Луи Байяр - Всевидящее око
– Подойдите и назовите пароль! Я сделал шаг вперед.
– Тикондерога.
Караульный стоял не шевелясь. Услышав, как кашлянул его напарник, он опустил мушкет и нехотя произнес:
– Проходите. – Молодцы, ребята! – крикнул им вслед доктор Маркис. – С такими, как вы, чувствуешь себя увереннее.
Кого я никак не ожидал встретить в столь поздний час – так это Цезаря, чернокожего слугу из столовой. Он стоял на вершине невысокого холма и махал нам. Наверное, тоже решил проветрить голову. Нам было некогда отвечать на приветствие Цезаря. Вскоре мы остановились у скромного сарая с каменными стенами и соломенной крышей. Это и был ледник. Я вспомнил, как По, забравшись на крышу ледника, искал в траве следы ритуального действа, а я помечал камешками лунки. Никто из нас и подумать тогда не мог, что сердце Лероя Фрая спрятано в буквальном смысле у нас под ногами.
– Где они? – спросил я Маркиса. Доктор сжался.
– Я… я не вполне уверен.
– Как это понимать?
– Я там не бывал. Лея и Артемус обнаружили это место очень давно, когда еще были детьми. Какие-то катакомбы. Или тайник. Не знаю, я их не расспрашивал.
– Но где хоть этот тайник? – спросил я, повысив на него голос.
– Полагаю, внутри, – пожал плечами он.
– Доктор, ледник – это квадратный сарай. Длина каждой его стороны не превышает пятнадцати футов. Вы считаете, что там есть подземелье?
Маркис виновато улыбнулся.
– Простите, мистер Лэндор. Я сказал вам все, что знал.
К счастью, мы догадались взять фонари, а в моем кармане лежал коробок с фосфорными спичками[165]. И тем не менее, отворив дверь, обитую овечьей шкурой, мы встали на пороге. Внутри ледника было еще холоднее, чем на улице. Чувствовалось, доктор вообще не настроен что-либо искать. Но что удерживало меня? Ведь когда-то Артемус и Лея нашли вход в подземелье. Почему я не могу его найти?
Поиски начались с неудачи. Никто из нас не был готов провалиться на четыре фута вниз. Отряхнувшись и подняв фонари, мы с Маркисом не увидели ничего, кроме… самих себя.
Мы стояли возле сверкающей ледяной башни. Ее сложили прошлой зимой, нарезав ледяных брусков в ближайшем пруду. Таких запасов с лихвой хватало на целый год.
Кривое ледяное зеркало искажало наши лица, а фонари выглядели в нем маленькими тусклыми солнцами.
Лед, обыкновенный лед. Благодаря ему не тухло и не горкло масло, он сохранял деликатесы для гостей полковника Тайера. Льду было все равно, что сохранять; с таким же усердием он уберегал от разложения человеческий труп, если покойника не могли похоронить сразу. И в самих этих брусках не было ничего таинственного: обыкновенная замороженная вода. Тем не менее я ощущал… не скажу, что страх. Но мне было как-то не по себе. Почему? Честно сказать, сам не знаю. Может, на меня подействовал тяжелый запах мокрых опилок. Или шелест соломы, плотно напиханной во все щели. Или мышиная возня внутри двойных стен. Или капельки влаги – это «дыхание» льда, оседавшее на лице. Мне начинал казаться нелепым и сам наш приход «из зимы в зиму».
– Они должны быть где-то поблизости, – прошептал доктор, высветив фонарем длинную полку, где лежали топорики и громоздились щипцы для льда.
Он дышал тяжелее, чем на улице. Наверное, из-за здешнего воздуха. Мое первое ощущение было ошибочным: воздух внутри ледника оказался теплее, чем я предполагал. И плотнее. Тем временем в желтое пятно моего фонаря попал ледяной плуг с его острыми зубцами, напоминавшими акульи зубы. Мне вдруг подумалось, что мы с доктором находимся внутри гигантской ледяной пасти.
Из вентиляционных отверстий в потолке струился ночной воздух. Блестели крапинки звезд. Я отошел на шаг, чтобы полюбоваться этим странным зрелищем, и вдруг почувствовал, что моя нога куда-то проваливается. Чтобы не потерять равновесие, я тут же отставил в сторону другую ногу, однако и она тоже проваливалась. Я попытался за что-нибудь схватиться – вокруг был только лед, и моя рука прошлась по нему широким мазком, будто малярная кисть. Я неуклонно сползал по невидимому желобу вниз.
Фонарь ударился о стену и погас. За несколько секунд до этого я увидел испуганное лицо доктора Маркиса. На нем ясно читались страх и полное бессилие. Доктор запоздало протянул мне руку, хотя понимал, что ему меня не удержать. Я падал…
Удивительно, но я ни разу не перекувырнулся и упал довольно удачно, приземлившись на четвереньки. Я поднялся и вытянул руку. Она уперлась в каменную стену. Я вытянул вторую руку. Похоже, я находился в коридоре с каменными стенами и каменным полом. Возможно, это были остатки какого-нибудь подземного хода, ведущего к форту Клинтон или куда-нибудь еще. Я прикинул, что пролетел футов двадцать или около того.
Я шагнул вперед, и сейчас же под ногами что-то захрустело. Не скажу, чтобы громко, однако звук был достаточно отчетливым. Я чиркнул спичкой… Я стоял на костях. Весь пол был усеян ими.
Целые россыпи мелких косточек (я сразу вспомнил лягушачьи останки во дворе Папайи). Скелеты белок, полевых мышей, опоссумов и множества птиц. Отнюдь не коллекция натуралиста, ибо здесь не было и намека на какую-то систему. Скорее всего, у костей было совсем иное назначение – сигнальное. Даже если передвигаться на цыпочках, хруста не избежать.
Я не стал передвигаться на цыпочках. Вместо этого я опустился на колени и пополз. В одной руке я держал спичку, а другой осторожно расчищал себе путь. Несколько раз между пальцами застревала кость или маленький череп. Я осторожно отбрасывал их и полз дальше.
Когда первая спичка догорела, я зажег вторую. У меня над головой, под потолком, висело сообщество летучих мышей, похожих на черные мешочки. И тут я услышал звуки, долетавшие из темноты. Слабые, едва различимые. Я прислушался. Мне показалось, что я слышу человеческий голос, бормочущий какие-то слова. Бормотания сменились криком, затем шипением, которое перекрыл стон. Спичка обожгла мне пальцы. Стало темно, а я все вслушивался. Нет, мне не почудилось. Я слышал человеческие голоса.
Я пополз быстрее. Спички гасли одна за другой. В какой-то момент я заметил, что пламя очередной спички вдруг потускнело. Я поднял голову. Впереди на стену падал отблеск другого света.
Я задул спичку и пополз к светлой полосе, что лежала в десяти футах от меня.
Свет был холодным, но меня удивило не это. Он как будто сплетался из множества нитей. Чем ближе я подползал, тем шире разворачивалась светящаяся сеть. Появлялись все новые островки и полосы света… Еще один шаг, и мне открылось пространство огня.
Я не преувеличиваю, читатель. Стены этого помещения опоясывали ряды канделябров, и в каждом горели свечи. Пол освещали размещенные по кругу факелы. Внутри круга светился треугольник из свечей. Мало того: в углу пылала жаровня, пламя которой тянулось едва ли не до потолка. Рядом с жаровней, прямо на камнях пола, горело сосновое бревно… Здесь было столько света, столько огня, что моим глазам стоило немалого труда отыскать хоть какой-то предмет, не излучавший свет. Мои поиски не были напрасными: у основания треугольника я заметил черные перевернутые буквы:
Среди факелов и свечей тихо и сосредоточенно двигались три фигуры: щуплый монах в серой домотканой сутане, священник в рясе и стихаре, а также… офицер американской армии, на котором была форма Джошуа Маркиса.
Я поспел вовремя. В семейном театре Маркисов только-только подняли занавес.
И что же за представление давали этой ночью? Где кощунственные ритуалы, которые я видел на гравюре в одной из книг Папайи? Где крылатые демоны с новорожденными младенцами в когтях? Где старые ведьмы на метлах, принаряженные скелеты и пляшущие чудовища? Я ждал увидеть (и хотел увидеть) олицетворение Греха во всех его проявлениях, а вместо этого попал на… костюмированный бал.
Монашек повернулся в мою сторону. Я спешно отступил в темноту, но и оттуда разглядел под монашеским капюшоном бесстрастное кроличье лицо миссис Маркис.
В ней не осталось ничего от порывистой улыбающейся женщины. Видом своим она напоминала тупую послушницу, ожидавшую очередного приказания. Ждать ей пришлось не меньше минуты. Офицер наклонился к ней и мягким приятным голосом произнес:
– Скоро.
Форма покойного дяди сидела на Артемусе не столь ладно, как на По, однако Маркис-младший носил ее с гордостью, подобающей капитану Восьмого стола.
Нетрудно угадать, кем был священник с опущенной головой и вздрагивающими плечами, который сейчас направлялся к грубому каменному алтарю. Леей Маркис и больше никем. В ее наряде недоставало лишь белого воротничка, оторванного мною.
Лея что-то говорила. Быть может, это ее голос я слышал, пока полз сюда по усеянному костями коридору. Голос ее звучал более чем странно. Я не ахти какой знаток иностранных языков, но некоторые из них могу узнать на слух. Так вот, читатель: слова, которые произносила Лея, не были ни латинскими, ни французскими, ни немецкими. Они не принадлежали ни одному существующему языку. Мне кажется, это был язык, изобретенный Леей Маркис и Анри Леклером.
