Стюарт Камински - Месть

― Они не злобные, ― сказал он, ― просто дураки. Не люблю такую глупость.

Вручив мне сэндвичи и коктейль, Дэйв принялся за статью.

Я пересек стоянку и поднялся по лестнице в свою двухкомнатную каморку с видом на Триста первую из обоих окон.

Я включил свет, посмотрел на жужжащий кондиционер и сел за стол в своем «кабинете», чтобы поискать Дуайта Хэндфорда в телефонной книге Сарасоты и Брейдентона. Ничего не нашлось, да и вряд ли могло быть. На всякий случай поискал еще Дуайта Три ― тоже мимо.

Приканчивая свой обед и глядя, как тает мороженое в коктейле, я набрал номер «Вест вестерна» и попросил Берил Три из комнаты 204. Она сняла трубку после второго гудка.

― Да.

Было слышно, что работает телевизор, кажется, музыка из «Голливудского бульвара».

― Говорит Лью Фонеска, ― сказал я.

― Да-да!

― Я еще не нашел ее, но у меня есть нить. Похоже, вы были правы. Я думаю, она жила у отца, может быть, и сейчас у него.

― О господи...

― Она ходила здесь в школу, по крайней мере какое-то время. Я съезжу туда завтра утром. Но они могут не захотеть разговаривать со мной, так что, возможно, вам нужно будет подойти.

― Я буду на месте весь день, ― сказала она. ― Только выскочу взять что-нибудь поесть и сразу вернусь в комнату.

― Я позвоню вам завтра, ― сказал я. ― Спокойной ночи.

Я разделся, потрогал щетину на подбородке, надел шорты с надписью «ИМКА» [1] и футболку «Университет Иллинойса» и перешел во вторую комнату с остатками сэндвичей и коктейля. Там я достал папку с материалами о Мелани Себастьян и поставил кассету с «Шарадой», которую купил два дня назад за два доллара в комиссионном на Мэйн-стрит.

Наблюдая, как Кэри Грант разыскивает Карсона Дайла, я завел дело на Адель Три. Пока оно получилось не очень объемным, только фото и несколько заметок. Мне казалось, папка должна стать толще.

Я работал. У меня было два дела. И куча вопросов.

Мой дед, отец моей матери, играл на мандолине. Он утверждал, что мандолина знает все ответы, хотя не говорил, на какие вопросы. Я любил слушать, как он играет итальянские народные песни, песни своего сочинения, даже одну мелодию Элвиса. Ему очень нравилась «Люби меня нежно». Он просто растворялся в звуках мандолины. Закрывал глаза и слушал ответы.

― Все взаимосвязано, ― говорил он, закрывая глаза и плавая неизвестно где.

Я слышал звуки мандолины. Она задавала вопросы. У меня было двое клиентов, потерявших близких людей. Карл Себастьян, который выбрал меня по случайной рекомендации, потерял жену. Так же как и я. Может быть, мне удастся найти его жену. Берил Три потеряла дочь. Моя жена не дожила до того, чтобы родить дочь. Значит, я потерял дочь или сына.

Фонеска, сказал я себе. Чертов меланхолик. Подумай о чем-нибудь, что ты любишь, о чем-нибудь, что делает тебя счастливым или хотя бы довольным. Вспомни фильмы с Уильямом Пауэллом и Кэри Грантом или Джин Артур. Подумай о свиных отбивных, которые подают на Дивижн-стрит в Чикаго. О горах со снежными вершинами. Ты же любишь горы со снежными вершинами.

Подумай о том, чтобы, как прежде, находить людей. О том, чтобы найти самого себя, ты подумаешь потом.

3

От моего дома-офиса до средней школы Сарасоты можно было дойти пешком, но я поехал на машине. Мне нужно было посетить несколько мест, повидать разных людей, кое-что сделать и кое о чем подумать.

Побрившись, умывшись и почистив зубы в ванной, расположенной на втором этаже через шесть дверей от моего офиса, я надел чистые брюки, белую рубашку с короткими рукавами и один из моих четырех галстуков. У меня был один коричневый галстук, один синий, один серый с вышитым Микки-Маусом (подарок клиента, который полагал, что обладает чувством юмора) и галстук в стиле Сальвадора Дали, с тающими часами на фоне скал. В это утро я надел простой коричневый галстук и очки. Обычно я надевал очки, только садясь за руль, но иногда еще в особых случаях, полагая, справедливо или нет, что они придают мне более профессиональный вид.

Перед выходом я позвонил в приемную Джеффри Грина, доктора медицины, элитного психиатра. Было бы интересно, подумал я, послушать разговор Грина с Энн Горовиц.

Я сказал, что у меня проблема, и голос секретарши сделался особенно сочувственным. Она спросила, кто направил меня к доктору Грину, и я ответил ― Мелани Себастьян. Я просил лишь несколько минут его времени.

― Одну секундочку, ― сказала она.

Я стоял у окна и смотрел на утренний поток машин на Триста первой. За дорогой находился бар «Хрустящий доллар». Здание было довольно ветхое, и вывеска, некогда, если верить Дэйву, ярко-алая, поблекла до мутно-розовой. На верхнем этаже соседнего двухэтажного здания помещался танцзал с окнами во всю стену. Иногда я выходил на балкон, опирался на решетку и смотрел, как танцуют вальс.

К югу от бара располагалось несколько магазинов, а за ними ― руины стадиона «Уайт Сокс».

«Сокс» переехали на стадион «Эд Смит» на Двенадцатой улице до того, как я появился в Сарасоте. Летом «Уайт Сокс Сарасота» принимали гостей на «Эд Смит», и город хвастался тем, что здесь некоторое время жил Майкл Джордан [2]. «Сокс» уехали, и появились «Цинциннати Редз». Я еще ни разу не ходил на бейсбол.

― Мистер Фонеска? ― спросила секретарша.

― Да.

― Доктор Грин может уделить вам несколько минут сегодня в час дня. Вам это удобно?

― Да.

― Приходите, если можно, минут на десять раньше, чтобы заполнить некоторые бумаги.

― Хорошо, я приду.

Я повесил трубку. До того момента, когда речь зайдет об оплате, я решил не развеивать ее иллюзии, будто объявился новый пациент. Такие траты я позволить себе не мог. Просунув в дверь одну руку и одну ногу, я знал, как пробраться внутрь.

«ДК» был закрыт. Слишком рано. Я дошел до кафе «У Гвен», находившегося на углу. Хозяйка заведения Гвен ушла на покой несколько лет назад, и ее заменила дочь Шейла. Завсегдатаи стали называть ее Гвен-два, а потом просто Гвен. У Шейлы была дочь-подросток, которая после школы также обслуживала столики. Ее звали Алтея. Интересно, думал я, превратится ли она в Гвен-три. Может быть, это станет традицией, и маму Гвен будет сменять дочка Гвен, пока какой-нибудь гигант градостроительства вроде Карла Себастьяна не снесет их уютную кафешку и не построит на ее месте огромный офис-блок или еще один дорогой многоквартирный дом.

В зале было много народу. Тут сидели и те, кто заходил перекусить по дороге на работу, и пенсионеры, недавние и давнишние, которые привыкли завтракать здесь, чтобы быть рядом с людьми, здороваться, разговаривать.

Я становился более или менее регулярным клиентом. Я заходил сюда, когда мне надо было рано вставать. Если я вставал поздно, я завтракал у Дэйва в «ДК». «У Гвен» открывалось в пять утра, до рассвета.

У стойки оставалось свободное место между мужчиной, похожим на водителя грузовика, и тощим седым стариком.

Гвен с утренней улыбкой, в переднике и почти без косметики на круглом розовом лице поставила передо мной белую кружку с кофе.

― Омлет, две полоски бекона и ржаной тост?

Я кивнул. Она тоже кивнула и поспешила на кухню с кофейником в руке. Люди, сидевшие за пятью столиками позади нас, вели тихий утренний разговор, постепенно просыпаясь.

― Я видел вас здесь раньше, ― сказал старик справа от меня.

Я кивнул и продолжал пить кофе.

― Вы ведь с севера?

Я снова кивнул. Отхлебнул еще кофе.

― Нью-Йорк?

― Чикаго.

― А я из Стьюбенвилла, под Кливлендом. Дин Мартин тоже был из Стьюбенвилла. Я знал некоторых из его людей.

― В самом деле?

― Да. Я тут уже пятнадцать лет. Думал уехать обратно, но у меня там никого не осталось. Жена умерла шесть лет назад. Вы понимаете?

― Понимаю.

― Похоже, вам сегодня не до разговоров, ― сказал он.

Я улыбнулся. Это была не совсем улыбка, но что-то похожее.

― Извините, ― сказал я, когда Гвен, то есть Шейла, вернулась с моей тарелкой. ― Я живу здесь около трех лет. Моя жена тоже умерла.

― Сочувствую вам, ― сказал он. ― Она, наверное, была молода. Кэролайн было семьдесят два года, в наше время развитой медицины еще не старость.

― Да, ― сказал я, начиная есть.

― Меня зовут Тим, а вы...

― Лью.

― Чем вы занимаетесь, Лью?

Я пожал плечами. Чем я занимаюсь? Убиваю время. Смотрю фильмы. Беру работу, когда она приходит сама или когда нужно есть, пить и выживать.

― Работаю в суде, доставляю повестки.

― Правда?

― Конечно, правда.

Яйца были хороши, мягкие, но не сырые. Бекон хрустящий. Кофе тоже помогал, и я потихоньку начинал чувствовать себя человеком.

― Опасное дело? ― спросил Тим. Он повернулся ко мне на своем круглом табурете.

― Обычно нет.

― Я не хочу вас обижать, но думаю, я бы не справился с работой, которая бы восстанавливала против меня людей.

― Меня устраивает режим, ― сказал я.