Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения

— Ну а с книгами как? — спросил Дэлглиш.

— О, вот тут-то, сэр, вы попали в самую точку. Это действительно трудность. Классиков я могу читать в публичных библиотеках, хотя порой необходимость прервать чтение, потому что нужно двигаться дальше, вызывает раздражение. В остальном приходится обходиться книгами в мягких обложках с рыночных развалов. Некоторые владельцы ларьков разрешают поменять книгу или даже возвращают деньги, если вы снова к ним приходите. Это необычайно дешевая форма библиотечного абонемента. Что же касается одежды — существуют благотворительные распродажи, Оксфордский комитет помощи голодающим, и очень полезны магазины, которые проводят распродажи военного обмундирования. Каждые три года я выделяю из денег на содержание некую сумму на новое зимнее пальто, ранее служившее в армии ее величества.

— И давно вы ведете такой образ жизни? — спросил Дэлглиш.

— Без малого двадцать лет, сэр. Большинство бродяг — существа достойные сожаления, ибо они жертвы собственных страстишек, чаще всего — пьянства. Человек, свободный от иных желаний, кроме как есть, спать и идти туда, куда хочет, поистине свободен.

— Не совсем, — сказал Дэлглиш. — У вас, по-видимому, имеется счет в банке, и тысяча фунтов служит вам опорой.

— Верно. Вы полагаете, я стал бы более свободным, если бы не брал этих денег?

— Скорее, более независимым. Возможно, вам пришлось бы работать.

— Работать я не могу. Нищенствовать — стыжусь. К счастью, Господь утишил ветры, что веют на Его стриженого агнца. Мне было бы жаль лишить братца того удовлетворения, которое он получает от собственного человеколюбия. Вы правы — у меня действительно имеется банковский счет, на который и приходит ежегодная субсидия. Но, поскольку мой доход зависит от разлуки с братом, у меня вряд ли имеется возможность получать деньги лично. А наличие чековой книжки и соответствующей пластиковой карточки имеет весьма положительный эффект при встречах с полицией, если, как это порой случается, ваши коллеги проявляют неоправданный интерес к моей персоне. Я и понятия не имел, что пластиковая карточка может служить гарантией респектабельности.

— И что же — никаких излишеств? — спросил Дэлглиш. — Никаких иных потребностей? Спиртное? Женщины?

— Если, говоря «женщины», вы имеете в виду секс, то ответом будет — нет. Я избегаю и спиртного, и секса, сэр.

— Тогда, значит, вы от чего-то бежите. Я мог бы высказать то соображение, что человек бегущий не может быть совершенно свободным.

— А я мог бы спросить вас, сэр, от чего бежите вы, укрывшись на этом уединенном мысу? Если от насилия, с которым неминуемо связана ваша профессия, то вас постигло исключительное невезение.

— Но теперь это самое насилие вторглось и в вашу жизнь. Весьма сожалею.

— О чем же тут сожалеть? Человек, живущий на природе, привыкает к насилию и запросто общается со смертью. Среди зеленых изгородей английской провинции вы встретите гораздо больше насилия, чем на самых грязных улочках больших городов.

Приехав на мельницу, Дэлглиш сразу же позвонил Рикардсу. В приемной его не было, на звонок ответил Олифант, сказавший, что немедленно выезжает. Затем Дэлглиш отвел Иону наверх — посмотреть те несколько пар обуви, что он привез с собой на мельницу. Проблем с размером не оказалось, но Иона перемерил все, что было, и придирчиво осмотрел каждую пару, прежде чем сделать выбор. Дэлглиш с трудом удержался от соблазна сказать ему, что жизнь в простоте и самоотречении не лишила его вкуса к хорошей коже. С некоторым сожалением он отметил, что гость остановил свой выбор на его самой любимой и к тому же самой дорогой паре.

Иона прошелся взад-вперед по спальне, устремив удовлетворенный взгляд на собственные ноги, и сказал:

— Кажется, я только выиграл от нашей сделки. Эти «бамблы» подвернулись в самый нужный момент, но для серьезной ходьбы они вряд ли подходят. Я намеревался заменить их, как только представится удобный случай. Дорога предъявляет путнику свои требования. Их не так уж много, но они непреложны. Рекомендую их вам: регулярно освобождай кишечник; мойся раз в неделю; носи одежду из хлопка или шерсти на теле и кожаную обувь на ногах.

Минут через пятнадцать Иона сидел, удобно расположившись в кресле, с кружкой кофе в руке. Он по-прежнему с удовольствием разглядывал свои ноги. Олифант прибыл без задержки. Один, если не считать шофера. Он вошел в гостиную, внеся с собой атмосферу агрессивной мужественности, непререкаемого авторитета и угрозы. Дэлглиш не успел еще представить их друг другу, как Олифант произнес:

— Разве вы не знали, что не имеете права взять эти кроссовки? Они ведь новые. Вы что, слыхом не слыхали о краже путем присвоения найденного?

— Минуточку, сержант, — вмешался Дэлглиш. Отведя Олифанта в сторону, он тихо сказал ему: — Извольте обращаться с мистером Ионой вежливо. — И, прежде чем Олифант смог ему возразить, добавил: — Так и быть, избавлю вас от необходимости напоминать мне об этом: не я расследую это дело. Но он — гость в моем доме. И еще: если бы в понедельник ваши сотрудники обследовали мыс более тщательно, мы — все трое — были бы избавлены от некоторых неприятных ощущений.

— Но он вызывает самые серьезные подозрения, сэр. У него же кроссовки.

— У него, кроме того, еще и нож есть, и он не отрицает, что находился на мысу в воскресную ночь. Вы, разумеется, можете обращаться с ним, как с подозреваемым, но только в том случае, если обнаружите мотив преступления либо докажете, что он знал, как убивает Свистун, или хотя бы слышал о его существовании. Почему бы сначала не выслушать человека, прежде чем делать поспешный вывод о его виновности?

— Виновен он или нет, мистер Дэлглиш, он — очень важный свидетель, — ответил Олифант. — Не вижу причин, по которым можно было бы разрешить ему уйти куда глаза глядят.

— А я не вижу, как — законным образом — вы могли бы запретить ему это. Но это уже ваша проблема, сержант.

Через несколько минут Олифант вел Иону к полицейской машине. Дэлглиш вышел проводить своего знакомца. Прежде чем усесться сзади, Иона повернулся к Адаму:

— В злосчастный день я встретился с вами, Адам Дэлглиш.

— Но может быть, он счастливо ознаменуется восстановлением справедливости?

— Восстановлением справедливости? Так вы этим занимаетесь? Не поздно ли вы за это взялись? Планета Земля мчится ныне навстречу гибели. Вон тот бетонный бастион на краю отравленного моря может ввергнуть нас в последнюю, необратимую тьму. Не он, так иной глупый каприз существ человеческих. Наступает же, в конце концов, такой момент, когда всякий исследователь, сам Господь Бог в том числе, должен завершить эксперимент. О, я вижу некоторое облегчение на вашем лице. Вы думаете: «Так он все-таки сумасшедший, этот странный бродяга. Могу больше не принимать его всерьез!»

— Умом я согласен с вами, — ответил ему Дэлглиш. — Но гены мои более оптимистичны.

— Вы понимаете это. Мы все понимаем это. Как иначе можно объяснить то, что человек ныне болен? А когда падет последняя тьма, я умру, как и жил, — в ближайшей сухой канаве. — Иона вдруг улыбнулся удивительно милой улыбкой и добавил: — В ваших ботинках, Адам Дэлглиш.

Глава 9

Знакомство с Ионой странным образом выбило Дэлглиша из колеи. На мельнице оставалось еще множество незавершенных дел, но у него не было ни малейшего желания заниматься ими. Напротив, он испытывал инстинктивную потребность сесть в машину и ехать — очень быстро и очень далеко. Но он слишком часто прибегал к этому средству, чтобы сохранить веру в его эффективность. Мельница останется на своем месте, и проблемы его по-прежнему будут требовать разрешения, когда бы он ни вернулся. Вовсе не трудно было определить, откуда эта тревога: он безнадежно впутался в расследование, которое навсегда останется вне его компетенции, но дистанцироваться от которого у него нет никакой возможности. Он помнил, что сказал ему в ночь убийства Рикардс перед тем, как они наконец расстались: «Может, вы и не хотите вмешиваться в это дело, мистер Дэлглиш, но вы все равно уже замешаны. Может, вам хотелось бы никогда этот труп и в глаза не видеть, но вы же там оказались».

Ему казалось, что и он когда-то произносил нечто похожее, беседуя с подозреваемым, когда вел одно из своих собственных расследований. Теперь он начинал понимать, почему его слова были восприняты с таким раздражением. Поддавшись неожиданному порыву, он отпер мельницу и взобрался по лестнице на самый верхний этаж. Здесь, как он полагал, тетушка обретала покой. Может быть, хоть что-то от того ушедшего с ней спокойствия снизойдет и на него? Но все надежды на то, что его оставят в покое, оказались напрасными.

Он стоял у южного окна, глядя на простершийся внизу мыс, когда в поле его зрения появился велосипед. Сначала расстояние было слишком велико, чтобы он мог рассмотреть велосипедиста, но потом он узнал Нийла Паско. Им никогда не приходилось разговаривать друг с другом, но, как все жители мыса, они знали друг друга в лицо. Казалось, Паско движим непреклонной решимостью: руки его крепко сжимали ручки руля, он так жал на педали, что работали даже плечи. Но, подъехав поближе к мельнице, он вдруг остановился, встал обеими ногами на землю и принялся вглядываться в мельницу, словно впервые ее увидев. Потом слез с велосипеда и повел его через песчаную, поросшую низкими кустами площадку.