Александр Войнов - Наследник Агасфера

Предисловие

ПОЛЕВОЙ ГОСПИТАЛЬ

Осенний ветер со злостью срывал с деревьев по­желтевшие пыльные листья и гнал их вслед уходя­щим русским, как будто это были забытые письма-треугольники, в которых деревья просили по-быст­рее вернуться назад.

Линия фронта неудержимо смещалась к восто­ку. Шел шестой месяц продвижения армии Вермах­та вглубь России. Блицкриг[1] близилась к заверше­нию.

«Такому успеху мог бы позавидовать сам Фрид­рих Барбаросса[2], в честь которого названа эта операция», — подумал лейтенант фон Бранденбург, разглядывая лежащий перед ним населенный пункт. Рота, которой он командовал, охраняла по­левой госпиталь, развернутый в бывшей психболь­нице. Место было выбрано удачно. Несколько кир­пичных бараков, огороженных высоким забором, располагались в центре селения и чем-то напоми­нали небольшую крепость.

Осмотреть территорию и расставить по­сты!— приказал он фельдфебелю. — Через час дол­жны прибыть медики. И будьте внимательны. Не исключены вылазки партизан.

На следующий день в госпиталь начали прибывать раненые. Тех, кому не хватило места в санитарных машинах, привозили на вымощенных сеном подводах, запряженных мохнатыми коротконогими лошадьми. Легкораненым оказывали первую помощь и отправляли дальше в тыл. В бараке, оборудованном под операционную, дверь была открыта настежь и санитары безостановочно втаскивали и вытаскивали из нее носилки. Тяжелораненые терпеливо ждали своей очереди. Они почти не стонали. «Раны победителей не болят», — так сказал фюрер. И у врачей еще не кончились обезболивающие медикаменты. Пожилой санитар в клеенчатом халате, с закатанными до локтей рукавами вынес во двор эмалированный лоток с ампутированными конечностями. Из-под пропитанной бурыми пятнами марли свешивалась кисть руки с перебитым в запястье сухожилием. Кисть мерно покачивалась в такт шагам санитара, как будто хотела послать кому-то далекому прощальный привет. Воздух был насквозь пропитан запахом свернувшейся крови, боли и отчаянья. В полдень на крыльцо вышел уставший до предела хирург.

— Нам необходимо помещение под морг обратился он к проходившему мимо санитару с нашивками ефрейтора. — В конце двора я видел часовню. Наведите в ней порядок и перенесите туда тех двоих, которые умерли во время операции.

Ночью раскаты орудийных залпов стали слышнее. Лейтенант сделал еще одну попытку уснуть, но сон не приход ил. Он на ощупь надел шинель и вышел во двор.

Территория госпиталя утопала во мраке. Черные размытые контуры строений с тщательно зашторенными изнутри окнами издали напоминали зловещие корабли, готовые отплыть в неизвестность. Казалось, это была стая «Летучих голландцев», населенная мертвецами. Фон Бранденбург остановился и мельком взглянул на небо, по которому метались лучи прожекторов, выискивая бомбардировщики неприятеля. Не найдя добычи, они скрестились на небосводе причудливым знаком, в центре которого повис тусклый диск луны.

«Полнолуние — самое подходящее время для бомбежки», — подумал ротный. Эта мысль послужила причиной возникновения где-то в глубине сознания безотчетного страха, которого он еще никогда не испытывал.

«Скорее всего, это последствие контузии, полученной при форсировании Буга. Надо было подольше полежать в госпитале», — успокоил он себя.

Через три дня к воротам больницы начали возвращаться ее прежние жители. В спешке эвакуации о душевнобольных позаботиться было некому. Им раздали недельный паек, вывели за ограду и указали дорогу на восток. Больные шли, пока у них были продукты. Как только есть стало нечего, они повернули назад и пошли туда, где их ежедневно кормили. Те, кто вовремя понял, какая опасность им угрожает, стали искать приют в ближайших деревнях. У ворот бывшей больницы собрались люди, не осознававшие реальности происходящего. Их было не больше десятка. Одетые в одинаковые старые халаты и телогрейки, они не отличались друг от друга и представляли однородную безликую толпу. Выделялся на их фоне высокий старик с длинными седыми волосами, с крестом на груди, устало опиравшийся на сучковатую палку. Одет он был во все черное и походил на странствующего монаха. Судя по осмысленному взгляду, старик знал, что должно было произойти с ними в ближайшее время, но его это не пугало. Казалось, он преследовал одну цель — находиться рядом с теми, для кого он был необходимой опорой, и во что бы то ни стало разделить их судьбу.

Часовой доложил о незваных пришельцах лейтенанту. Тот, разобравшись, с кем имеет дело, приказал всех расстрелять. Доктор Геббельс в своих речах дал ясно понять — евреи, цыгане и душевнобольные подлежат уничтожению. Все завоеванные территории должны быть очищены для построения Тысячелетнего рейха.

Больных расстреляли в глубине двора. Вечером лейтенант с удивлением вспоминал, что среди трупов не было человека в черной одежде. Видимо, тому удалось спастись.

«О, mein gott, может этот странный черный человек — плод бессонницы и моего больного воображения? Может его и не было в действительности?— с тревогой за свой рассудок подумал фон Брандербург. — Надо расспросить о нем часового».

На следующий день, опросив унтерофицера и солдат, принимавших участие в расстреле, лейтенант понял, что только он один видел черного человека.

Глава 1

ВСТРЕЧА С «ЗАВОЕВАТЕЛЕМ АМЕРИКИ»

Свист сидел в коридоре санпропускника областной психиатрической больницы, терпеливо ождая своей очереди. В открытый дверной проем он наблюдал, как в приемном покое толстая рябая санитарка, прикусив язык от усердия, старой ручной машинкой состригала волосы на лобке и под мышками у вновь поступившего пациента. Это был худой долговязый старик лет шестидесяти, выпотрошенный жизнью да вдобавок еще и вывернутый наизнанку. Его и Свиста в сопровождении двух дюжих санитаров-эвакуаторов на спецмашине привезли из приемника-распределителя в областную больницу, которая находилась в тридцати километрах от города, в поселке Стрелковом.

Судя по внешнему виду своего спутника, Свист мог предположить, что это был обычный бич и труболет, а попросту — бомж, решивший найти здесь свой последний приют. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы угадать, что этот человек прожил не совсем удачную жизнь. Наверняка, в прошлом на него не раз заводилась тюремная карточка, где в графе «особые приметы» была указана татуировка на левой груди. Присмотревшись повнимательнее, Свист разглядел мастерски выполненную наколку, сюжет которой был не совсем понятен. На вершине холма был изображен черный монах с развевающимися на ветру седыми волосами. Левой рукой он опирался на посох, а правой держал огненный крест, которым указывал в сторону часовни, стоящей на поляне у подножия холма. Дальше, внизу, простирался луг, в конце которого виднелись стены то ли старого замка, то ли разрушенной крепости. Над головой монаха красовалась надпись «Эрнандо Кортес. Из истории Свист знал, что Кортес никогда не был монахом. Он был конкистадором, отважным первооткрывателем Америки, который с кучкой авантюристов охотился за золотом ацтеков. Но такая вольная трактовка в данном случае была допустима. Возможно, это была кличка владельца татуировки и свидетельствовала о его авантюрных наклонностях и любви к презренному металлу. Свисту приходилось встречать подобные татуировки, и он мог предугадать ее историю. Скорее всего, обладатель странного сюжета начал свой тюремный путь еще с «малолетки», где ему коряво и неумело сделали первую наколку.

Пройдя все режимы, начав с «общего» и побывав на «особом», он, встретив хорошего кольщика, стараясь исправить предыдущую наколку, накалывал на нее новый сюжет. В то время, когда этот «воинственный конкистадор» начинал открывать для себя новый материк под названием ГУЛАГ, было принято накалывать на левой груди профиль Иосифа Сталина. Такая татуировка выполняла охранную функцию. Предполагалось, что она могла спасти от расстрела. В то время вряд ли кто-либо мог решиться выстрелить в портрет вождя. Об этих зековских ухищрениях доложили Лаврентию Павловичу Берии. В порыве гуманизма и из патриотических соображений нарком запретил стрелять в изображение Сталина. Приговоренных начали расстреливать в затылок. Зэки после этого стали затушевывать отца народов.

Последующая татуировка всегда была больше по размеру и почти полностью закрывала предыдущую. В итоге на груди у Кортеса получилась сюрреалистическая композиция, чем-то напоминающая работы Сальвадора Дали.

«Эрнандо Кортес» мужественно перенес все пытки, которым его подвергла рябая инквизиторша, прошлепав по кафельному полу босыми ногами, важно опустился в пожелтевшую эмалированную ванну, наполненную горячей водой.