Шерриер Кристиан - Не говорите ему о цветах
Я же считал совсем по-другому. Уже на следующий день после исчезновения братьев я твердо решил: это преступление. Я не знал, почему погибли Жюльетта, Раймонд и Антуан, но точно знал, что их убили. Я все время думал о закрытой кабине. Легко можно было допустить, что кто-то прятался там внутри. И еще я представлял Жюльетту над пропастью и был уверен, что ее столкнули. Естественно, конечно, было пойти и все рассказать вашему предшественнику, но Урсула мне отсоветовала. Она сказала, что мы можем скомпрометировать мою мать. Разве не она дала Роллэну пачку денег? Мать станут подозревать. Нет, только мы сами должны докопаться до истины. Урсула была права. Она напомнила мне о странном поведении матери, граничащем с сумасшествием…
Иногда я сам боялся узнать разгадку этих трагедий. Кто знает, если… Но я гнал от себя эти страшные мысли. Мне легче было считать убийцей человека с шарфом.
Между тем поведение моей матери все больше меня беспокоило. Казалось, ей было плевать на смерть своих сыновей. Отныне она занималась цветами с каким-то остервенением. Поистине, это было безумие! С первыми лучами солнца она появлялась в саду и начинала с неистовой злобой прополку. Ее руки огрубели, как руки крестьян, от вечного копания в земле. Весь день она торчала у своих клумб и приходила в дом только проинспектировать цветы в вазах. Я думаю, что мать просто забыла о нашем существовании.
В то время, как Жан-Клод рассказывал, комиссар Фонтанель думал, как же объяснить «цветочную страсть» Франсуазы Берже. Возможно, эта одержимость возникла из-за рождения Роберта. Ее муж отмечал все более возрастающую отчужденность жены, когда она узнала, что ее ребенок — полный идиот. Бессознательно она обратилась тогда к красоте цветов, не найдя иного выхода.
Жан-Клод тем временем продолжал свое повествование. Он торопился, казалось, ему просто необходимо выплеснуть груз своих знаний.
— Когда с мамой разговаривали, она не отвечала. Либо начинала проклинать стариков, либо скорбеть по поводу какого-то цветка, которого еще не было в ее коллекции. Можно сказать, что она отсутствовала, как будто умерла. До смерти детей все-таки можно было поговорить с ней о многом. Отныне остались только старики и цветы. Однажды в ее присутствии я произнес имя Жерарда Роллэна. И что же? Как будто это был пустой звук для нее. Все, что говорили, не доходило до ее ушей, повисало в воздухе и испарялось. Правда, вскоре после смерти Раймонда и Антуана она совершила покупку. Но это тоже было связано с цветами. Рабочие принесли в дом огромную китайскую вазу, в которую влезла бы целая клумба. Мать бродила по дому с метром, разыскивая, куда можно ее поставить. Наконец, ваза была установлена на сундуке в вестибюле. Тут уж мать отвела душу. Она поставила туда цветущие кусты, кажется, прямо с корнями. Теперь она неустанно хлопотала вокруг своей цветочной архитектуры. Она ужасно полюбила ее. И мне казалось иногда, что кончится тем, что мать со своими рыжими в тон цветам волосами сама превратится в цветы, чтобы стать подобием предмету своей страсти. Она стала как насекомое, которые становятся похожими на лист или травинку, чтобы их не заметили.
А мой отец… Грустно признаться, но исчезновение сыновей его ничуть не огорчило. Два дня спустя он уже забыл о них и заигрывал с Урсулой все настойчивей. Мне это казалось возмутительным, но я не осмеливался сделать ему замечание… Бесконечные влюбленные взгляды, вздохи, слова с двойным смыслом, вся эта галантерейная обходительность вызывали во мне нестерпимый стыд за него.
Нет, я не ревновал к отцу. Я был убежден, что с этой стороны мне нечего опасаться. Никогда Урсула не сможет увлечься этим старым ощипанным египетским жрецом. Но я же видел, что она проводит время с ним в долгих беседах, и злился, что он крадет эти часы у меня. Это время мы могли бы провести вместе с ней. Я все время ломал голову, как же мне завоевать Урсулу. Надо совершить что-то героическое. Я решил самостоятельно раскрыть преступление. Понимаете, господин комиссар, я хотел вызвать ее восхищение. Вот почему я решил добиться от Жерарда Роллэна полного признания, буквально взять его за горло. Предприятие, конечно, было рискованным. Если человек с шарфом убил мою сестру и братьев, он способен расправиться и со мной.
Тогда я подумал об оружии. В сарае я как-то нашел в ящике со старыми книгами огромный черный револьвер. Наверное, он хранился у отца со времен войны. Я удивился, почему он не держит его в своей комнате, ведь в случае ограбления можно было бы воспользоваться им. Я отправился в сарай. В обойме револьвера остались два патрона. Оружие было ужасно ржавым, видно было, что его давным-давно не использовали. Но если хорошо почистить и смазать, думаю, револьвер смог бы выстрелить. У меня в комнате висело большое зеркало. Я надел непромокаемый зеленый плащ, старую мягкую отцовскую шляпу, взял в руки револьвер и прицелился. И очень себе понравился. Я нашел, что очень красив и мужествен, тем более, что от полей шляпы падала тень, и мое пятно почти не было заметно.
Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Я воображал ужас Роллэна, когда я приставлю оружие к его груди. Он пятится и протягивает ко мне руки, умоляя сохранить ему жизнь. Так же, как в каком-то кино, я заставляю его сесть за стол и написать полное признание: как и за что он убил Жюльетту, Раймонда и Антуана. Потом я все-таки убью его и положу тело так, чтобы можно было подумать о самоубийстве. Единственное, что меня смущало — действует ли револьвер. Я мог бы выстрелить в саду, чтобы убедиться, но, во-первых, выстрел бы услышали, во-вторых, не хотелось тратить патроны.
Конечно, я воображал, что все произойдет, как в кино. В конце концов прекрасная немка, переполненная восхищением и благодарностью, падает в мои объятия, и мы застываем в долгом голливудском поцелуе, из которого ясно: они будут жить долго и счастливо, и у них будет много детей.
Все было готово, и дело было лишь за малым: узнать адрес человека с шарфом, ведь я не мог убить его на улице. По сценарию это должно обязательно произойти в комнате. Мысль, что он может жить не один, даже не пришла мне в голову. И я начал охоту.
Целых три часа я околачивался у ресторана. Стоять на одном месте было нестерпимо, и я начал ходить взад-вперед. Бакалейщик из соседней лавки спросил, что я потерял. Я ушел, но потом вернулся и сказал, что поджидаю приятеля. Мое объяснение ничуть его не успокоило. Каждый раз, когда я приближался к его лавке, он подозрительно меня рассматривал. На мне был зеленый плащ. К счастью, моросил дождь, и это обстоятельство не бросалось в глаза. Вероятно, моя шляпа вызывала подозрение. Тогда я решил, как и в прошлый раз, зайти в бар.
Я уселся на высокий табурет, и револьвер в кармане плаща задел за сидение. Раздался резкий металлический звук. Я ужасно испугался и посмотрел вокруг. Слава Богу, никто ничего не заметил. Я заказал кружку пива и просидел до восьми часов вечера. Пена в конце концов сделалась волокнистой и оставляла гадкий жирный привкус во рту. Ничего не дождавшись, я ушел.
На следующий день я вернулся туда сразу после завтрака и решил, что буду караулить его до победного конца. Кажется, это было дней через пять после исчезновения братьев. Простите, господин комиссар, у меня плохая память на даты. Да-да, конечно, это было как раз пять дней спустя. Близнецы исчезли в понедельник, а это была суббота.
На подходе к ресторану я увидел, как Жерард Роллэн оттуда выходит. Я перепугался, что он сядет в машину, и тогда все пойдет прахом. К счастью, он пошел до своего дома пешком. По крайней мере, мне показалось, что он живет в доме с серым и грязным фасадом. Он и дом подходили друг другу. Входная дверь осталась приоткрытой, и я увидал, как он всовывает ключ в замочную скважину одной из комнат первого этажа.
Теперь я знаю, где он живет. Я страшно разволновался. Сердце отчаянно колотилось и готово было выпрыгнуть из груди, господин комиссар. Надо было успокоиться. Мне нужен был холодный рассудок, чтоб исполнить свою миссию. Я не вошел вслед за ним. По меньшей мере минут тридцать я пытался унять дрожь в руках. Скажу честно — мне не хватало смелости. А что, если он вооружен? А если будет сопротивляться? Я не очень-то сильный, вы же видите. И потом я никогда не любил драться, вообще боюсь насилия. В лицее, когда на меня набрасывались, я падал с первого удара и никогда не давал сдачи.
Внезапно я подумал, а вдруг это не он. Что, если я убью невинного человека? Конечно, я стал ужасно колебаться. Я бродил перед домом взад и вперед, уходил на тротуар, опустив голову, изо всех сил пытаясь прийти к какому-либо решению. Я уже совсем решил было отказаться от своей затеи и вернуться домой, когда поднял голову и вдали увидел Урсулу. Я тотчас же нырнул в подворотню. К счастью, в этом плаще и шляпе она меня не узнала. Я ужасно не хотел, чтобы она меня заметила, боялся, что она начнет задавать вопросы. Мне нужно было одному разрешить эту проблему и результат преподнести ей, как говорят, на блюдечке.
