Филлис Джеймс - Маяк

Но ведь Пэджетт — ребенок 1970-х, рожденный десятилетие спустя после освободительных шестидесятых. А история его жизни звучит сейчас словно кошмар из далекого прошлого. Трудно поверить, что такие люди, как его безлюбая тетка, могут реально существовать до сих пор, могут обладать такой властью. И все же они, конечно, не только реально существуют, они реально обладают властью. Но ведь так не обязательно должно было случиться. Иная мать, умная, уверенная в себе, сильная физически и психологически, могла бы иначе построить и свою жизнь, и жизнь своего ребенка. Тысячам людей это удавалось. А ее собственная мать? Сумела ли бы она сделать это для нее — для Кейт, если бы осталась жива? Кейт с ужасающей ясностью припомнились слова бабушки, которые она случайно услышала, открыв дверь их квартирки на верхнем этаже муниципального дома в бедняцком районе Лондона. Бабушка разговаривала с соседкой: «И без того худо, что мне ее пащенка всучили, но она могла хотя бы остаться жить и заботиться о ребенке сама!»

Бабушка никогда не сказала бы этих слов ей в лицо. Но Кейт с детства знала, что ее считают обузой, и только под конец поняла, что, пусть весьма своеобразно, но бабушка ее любила. И Кейт удалось уйти из Эллисон-Фэаруэзер-билдингз, от дурного запаха, от безнадежности, от страха, обуревавшего ее, когда лифты в который раз были злонамеренно и бессмысленно выведены из строя и надо было долго взбираться наверх, а на каждом этаже ее могло подстерегать физическое насилие. Она сама построила свою жизнь. Ей удалось благодаря упорной работе, честолюбию и — надо признать — некоторой безжалостности уйти от бедности и неудач. Но уйти от своего прошлого ей не удалось. Бабушка наверняка хотя бы раз упомянула имя матери, но Кейт никак не могла его вспомнить. Ни один человек не знал, кто был ее отцом, и никто никогда этого не узнает. Чувство было такое, будто она родилась без пуповины и свободно плавает в этом мире, невесомая и ничтожная. Но даже ее путь наверх, продвижение в карьере были омрачены чувством вины. Избрав эту работу, разве она не пренебрегла доверием и — хуже того — не совершила предательства по отношению к тем, с кем была тесно связана братством бедных и обездоленных?

— А я часто задаю себе вопрос, — сказал Бентон так тихо, что ей пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его слова, — бывает ли детство когда-нибудь по-настоящему счастливым? Да может статься, что это вовсе не так плохо. Быть блаженно счастливым с таких ранних лет означало бы, что человек обречен вечно искать возможность снова пережить то, что недостижимо. Подобно тем людям, чьи самые счастливые годы прошли в школе или в университете. Они вечно возвращаются назад. Ни одной встречи выпускников не пропускают. Мне это всегда казалось довольно трогательным и вызывающим жалость. — Он помолчал. Потом добавил: — Большинство из нас получают гораздо больше любви, чем заслуживают.

И снова воцарилось молчание. Кейт спросила:

— А как та цитата звучит полностью? Вы же знаете. В конце концов, у вас же ученая степень имеется — по английской литературе, верно?

Она снова ощутила чуть заметный укол неприязни, от которой так и не смогла до конца освободиться. Бентон спокойно ответил:

— Это из стихотворения Одена «Первое сентября 1939 года»:

Всех нас давно научили —Мы знаем со школьных лет:Те, кому зло творили,Творят его в ответ.

— Не все. Не всегда, — сказала Кейт. — Но они не забывают и платят той же монетой.

12

Джо Стейвли была непреклонна. Спросив Кейт о том, как обстоят дела с ее травмами, она сказала:

— Он в настоящий момент не кашляет, но, если вдруг начнет, наденьте эту маску. Думаю, вам необходимо с ним повидаться, но обоих вместе я вас к нему не пущу. Сержант может и подождать. Он настоял на том, чтобы встать с постели, так что постарайтесь покороче.

— А он достаточно хорошо себя чувствует? — спросила Кейт.

— Конечно, нет! Если вы можете хоть как-то повлиять на этого ужасного человека, объясните ему, что это я распоряжаюсь в медпункте. — Однако в голосе Джо звучало теплое сочувствие.

Кейт вошла в изолятор одна. Дэлглиш в халате сидел в кресле рядом с кроватью. В носу у него уже не было трубок от кислородного баллона, но лицо закрывала маска. Когда Кейт вошла в комнату, Дэлглиш с трудом поднялся на ноги. Этот знак внимания вызвал у нее на глазах жгучие слезы, но она смахнула их ресницами и нарочно медленно прошла к другому креслу, которое Джо позаботилась поставить подальше от больного. Кейт старалась двигаться не слишком скованно, чтобы А.Д. не заметил, какую сильную боль причиняют ей полученные сегодня травмы.

— Мы с вами просто двое калек, верно? — произнес он приглушенным маской голосом. — Как вы себя чувствуете, Кейт? Мне сказали про сломанное ребро. Наверное, чертовски болит?

— Не все время, сэр, — ответила она.

— А Пэджетта, я так понимаю, уже увезли? Я слышал вертолет. С ним было трудно?

— Не очень трудно, сэр. По-моему, он рад возможности так или иначе прославиться. Могу я доложить вам подробно, сэр? Я хочу спросить, хорошо ли вы себя чувствуете для этого?

— Да, Кейт, — ответил он мягко. — Я в порядке. Не торопитесь.

Кейт не нужно было заглядывать в записи. Она постаралась прежде всего изложить факты, начиная с обнаружения в холодильнике пробирки с кровью и пряди волос, захвата Пэджеттом Милли, а затем почти поминутным описанием произошедшего на маяке. О своей роли во всем этом она говорила по возможности мало. Затем наступило время сказать что-то о Бентоне. Но как это сказать? Сержант Бентон-Смит вел себя отлично? Вряд ли такое возможно. Слишком похоже на полугодовую оценку поведения подлизы из четвертого класса.

Она помолчала. Потом сказала просто:

— Я не смогла бы ничего сделать без Бентона.

— Он делал то, чего от него ожидали, Кейт.

— Я думаю, он сделал гораздо больше, сэр. Нужно было огромное мужество, чтобы проталкивать меня в башню.

— И мужество, чтобы вытерпеть это.

Того, что она сказала, было явно недостаточно. Раньше она недооценивала Бентона. Сейчас наступил момент исправить положение. И она продолжала:

— А еще он очень добр с людьми. Миссис Бербридж была ужасно расстроена из-за гибели Бойда. Я не надеялась, что мы хоть что-нибудь от нее узнаем. Он знал, что ей сказать, а я не знала. Он проявил человечность.

Дэлглиш улыбнулся ей, и Кейт показалось, что в его улыбке было нечто большее, чем похвала: не просто чувство товарищества по только что завершенной работе, а чувство дружбы. Инстинктивно он протянул ей руку, и она подошла пожать ее. Они впервые коснулись друг друга с тех пор, как много лет назад, когда умерла ее бабушка, она с разрывающимся от раскаяния и горя сердцем бросилась к нему в объятия. А он сказал:

— Если бы наши будущие старшие офицеры не могли проявлять человечность, всем нам не на что было бы надеяться. То, что сделал Бентон, не останется незамеченным. Пришлите его ко мне сейчас, Кейт, я ему скажу.

Дэлглиш тяжело поднялся с кресла и, все еще держась на расстоянии, пошел к двери, словно провожая почетного гостя. Однако на полпути, пошатнувшись, остановился. Кейт пошла с ним назад, к креслу, уже не соблюдая дистанции, бдительно следя за ним, но старательно избегая поддерживать его под локоть.

Опустившись в кресло, Дэлглиш сказал:

— Мы не можем считать это дело успешным, Кейт. Адриан Бойд не должен был погибнуть.

Кейт очень хотелось напомнить ему, что они не могли предотвратить это убийство. У них не было достаточных доказательств для ареста Пэджетта или кого-либо еще, не было права ограничить передвижения подозреваемых, и было недостаточно людей, чтобы организовать тайное круглосуточное наблюдение за ними. Но ему самому все это было известно.

У двери она обернулась и сказала:

— Пэджетт думает, что Бойд знал, что ему грозит, и мог бы помешать этому. Он думает, что Бойд хотел умереть.

А Дэлглиш ответил:

— Очень хочется сказать, что если бы Пэджетт был способен хотя бы отчасти понять, что думал и чувствовал Бойд, он бы его не убил. Но с какой стати я полагаю, что понимаю больше, чем он? Если неудачи нас чему-нибудь да учат, то это быть скромными. Дайте мне пять минут, Кейт, потом скажите Бентону — я готов его принять.

Эпилог

1

Уже в те самые дни — между арестом Пэджетта и окончанием карантина — Кейт понимала, что станет вспоминать о них как о самом удивительном и счастливом периоде своей жизни. Порой при воспоминании о том, что привело ее на остров Кум, сердце ее сжималось от чувства вины из-за того, что горе и ужас могут так быстро раствориться в чисто физическом, радостном ощущении молодости, бьющей ключом жизни, неожиданного успеха. Поскольку некоторым членам островного сообщества предстояло выступать свидетелями на процессе, решено было не проводить обсуждения убийств и не говорить о них, иначе как между собой и наедине. И по-видимому, без ведома Дэлглиша было принято политическое решение считать его вместе с его группой высокими гостями, прибывшими на Кум ради отдыха и уединения: очевидно, только такие отношения и могли быть признаны на острове нормальными.