Месть под расчет - Джордж Элизабет
Дентон продолжал таращить на нее глаза. Потом он перевел взгляд на Линли, и тот кивнул. Дентон ушел.
— Томми, почему ты не перезваниваешь? — спросила леди Хелен, едва они остались одни. — Я оставляла сообщения тут и на работе. Четыре раза я ждала на улице. Я чуть не умерла от страха.
— Извини, старушка, — как ни в чем не бывало отозвался Томми. — Очень много работы. По уши в бумажках. Хочешь чего-нибудь выпить?
Линли подошел к столу розового дерева, на котором стояли бутылки, графины, стаканы.
— Нет, спасибо.
Он налил себе виски, но пить пока не стал.
— Сядь, пожалуйста.
— Нет.
— Как знаешь. — Линли криво улыбнулся и отпил виски, после чего, видимо не желая больше прикидываться, стал смотреть в другую сторону. — Извини, Хелен. Я хотел тебе позвонить, но не смог. Струсил, наверно.
От злости Хелен не осталось и следа.
— Не могу видеть тебя таким. Заперся в своей библиотеке. Сидишь один, как сыч. Вот я и не выдержала.
Несколько минут было слышно лишь его тяжелое, неровное дыхание.
— Я не думаю о ней, только когда работаю, поэтому я только и делаю, что работаю. А когда я не работаю, то говорю себе, что когда-нибудь это должно закончиться. Еще пару недель, еще пару месяцев. — Он натужно засмеялся. — Кто бы поверил.
— Я знаю. Я понимаю.
— Ну конечно. Кто поймет меня, как не ты?
— Почему же ты не позвонил?
Линли подошел к камину, однако он не был зажжен, и Линли сделал вид, будто его внимание привлек мейсенский фарфор на каминной полке. Он взял одну из тарелок и повертел ее. Леди Хелен хотела ему сказать, чтобы он обращался с ней поосторожнее, потому что тарелка хрупкая и может разлететься на куски, не выдержав его хватки, однако она промолчала. Линли поставил тарелку на место, и леди Хелен повторила свой вопрос:
— Ты же понимал, что я хочу поговорить с тобой. Почему же не позвонил?
— Не мог. Мне было очень больно, Хелен, и я бы не сумел скрыть это от тебя.
— А зачем скрывать?
— Я чувствую себя дурак дураком. Не думал, что так расклеюсь. Ну почему? Почему я не смог порвать и идти дальше?
— Идти дальше? — Леди Хелен почувствовала, что опять начинает злиться. У нее кровь закипела в жилах при виде снобизма, который она всегда презирала в мужчинах, словно воспитание и наследственность заранее обрекали их на бесчувственность. — Ты в самом деле хочешь сказать, что у тебя нет права на горе только потому, что ты мужчина? Не верю. Не могу поверить.
— При чем тут горе? Я изо всех сил стараюсь отыскать дорогу к тому себе, каким был три года назад. До Деборы. Если мне это удастся, я спасен.
— Тот был таким же.
— Три года назад я не принял бы это так серьезно. Что были для меня женщины? Партнерши в постели. И только.
— И таким ты хочешь стать? Жизнь как сексуальная фуга? Мысли лишь о следующем представлении в постели? Этого ты хочешь?
— Так проще.
— Конечно, проще. Такая жизнь всегда проще. Вылезаешь из постели, едва переведя дух, не говоря уж о чем-либо еще. И даже если просыпаешься утром, не зная, как зовут партнершу, тоже ничего. Тебе такого хочется? Такой игры?
— Зато не мучишься. Это исключено. По крайней мере, для меня.
— Возможно, тебе хочется помнить себя таким, но так не было. Ведь если ты говоришь, что думаешь, если жизнь для тебя ограничивалась коллекционированием и совращением обитательниц женской конюшни, то почему ты никогда не посягал на меня?
Линли вновь подошел к столу и налил себе еще виски.
— Не знаю.
— Знаешь. Говори.
— Не знаю.
— А какой бы я была добычей! Брошенная Саймоном, несчастная. Меньше всего мне хотелось вступать в серьезные отношения. Так какого же черта ты не воспользовался ситуацией? Упустил шанс доказать себе, что ты о-го-го. Непростительная промашка.
Поставив стакан на стол, Линли крутил его в пальцах, а Хелен смотрела на его повернутое в профиль лицо, понимая, как далеко ему до самообладания.
— Я думал, ты другая.
— Почему же? У меня все на месте. Не хуже и не лучше остальных: возбуждение, удовольствие, груди, бедра.
— Не глупи.
— Разве я не женщина? Меня легко соблазнить, особенно опытному мужчине. А ты ни разу даже не попытался. Ни разу. Разве так поступают мужчины, которым от женщин нужно лишь то, что они могут предложить им в постели? А у меня есть что предложить, разве не так, Томми? Ну, я бы поначалу посопротивлялась. А потом сдалась. И ты знал это. Но ни разу ничего не предложил.
Линли повернулся к ней:
— Как я мог после всего того, что у тебя было с Саймоном?
— Жалость? И это говорит мужчина, для которого существует только наслаждение? Какая разница, чьим телом воспользоваться? Разве мы не одинаковые?
Молчание затянулось настолько, что леди Хелен перестала ждать ответа. Она видела, какая мучительная борьба идет у него внутри и отражается на лице. Она хотела, чтобы он заговорил, зная, что только так он признает свою боль — и тогда боль еще помучит-помучит его и оставит в покое.
— Только не ты, — наконец произнес он, и она поняла, что эта фраза дорого ему стоила. — И не Дебора.
— Почему же?
— Это проникло глубже.
— Глубже?
— В сердце.
Хелен подошла к нему, коснулась его руки:
— Ты же все понимаешь, Томми. Никогда ты не был таким, как говоришь. Тебе хочется так думать, но на самом деле все было не так. Во всяком случае, для тех, кто давал себе труд заглянуть в тебя поглубже. И для меня тоже, хотя я никогда не была твоей любовницей. И для Деборы, которая была твоей любовницей.
— С ней мне хотелось другого. — У него были красные глаза. — Я мечтал о корнях, узах, семье. Я хотел быть лучше. Дело того стоило. И она того стоила.
— Да. Она того стоила. И она стоит того, чтобы мучиться из-за нее. Сейчас тоже.
— О господи, — прошептал Линли.
Ее рука скользнула к его запястью.
— Томми, дорогой, все обойдется. Правда.
Он покачал головой, словно желая стряхнуть с себя боль последних дней.
— Боюсь, мне придется умирать в одиночестве. — У него дрогнул голос. Это был голос человека, который долгие годы не позволял себе обнаруживать свои чувства. — Я этого не вынесу.
Он повернулся и шагнул было к столу, но Хелен удержала его и подошла к нему совсем близко. Потом обняла его.
— Томми, ты не один, — едва слышно проговорила она.
И он заплакал.
* * *Дебора толкнула калитку как раз в тот момент, когда зажегся уличный фонарь и лучи света пронизали опустившийся на деревья туман. Постояв немного, она полюбовалась его неярким отблеском на кирпичной стене, на белых рамах и на старых заржавленных перилах, с незапамятных времен требующих покраски. Так или иначе это ее дом, пусть она уехала отсюда три года назад и не вернется десять лет, тридцать лет или, как сейчас, один месяц.
Ей пришлось придумать много отговорок, из которых отец не поверил ни одной. Папа, мне надо доказать свою профессиональную пригодность. Приходится много работать. Встречаться с людьми. Показывать портфолио. Может быть, пообедаем где-нибудь в городе? Нет. В Челси не могу приехать. Коттер соглашался, лишь бы не ссориться с дочерью.
И он и она делали вид, будто забыли о своей ссоре, случившейся в Паддингтоне через неделю после возвращения Деборы из Ховенстоу. Он настаивал, чтобы она вернулась домой. Она отказывалась даже думать об этом. Он не понимал ее. Для него все было просто. Упакуй вещи, запри квартиру и езжай на Чейн-Роу. Собственно, как он представлял это себе — езжай в прошлое. Для нее же это было невозможно. Она старалась объяснить отцу, что ей нужно быть хозяйкой своего времени. В ответ он с бранью обрушился на Томми, мол, из-за него она переменилась, стала другой, поменяла жизненные ценности, и тут-то — слово за слово — разгорелась ссора, кончившаяся тем, что Коттеру пришлось дать обещание никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах не заговаривать об отношениях своей дочери с Томми. Они расстались, недовольные друг другом, и с тех пор не виделись.
