Дэвид Осборн - Убийство в долине Нейпы
— Да, — сказала я. — Это ужасно.
Обычно насмешливые глаза Брайанта потемнели.
— Уж если мне доведется изловить этого сукина сына, кем бы он ни был, — пробормотал он, — сам Господь его не спасет. Я ему еще добавлю за бедного мексиканца. Убежден, что это дело рук одного и того же негодяя.
— А при разводе Джону была присуждена опека над Луриной? — спросила я.
— Да. Хестер не хотела с ней жить. Понимаете, она не настоящая мать Лурины. Лурина — дочь первого мужа Хестер и его жены до появления Хестер. Жена бросила его и Лурину. Тогда он женился на Хестер, но вскоре умер. Хестер не знала, как отделаться от Лурины, поэтому позже, разойдясь с Джоном, она поспешила избавиться и от падчерицы, оставив ее Джону. А Джон пожалел девочку и стал отцом-одиночкой. Затем появилась Лиз. Уверен, что Хестер берет Лурину с собой в поездки по магазинам с одной-единственной целью — позлить Джона. Она никогда не любила ни его, ни Лурину.
— То есть «мне она не нужна, но и ты ее не получишь». Так, вероятно?
— Спорить не берусь, — согласился Брайант.
— Ну, а что же сама Лурина? Как она относится к Хестер?
— Не думаю, что здесь большая любовь. Расставание с мачехой вряд ли было для нее большой потерей.
— И тем не менее Джон разрешает ей ездить с Хестер по магазинам?
Брайант пожал плечами.
— А что ему остается делать? Лурина, да простит ее Бог, крутится в веселых компаниях с шикарной, богатой публикой, где надо быть хорошо одетой. Но деньги ей даются туго, если вообще перепадают. А Хестер подбрасывает ей на тряпки. У Лурины же к людям такой подход: есть у тебя деньги — ты прекрасный человек, нет — катись к черту. Джона это очень огорчает.
Проходя через винные погреба, я спросила Брайанта, почему он не женится.
— Наверное, потому, что я никому не нужен.
— Ох, лжец!
Он рассмеялся и поинтересовался моим браком и жизнью после смерти мужа. Я была рада его обществу. Хотя мне нравилась подвальная тишина и прохлада, расхаживать тут в одиночку было бы малоприятно — туманный холодный сумрак постепенно нагнетал тоску и страх. В одном совсем скудно освещенном углу мы наткнулись на ржавые железные ворота, за которыми темнел склеп, где можно было разглядеть кучу черепов и костей.
— Усыпальница иезуитских монахов, — сказал Брайант. — Зрелище впечатляющее и пугающее. Туристы валом бы валили на такую приманку, но Джон об этом и слышать не хочет.
По узенькой каменной лестнице, исхоженной ногами бесчисленных монахов, мы поднялись в часовню. Меня поразила простая безыскусная красота этого места — балки под черепичной крышей, ласточка, бесшумно взметнувшаяся из гнезда, ряды старых растрескавшихся скамеек со спинками, каменная купель, деревянное, ручной работы резное распятие, некогда ярко раскрашенное, а теперь тусклое, выцветшее.
— Сюда редко заходят, — сказал Брайант. — Разве что по торжественным датам, но Лиз следит, чтобы тут было чисто и прибрано, чтобы не было летучих мышей и разных насекомых.
Через маленькую дверь мы прошли в помещение, которое я посчитала ризницей. Отсюда шла вверх узенькая винтовая лестница.
— Черный ход в контору, — пояснил Брайант. — Главный же вход в заводоуправление — со стороны лоджии.
Мы поднялись по лестнице и оказались в коротком коридорчике. В конце его Брайант открыл другую дверь, и мы шагнули в большую приемную современного офиса. Все здесь резко контрастировало с древностью, на которую я насмотрелась внизу. Плафоны дневного света, мебель — все было модерновое, во всю стену красовались огромные фотоснимки виноградника и винзавода. Двери вели в служебные кабинеты.
— Вот этот кабинет — мой, тот — Джона, — пояснил Брайант. — А третий кабинет по настоянию Хестер закреплен за ней, хотя ноги ее здесь не было.
Мы услышали голоса, и я проследовала за Брайантом в большую секретарскую комнату, по случаю уик-энда пустовавшую. Осмотревшись, я увидела двери в еще два кабинета. В одном из них сидели двое — Роланд Грунниген, главный виноградарь «Аббатства», и Алиса Брукс, ведающая маркетингом и рекламой.
Я припомнила, что уже видела Груннигена, — это он утром сидел за рулем трактора, тарахтевшего под моим окном. Мускулистый самоуверенный тип, явно считающий себя неотразимым красавцем. У него были тонкие губы жесткой складки, неулыбчивые глаза, и говорил он с легким французским акцентом. Я не сомневалась, что он проводит массу времени перед зеркалом.
Алиса же не то чтобы мне понравилась, но в облике ее было нечто трогательное. Ей было под сорок, в волосах серебрилась ранняя седина, этот тип женщин вызывал у меня печаль. Очевидно, когда-то она была просто красивой, да и сейчас еще походила на Юнону, но на лице ее лежала печать разочарованности жизнью и, как мне показалось, злоупотребления спиртным.
В то время как Брайант беседовал по телефону, а затем обсуждал с Груннигеном конфликт с мексиканцами, запросившими прибавки к зарплате, мы разговорились с Алисой. Именно через нее редактор моего журнала вышел на «Аббатство», так что Алиса была посвящена в замысел моей будущей статьи. Затем она рассказала как о своем триумфе, что ей удалось реализовать хитрый план — от имени большого нью-йоркского ресторана протолкнуть рекламу лучшего аббатского каберне совиньон двенадцатилетней выдержки.
Слушая, я рассматривала ее лицо и по глазам решила, что она плакала перед тем, как мы вошли. Уж не влезла ли я в еще один какой-то сугубо интимный конфликт?
Завтракала я в обществе Брайанта, после чего он отправился в контору работать, а я вторую половину дня фотографировала и одновременно размышляла, что будет, когда Хестер и Лурина вернутся из поездки по магазинам. Но долго мне ломать голову не пришлось. Когда Лиз, Джон, Брайант и я пили аперитив на террасе, они появились, нагруженные фирменными пакетами из дорогих бутиков.
Хестер уселась в царственной позе на каменной скамье между террасой и бассейном, заявив, как и предсказывал Хозе, что проголодалась и остается обедать. Утратив на миг выдержку, Лиз метнула в ее сторону убийственный взгляд, но тут же напустила на себя изысканно-любезное выражение, избегая шумного скандала, которого явно жаждала Хестер.
Оставшимся до обеда временем в основном завладела Хестер. Демонстративно используя свое право совладелицы имения, она потребовала, чтобы ей ответили на дюжину вопросов касательно видов на урожай. Лиз отвечала гладко и четко еще до того, как Джон и Брайант успевали открыть рты, — она использовала свое великолепное знание дела, чтобы сбить спесь с Хестер. Во время этого устного поединка Лурина, выглядевшая изумительно красивой со своим загаром, в легком льняном платье, держалась со столь же олимпийской отчужденностью, которую я прежде подметила у Джона. Но время от времени она с задумчивой улыбкой переводила свои темные глаза с одной «дуэлянтки» на другую. Что касается Джона, то его высокомерное выражение время от времени становилось откровенно злобным. Нетрудно было догадаться, что в душе его клокочет гнев. Он сидел, подавшись вперед широкими мускулистыми плечами, уперевшись локтями в колени и уставившись на виноградники за бассейном. Мощные кисти его рук сцепились с такой силой, что суставы на пальцах побелели. Я чувствовала, что он вот-вот взорвется.
На Брайанта было жалко смотреть — неестественно молчаливый, без присущей ему веселости, он казался погруженным в меланхолию и сидел, сфокусировав неподвижные глаза на недопитом стакане вина. Я понимала, что ему ужасно не по себе. Только раз он обнаружил какие-то чувства — когда на миг встретился взглядом со мною, на лице его промелькнула слабая покорная улыбка.
Наконец появился Хозе и объявил, что обед подан. Когда мы все встали, чтобы идти в столовую, Лурина без всяких объяснений сказала, что обедать не будет, поцеловала Хестер и, бесстрастно пожелав остальным спокойной ночи, ушла вверх по лестнице.
Ее уход показался мне по меньшей мере странным, но затем я вспомнила, что сказал сегодня утром Брайант о ее отношении к деньгам и людям. Я посмотрела в сторону Джона. Если он и чувствовал себя униженным, то ему удалось это скрыть, а вот Лиз была явно уязвлена, хотя и удержалась от комментариев.
Мы пошли обедать. Хестер шествовала впереди. Я подумала, что Лурина рассчетливо покинула поле битвы до того, как начнется главное сражение. Но в течение всего обеда ничего не случилось. Хестер погрузилась в молчание, чего я от нее не ожидала. Не затишье ли это перед бурей?
Перемирие продолжалось, пока мы не вернулись в гостиную, куда Хозе подал кофе. И вот тут началось. Хестер вдруг обернулась к Брайанту — он сидел рядом со мной на тахте — и выпалила:
— Ну и как же он отреагировал? Вы ведь ему передали предложение?
Судя по тому, что Брайант нахмурился, он сразу понял, к чему она клонит. И тут же прикинулся непонимающим — видимо, чтобы сбить темп ее атаки.
