с «итальянкой», но всегда весьма добродушно, поскольку в общем-то она им нравилась. «Вполне нам подходит», – частенько говорили они ему. В те далекие времена Уолтер постоянно уверял ее, что совсем не собирается долго оставаться в бакалейном деле отца. Доррис тогда тоже работала, так что откладывать деньги, пусть даже совсем небольшие, им было относительно нетрудно. А потом он получил место на городском почтамте...
Странно, но она не допускала его к своему телу, даже когда был объявлен день их венчания в церкви. Позволила ему только поцеловать себя в губы, но не более того... Благодаря стараниям ее родителей, свадьба получилась богатой и пышной – было много хорошей еды, различной выпивки, как и положено, пара шумных, крикливых, но совсем не кровавых кулачных драк. После свадьбы молодые первым же ночным поездом отправились в свадебное путешествие в Монреаль. В гостиницу они устроились, когда было уже одиннадцать часов утра, и Уолтер снова получил категорический отказ – нет, днем она не может, потому что слишком светло, поэтому придется подождать до вечера. К тому же зачем им теперь торопиться?
Когда же это наконец все-таки произошло, Доррис вела себя так, будто он является чем-то вроде дикого, необузданного животного и она, образец истинного целомудрия, делает это только потому, что теперь они муж и жена и теперь это входит в ее прямые обязанности. А если он вдруг ласково обнимал ее при свете дня, все ее тело сразу же протестующе напрягалось, в глазах появлялся страх и нескрываемое осуждение. Как будто тем самым он бросал недопустимый вызов обществу, совершал чудовищное преступление против морали и нравственности!
Пока Уолтер работал на городском почтамте, у них в общем-то все было в порядке, однако после их возвращения в магазин Гаса, и особенно после того, как Доррис забеременела, ее характер вдруг резко изменился. А уж когда в доме появилась Бонни, он стал просто невыносимым. Уолтер следил за Бонни, Доррис следила за тем, как он следит за Бонни, а вечером, когда они ложились в постель, как правило, между ними разражался громкий и отвратительный скандал.
Может, Генри и умер, зато, пока был в отпуске, не мог даже приехать домой: наверняка ему было ради чего задержаться. Чтобы понять это, достаточно было посмотреть на Бонни: ее фигуру, походку, глаза и лицо... Генри всегда доставалось все самое лучшее! Даже у их родного отца он был безусловным любимчиком, старик искренне любил его и, как мог, баловал.
Теперь же эти две женщины живут вместе с ним в одном доме – Бонни и Яна. И ему приходится все время на них смотреть. И все время сравнивать с этой равнодушной, скандальной чертовой куклой, на которой он женат и от которой теперь ждет ребенка! Это же несправедливо. Совершенно несправедливо!
Ничего, ничего, скоро они узнают! Узнают все до одной! Уолтер встал с постели, не зажигая верхнего света, на цыпочках подошел к высокому бюро, аккуратно опустился на колени, потихоньку, дюйм за дюймом, выдвинул самый нижний ящик, засунул туда руку и там под стопкой белья нащупал их с Доррис свадебный фотопортрет, на котором они, обнявшись, стоят и счастливо улыбаются. Зря она, конечно, вытащила его из прорези большого альбома для семейных фотографий, но ему и здесь все равно доставляло истинную радость к нему прикасаться. Прикасаться и вспоминать о пачке хрустящих пятидесятидолларовых купюр, ждущих своего часа под глянцевой поверхностью портрета. Сейчас их там было уже целых двенадцать, а с шестью сотнями можно очень много чего сделать! Например, уехать далеко-далеко, где тебя никто никогда не найдет...
Эти деньги стали у него появляться начиная с конца марта. Откладывать из зарплаты, которую каждую субботу в конце дня он получал вместе со всеми, было невозможно, так как всю ее тут же забирала Доррис. До последнего цента.
Ну а раз так, пришлось не пожалеть ни времени, ни сил, чтобы придумать какой-нибудь другой способ. И он нашелся. Бухгалтерию магазина они с Яной вели по очереди. В полном соответствии с имеющимися инструкциями. И проблема заключалась не в том, чтобы обмануть Яну, – это как раз было довольно легко, – а в том, чтобы обмануть кассовый аппарат! И такая простая, но достаточно надежная схема в конце концов тоже нашлась! Отец предпочитал оплачивать оптовые партии товара наличными. Когда ему приносили счет, его сначала приходовали в журнале регистрации, а потом брали деньги из кассового аппарата. После чего Уолтер заносил конечный итог сделки в главный гроссбух. И в конце марта, все тщательно продумав и окончательно решившись, он начал подделывать оприходованные счета и присваивать себе разницу. Ведь если счет был сделан кассовым аппаратом, то, не рискуя, сделать с ним практически было уже ничего нельзя, а вот если он был написан от руки, то ему не составляло большого труда исправить, скажем, цифру 1 на 7. К тому же в последнее время папа, похоже, потерял прежний интерес к своему делу, и некоторое, в общем-то довольно незначительное уменьшение доходов, судя по всему, не особенно его волновало.
Уолтер задвинул ящик назад, вернулся в постель, снял халат и, вполне довольный, залез под одеяло. Почти счастливый. Двенадцать бумажных кусочков свободы! А к тому времени, когда Доррис пора будет отправляться в роддом, у него вполне может оказаться по меньшей мере тысяча зеленых баксов!
