Буало-Нарсежак - Неприкасаемые
— Будто я тебя не знаю. Известный жеребчик! Ну давай садись. Когда-то они у тебя держались от силы три месяца. А сколько времени протянет твоя Иветта?
Оба заговорщицки смеются.
— Я, быть может, женюсь на ней, — говорит наконец Эрве.
— Не рассказывай мне сказки!
Ронан откровенно забавляется. Приоткрывается дверь. Видна лишь половина женского лица.
— Ронан… Не заставляй меня…
— Ты мне мешаешь! — кричит Ронан. — Оставь нас в покое.
И делает движение рукой, будто издали захлопывает дверь.
— Ну просто замучает иногда, — жалуется он Эрве.
— У тебя что-нибудь серьезное со здоровьем? То, что рассказала твоя мать, меня обеспокоило.
— Это острый гепатит. Можно и проваляться долго, а можно и вообще копыта откинуть, что правда, то правда.
— Тебя поэтому и освободили?
— Нет, конечно. Им пришло в голову, что после десяти лет сидения я сделался совершенно безобидным. Вот меня и отпустили. А гепатит — это уже довесок. Мне еще несколько недель придется поваляться.
— Должно быть, скучаешь?
— Не слишком. Не больше, чем там. Я уже подумываю о том, а не написать ли мне книгу… Ну как тебе мысль?
— Признаться…
Ронан приподнимается с подушки. И с хитрецой поглядывает на Эрве.
— Ты думаешь, мне нечего рассказать, так, что ли? Напротив, мне есть о чем поведать. Например, о тех годах, которые предшествовали моему судебному делу. Мне бы хотелось растолковать людям, в чем состоял смысл нашего движения.
Эрве обеспокоенно поглядывает на Ронана, а тот продолжает говорить, уставившись в потолок, будто бы сам с собой.
— Нас нельзя назвать хулиганами. Это нужно всем вбить себе в голову. Но мы также не были и святошами.
Внезапно он оборачивается к Эрве и хватает его за руку.
— Начистоту?
— Да, конечно, — кивает Эрве. — Но тебе не кажется, что самое лучшее — позабыть всю эту историю?
Ронан зло усмехается.
— А тебе пришлось бы по вкусу, если бы я рассказал о наших собраниях, ночных походах, да обо всем, чего уж там мелочиться? Вы могли бы помочь мне во время суда. Но вы меня бросили. О, я на тебя не в обиде!
— Я испугался, — прошептал Эрве. — Я не думал, что все пойдет так ужасно.
— Ты хочешь сказать, что не принимал всерьез наши действия?
— Да. Именно так. И видишь ли… Я хочу быть с тобой совершенно откровенным. Когда я навестил тебя в тюрьме… Все, что ты мне рассказал… о Катрин… о Кере… все это меня обескуражило… Поэтому я и не стал больше приходить. Но сейчас все позади. Все в прошлом.
С улицы несется автомобильный гудок.
— Господи! Это Иветта! Она теряет терпение.
Эрве подбегает к окну, сложной мимикой что-то изображает поджидавшей внизу девушке, затем тычет пальцем в часы, давая понять, что он не забыл про время, после чего с озабоченным видом возвращается назад.
— Извини, старик. Сам видишь, какая она у меня.
— Если я тебя правильно понял, — отвечает Ронан, — ты хочешь сбежать… Опять.
Эрве садится. Пожимает плечами.
— Можешь наорать на меня, если тебе это облегчит душу, — предлагает он. — Только поторопись. Ты хочешь о чем-то меня попросить? Тогда давай!
Они чуть ли не враждебно смотрят друг на друга, но Ронан идет на мировую. И насмешливо улыбается.
— Я напугал тебя. Мое желание написать книгу, похоже, тебя совсем не обрадовало. Могу представить себя на твоем месте. Успокойся. Это всего-навсего задумка. Я не намерен выяснять отношения с моими старыми соратниками. Но мне надо попросить тебя о двух вещах, две маленькие просьбы. Во-первых, я бы хотел иметь фотографию могилы Катрин. Ведь она… умерла уже после того, как меня арестовали. А сейчас ты сам видишь, в каком я состоянии. До кладбища мне не добраться. А к кому я могу еще обратиться за помощью? Не к матери же. Ты можешь представить ее с фотоаппаратом перед могилой? Особенно этой! Со стыда умрет.
— Можешь на меня положиться. Сказано — сделано.
— Спасибо… А вторая просьба… Мне хотелось бы иметь адрес Кере.
Тут уж Эрве рассердился.
— Вот это нет! — восклицает он. — Опять твои штучки-дрючки! И где, по-твоему, мне его искать. А? Давным-давно он здесь не живет.
— Найди его. Это не должно быть особенно сложно.
— А зачем тебе его адрес? Собираешься написать ему?
— Сам еще не знаю. А почему бы и нет?
Снова раздается звук клаксона, на этот раз более протяжный. Эрве встает. Ронан удерживает его за рукав.
— Ты должен это сделать. Должок за тобой… — говорит он скороговоркой, будто стыдясь своих слов.
— Ладно. Согласен. Ну давай, до скорого и лечись хорошенько.
Ронан сразу успокаивается и заметно веселеет. И, когда Эрве доходит до двери, бросает ему вдогонку:
— И что у тебя за тачка?
— «Порше».
— Везунчик!
Пожилая женщина поджидает гостя возле лестницы.
— И как он вам?
— Не так уж плох.
— Похудел очень.
Она спускается по ступенькам маленькими шажочками, не пропуская Эрве вперед.
— Вам повезло. С вами он был разговорчивее, чем со мной. — (Вздыхает.) — Характером вылитый отец. Вы еще собираетесь навещать его?
— Думаю, да.
— Только ему нельзя много разговаривать. Это его утомляет.
И, как монастырская привратница, она провожает его до выхода и бесшумным плавным движением закрывает за ним дверь. Иветта прихорашивается.
— Ну что это такое? Три минуты, называется…
Губы вытянуты трубочкой перед зеркальцем.
— И заметь, — добавляет она, — вид у тебя еще тот!
Эрве не отвечает. Он резко трогается с места и едет к вокзальной площади, лихо обгоняя других.
— Осторожнее! — протестует Иветта.
— Извини! Это чертов Ронан достал меня.
Он притормаживает, ловко припарковывает машину перед рестораном «Дю Геклен» и помогает девушке выйти. Швейцар распахивает дверь. Многозначительно улыбается. Эрве их завсегдатай. Метрдотель услужливо указывает им на столик, уютно расположенный в сторонке.
— Все, можно расслабиться, — вздыхает Эрве. — Я уже вполне ничего.
— А что случилось? Вы повздорили?
— Нет, не совсем так.
— Расскажи.
Иветта наклоняется к мужчине, ласковая и кокетливая.
— Не тяни. Ты мне сказал только, что это твой приятель, вышедший из тюрьмы. Я жду продолжения!
— Официант! — зовет Эрве. — Два мартини.
Он кладет руку на руку своей спутницы.
— И что он такого сделал? — не унимается та. — Стащил чего-нибудь?
— Убил, — шепчет Эрве.
— Ой, какой ужас! И ты встречаешься с таким типом?
— Мы были раньше близкими друзьями.
— Когда?
— Лет десять назад. И даже раньше. Учились вместе в лицее, с шестого до выпускных на филологическом, а потом поступили на один факультет. Я им восхищался тогда.
— Почему? Ты ведь, наверно, был не глупее его.
Официант приносит мартини. Эрве поднимает бокал и задумчиво его рассматривает, будто хочет найти в нем ответ на вопрос.
— Это сложно объяснить. Ронан такой человек, что притягивает тебя и одновременно отталкивает. Когда ты с ним рядом, то соглашаешься со всем, что он делает и говорит. Но стоит остаться одному, как твое мнение сразу меняется. Он будто какой-то спектакль играет, и ты вслед за ним влезаешь во что угодно, а потом уже говоришь себе: «Вот дурость-то!» Нас было четверо или пятеро, кого он облапошил со своей идеей создания Кельтского фронта.
— А что это такое — Кельтский фронт?
— Маленький союз, каких сейчас навалом. «Бретань — бретанцам!», ну ты понимаешь. Однако все-таки это зашло слишком далеко. Не представляю, каким образом, но Ронан доставал деньги и даже оружие. Если он что-то вбивает себе в голову, то может на все пойти. А нам, дуракам, казалось, будто мы в войну играем или в сыщиков. Но только не ему. Нет, трах-тибидох! Давай раздавай листовки, клей всякие воззвания.
— Это, наверное, увлекательно.
— До поры до времени. Когда мы начали взрывать трансформаторные будки и дубасить полицейских, я понял, что ни к чему хорошему это не приведет.
— Бедненькая моя лапочка! Ты бил полицейских? Вот бы никогда не поверила.
— Мы были еще совсем пацанами. Заводились, глядя друг на друга. Да и Ронан порядком забил нам головы своими тирадами. Мы сражались за свободную Бретань.
Метрдотель протянул им меню и приготовился записывать заказ.
— Выбирай сам, — проговорила Иветта.
Торопясь поскорее продолжить свои откровения, Эрве заказывает первое, что ему приходит на ум: устрицы, две порции камбалы и бутылку мюскаде.
— И что дальше? — спросила Иветта, когда метрдотель удалился.
— Что дальше? Ну так вот. Пошла жестокая игра, и в конце концов случилось страшное. Сколько тебе было тогда? Девять, десять? Ты не можешь об этом помнить. А дело наделало много шума. Барбье. Тебе это имя ничего не говорит? Его только успели назначить дивизионным комиссаром. Он приехал из Лиона и, считая сторонников автономии поганым сбродом, публично пообещал прижать всех к ногтю. И что мне точно еще известно, так это то, что отец Ронана горячо поддержал его. Между капитаном и Ронаном страсти накалились. Можешь представить лицо офицера с пятью нашивками, медалями и тому прочее, когда Ронан заявлял ему, чаще всего за обеденным столом, что Барбье — сволочь и что обязательно кто-нибудь да покажет ему где раки зимуют.
